8 февраля в обоих — Малом и Большом — залах филармонии состоятся фортепианные вечера двух известных отечественных пианистов — Лукаса Генюшаса и Вадима Пальмова.

Представитель молодого поколения, блестящий пианист Лукас Генюшас — музыкант с потрясающей пианистической «родословной»: Лукас — сын крупного литовского пианиста Пятраса Генюшаса (чей отец Римас Генюшас был заметным советским литовским дирижером) и российской пианистки Ксении Кнорре, в свою очередь, дочери скончавшейся около двух недель назад пианистки и педагога Веры Горностаевой, одного из самых важных профессоров московской консерватории ХХ века.

Выходец из такой династии, наверное, не имел права не стать пианистом, поэтому и Лукас с самого юного возраста (с пяти лет) осваивает азы пианистического мастерства, пройдя все ступени профессионального музыкального обучения. Сейчас за его плечами — призовые места в ряде конкурсов (во всех, в которых участвовал, — уточняет в одном из своих интервью пианист), в числе которых и крупные международные форумы (конкурс Шопена в Варшаве, где Генюшас получил вторую премию, — с тех пор музыканта назвали «истинным шопенистом»; символично, что молодой исполнитель учился в московском колледже имени Шопена), а впереди, возможно, конкурс Чайковского. Уже сегодня в биографии Генюшаса десятки выступлений — в качестве сольного пианиста, солиста в произведениях концертного жанра, ансамблиста в крупнейших концертных залах, с разнообразными программами, включающими в себя музыку композиторов от эпохи барокко до ХХ века. Генюшас, уже обладающий определенной пианистической, музыкантской (но не личностной) зрелостью, несвойственной многим другим исполнителям, его современникам (собственно, студентам), с молодецким пылом играет много, выступая с насыщенными программами. Это приносит свои плоды: прессой музыкант называется не иначе как «талантливейший», «пианист мирового класса», «обладающий сенсационными техническими резервами» и проч., — критика (по большей части, за редкими исключениями) уже вознесла пианиста на самую вершину музыкального Олимпа, не дождавшись, когда музыкант, еще пока немного разбрасывающийся между ожиданиями и вкусами публики и собственными художественными интересами, найдет свое собственное уникальное лицо, сделает осознанный выбор, четко отделяющий (очень условно назовем это «артистические направления») «направление» Дениса Мацуева (или Аркадия Володося) от «направления» Алексея Любимова, «направление» Александра Гиндина от «направления» Григория Соколова и т.д.. Эта же проблема отчасти стоит и перед современниками Генюшаса — пианистами Юрием Фавориным, Мирославом Култышевым и другими: обладающие колоссальными техническими арсеналами пианисты, у которых уже есть любовь публики, ангажементы в столичных концертных залах, внимание СМИ, кажется, не очень осознают свои возможности — в том числе и в плане разрушения инерции в концертной практике, возвращения слушателя в концертные залы, создания новых эстетических ориентиров, новой культурной парадигмы.

За всей привлекательностью образа Генюшаса и игры Генюшаса в его излюбленном репертуаре, таится одна, могущая показаться кому-то незначительной, проблема: Лукас, как бы странно это ни звучало, при всей «оторванности» академических музыкантов от «реальной жизни», — типичный представитель сегодняшнего поколения вообще трезвых и в чем-то циничных молодых людей, отчасти нигилистов, знающих цену жизни и удовольствиям, знающим, чего они хотят, умеющих добиваться своего, но не имеющих стратегической ответственности, находящихся в курсе ценностей явлений искусства, но не всегда могущих эти явления глубоко проживать, осмыслять. В связи с вышесказанным неудивительно слышать от Генюшаса заявление об отсутствии и вреде принципов. «У меня нет принципов», — говорит музыкант. И отсюда уже вытекают следующие эстетические и жизненные концепции: «Позиция не может быть твердой, однозначной, четкой. Мы на то и творческие люди, чтобы находиться в каком-то поиске точной вибрации. Если меня спрашивают о каких-то конкретных вещах с точки зрения гражданской позиции, то я даю ответ таким образом, чтобы он отражал сразу две-три стороны вопроса», «любая пафосность обречена на неудачу. Здоровый интеллектуал должен обладать иронией»… Может показаться, что это какие-то сетования, отвлеченные от пианистических (в частности) и музыкальных (в целом) проблем, но нет — все более чем связано: из этих жизненных установок выходит и особая исполнительская доктрина, с произведениями, из которых выхолощены смыслы, ведь «образы», по Генюшасу — «лишь плод воображения слушателя», поиск смысла сочинения, ассоциации, параллели — «прерогатива педагогики», но не профессионального исполнительства, а музыка сама по себе ничего не выражает: «я знаю язык музыки (...). У меня не возникает посторонних ассоциаций. У меня есть набор звуков, и я понимаю, что он значит на языке звуков, а не на языке образов литературных, художественных, или образов природы, или каких угодно. Для меня это чистая музыка».

С другой стороны, у Генюшаса есть все шансы прийти к пониманию поэтической природы