Одному из мэтров отечественной театральной жизни, режиссеру и основателю Студии театрального искусства 15 мая исполняется 55 лет. «ВД» поговорил с ним о принципах жизни в искусстве, замечательных учениках и готовящейся премьере по поэме Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки».
Планы для того и существуют, чтобы их нарушать. Для нас главное, чтобы работа созрела. К счастью, мы ни к чему не привязаны и вольны выпускать спектакли не по расписанию, а по мере их готовности. СТИ ведь не обычный театр, это студия. У нас работают 22 человека-актера. Кроме репетиции и каждодневных спектаклей, есть и другая жизнь. Это важно понимать. Поэтому в приоритете — поддерживать имеющийся репертуар в хорошей творческой форме. В связи с тем, что кто-то из наших девочек собирается стать мамами, приходится делать вводы. А это кропотливая работа. Она отнимает время. Но «Москву-Петушки» мы собираемся собрать к концу мая, и откроем премьерой новый сезон. Мне кажется, так будет логично.
У Ваших спектаклей всегда необычное определение жанра — «жульничество», «рождественская история». Что будет на этот раз?
На этот раз будет по Ерофееву. Это поэма. Глубже и лучше не скажешь про этот тонкий ироничный и одновременно трагичный текст, в котором одинаково много лирики и драмы.
Как Вы воспринимаете поэму Ерофеева сейчас, ведь время, когда она казалась вызовом и чуть ли манифестом поколения, ушло?
Мы живем во времени, которое быстро меняется и меняет нас. То, что когда-то казалось гениальным, сегодня считается примитивным и наоборот. Когда «Москва-Петушки» появились, они, действительно, воспринимались как вызов. Была и любовь, и неприязнь. Сегодня поэма воспринимается исключительно как произведение искусства, образчик русской словесности. Для меня лично это классика.
Классика как нечто вне времени.
Абсолютно верно. Классика — это произведение, которое по прошествии времени кажется глубже и интереснее. Проверку временем проходят только настоящая литература, в которой аккумулировано то, что мы все чувствуем и понимаем.
Как Вы собираетесь воплотить это на сцене?
Мне важно и интересно найти сценический ход, чтобы не переделывать поэму в пьесу. Не превращать все в инсценировку. Так многие делают, оставляют только диалоги, а самое главное, аромат ерофеевской поэтики, исчезает. Ни в коем случае нельзя сводить многозначный емкий текст к алкогольной тематике и ненормативной лексике.
Кстати, как вы обошлись с ненормативной лексикой, ведь со сцены СТИ она никогда не звучала?
Я очень не люблю ханжества. А мат и матерщина — это два разных понятия. Мат — часть русской словесности. Давайте окунемся в фольклор, вспомним Аввакума, летописи или даже русские народные сказки. Там непристойные слова — часть крестьянского мировосприятия, от этого никуда не деться. Культура дворянская возникла много позже. Сейчас выходит энциклопедия русского мата, так вот там слову «блядь» посвящено 4 тома. И обозначает это слово вовсе не гулящую женщину, а срамную жизнь вообще.
То есть Вы оправдываете мат?
Когда мат направлен на оскорбление личности — это чистое хамство. Его нельзя оправдывать. Но, согласитесь, бывает так, что раздражают и правильные слова. Они правильные, но лживые и фальшивые. За ними ничего не стоит, поэтому они хуже мата. На сцене, бывает, нет мата, а все равно выходит непристойность. У Ерофеева, кстати, мата ведь не так много. По сравнению с тем, что творится сегодня в литературе и театре, его вообще нет.
За публику, Вас обожающую за «идеальность», не боитесь?
А что за нее бояться? Это высокая литература, миф о путешествии человека «из ада в рай». Ничего крамольного не будет.
И все-таки, почему Ерофеев, у Вас обычно другие автор в почете — Диккенс, Достоевский, Чехов...
Я бы не стал говорить, что другие. Мы выбираем то, что вызывает отклик, интерес. То, у чего есть сценическая идея. В фойе СТИ висят портреты наших «авторов» (они же — личности, которые на нас повлияли), я очень горжусь этим уголочком. Мне нравится там беседовать с друзьями. Я очень хочу, чтобы среди них появилось лицо Венедикта Васильевича. Он тоже поменял нас, после него уже нельзя было писать так, как до него. И чем больше походит времени, тем очевиднее его глубина.
Как отреагировали студийцы на предложение ставить «Москву-Петушки»?
Кому-то по душе такая литература, кому-то не очень. Это нормально. Но все работают. Я всегда ставлю задачу — через актерство открыть что-то в себе и друг в друге.
Кто играет Венечку?
Алексей Вертков. Леша играет у нас очень много, но эта работа для него особенная. Некий этап, независимо от результата.
Как проходят репетиции?
У кого-то сейчас что-то получается, у кого-то пока нет. Меня часто спрашивают, ездили ли мы в Петушки... Нет, потому что поэма не носит географический характер. Исключительно поэтический. У Ерофеева Петушки — это там, где жасмин не отцветает ни зимой, ни летом. На земле нет такого места. Как нет города N в «Мертвых душах» Гоголя.
За алкоголизмом героя — целая философия. В поэме очевидна обреченность человека, который не может жить по общим законам, но в то же время не может всем навязать свои. Не может и не имеет права. Вот она, неразрешимость конфликта. Противостояние человека и среды всегда заканчивается проигрышем человека.
Вы видели другие спектакли по поэме Ерофеева? На эту «Маску» привозил свою скандальную постановку Жолдак.
Спектакля Жолдака я не видел. Но видел спектакль Александра Логачева — ученика Евгения Борисовича Каменьковича, спектакль На Бронной. Когда сочиняешь свой спектакль, всегда отталкиваешься от первоисточника и жизненных наблюдений и переживаний.
Можете сказать что-то о сценографии?
Постановочная компания все та же. Это близкие мне люди: художник Александр Боровский, соавтор всех моих спектаклей, художник по свету Дамир Исмагилов, композитор Григорий Гоберник. Секретов не раскрою, мы пока сами их ищем.
Все ваши артисты — личности. Как Вы их находите, умеете разглядеть?
Самое трудное — вступительные экзамены в ГИТИС. Опытные педагоги шутят — кого наберешь того и выпустишь. Горько, зато правда. Невозможно сделать артиста, можно только помочь ему самообучиться, а потом раскрыться. Очень важно угадать актерскую природу. Для меня, кстати, набор начинается с поиска команды педагогов. Поэтому я так не люблю, когда артистов называют именем мастера — женовачи, фоменки, кудряши... Не один же мастер работает с ребятами. Целая команда.
Вы много преподаете, не случается так, что Вы ищите среди абитуриентов вторых Кутеповых, Верткова и пр.?
Мне, действительно не хватает небольшого отрезка времени, чтобы «отключиться» от одних и «влюбиться» в других. Когда набираешь новых ребят, прежние еще «сидят» во тебе. Здесь важно не зациклиться. Быть открытым, смотреть на тех, кто приходит, а не искать двойников. Время сейчас резко меняется. Четыре года — и к нам приходит совсем другое поколение. Я стараюсь не бояться его, вглядываться и влюбляться в него.
Вы сами не раз говорили, что новое поколение ничего не боится, ни в чем не сомневается. Разве это хорошее качество для актера?
И сомнения, и уверенность — это две стороны одной медали. В хорошем смысле актерская нахальность быть должна. Как и вера в себя. Но при этом и сомнения. Все вместе, неразрывно.
Вы сами, и Ваши поклонники, называют СТИ театром-домом. Не кажется ли Вам это утопией. Артисты взрослеют, кто-то уходит, другие приходят...
А что в этом утопического? Семья меняется, и это нормально. Да, подрастают дети, мальчики становятся мужьями, а девочки — мамами. Театр — искусство коллективное. Если в коллективе интересно — тогда это счастье. Если нет — важно и нужно искать другой. Или вообще сменить профессию. В этом нет ни тени предательства. Отношения могут заканчиваться. Все как в жизни.
Сегодня театр все больше развлекает зрителя. Чем Вы можете объяснить аншлаги в СТИ, который занят отнюдь не развлечением публики?
Я думаю, что сложился некий миф вокруг сегодняшнего зрителя. Глубоко неверно считать людей глупее, чем они есть на самом деле. В театре есть элементы увеселения, но настоящий театр — трудное искусство, такое же, как серьезная музыка или живопись. Чтобы воспринимать Пикассо или Ван Гога, получать удовольствие от музыки Малера и Стравинского, надо над собой работать. Точно так же надо потрудиться, чтобы получить впечатление от спектаклей Васильева, Фоменко или Гинкаса.Я думаю, прежде всего, надо хотеть научиться получать удовольствие. Тогда все получится. А развлечения... знаете, сейчас много мест и способов его получить. В СТИ не работает формула «нравится-не нравится», и наш зритель к этому готов. Мне самому может не нравиться спектакль, он даже может меня раздражать, но впечатление, которое я получаю, заставляет меня размышлять, вглядываться в себя самого.
Что для вас хороший спектакль, раздражающий?
Хороший спектакль живет в тебе. Это означает, что случилось художественное переживание. Я повторюсь, спектакль может не восхищать сразу. Главное, чтобы он поселился у тебя в душе.
В этом году Вы номинировались на «Золотую маску» со спектаклем «Брат Иван Федорович».
Любой фестиваль — это условность, где все зависит от экспертного совета и жюри. Везде есть люди, чьи вкусы не разделяю я, и те, кто не разделяет мои. Всем нравиться невозможно и не нужно. Для каждого художника его произведение — самое дорогое, он болеет за него душой. Так что остается только искренно поздравить победителей и идти своей дорогой дальше.
Вас что-то не устраивает в современном театре?
Мне не нравится рейтинговое мышление. Теперь все сводится к тому, какое искусство «получше-похуже». Это чудовищно. Можно увидеть яркий броский спектакль, который забудут через месяц. А можно другой, якобы скучный, который останется надолго в памяти людей. Ориентируясь на рейтинги, легко обмануться.
Сергей Васильевич, что Вас вдохновляет, радует?
Возможность приходить в свой театр и работать с близкими людьми. У театра появился свой зритель. Интеллигентный, умный. Вокруг меня люди одной группы крови, это не может не вдохновлять.
Какой театр Вы любите, какие спектакли смотрите вне работы?
У меня мало времени, поэтому я смотрю, в основном, работы своих учеников. Мне нравится, как работает Катя Половцева в «Современнике», Егор Перегудов там же и в РАМТе, Михаил Станкевич в «Табакерке», Марфа Горвиц, Саша Хухлин и другие ребята. Мне интересен взгляд молодых на жизнь и на театр. Но в этом году я принял предложение стать художественным руководителем международного театрального фестиваля «Сезон Станиславского». Чтобы была возможность больше смотреть и другие спектакли.
Как Вы относитесь к кино?
Замечательно. Одно из последних сильных впечатлений — фильм «Артист». Мне кажется, его сочиняли светлые и тонкие люди.
Вы любите бывать за границей?
Если быть любознательным, невозможно не любить весь мир. Я не могу не любить Норвергию, в которой много работал. Не могу не восхищаться Лондоном, Веной. А Рим... Рим — это целая планета.
55 лет как отметили?
Собрались близким кругом в «СТИ».
фото (1) - Виктор Сенцов
вото (2) - прислано пресс-службой СТИ
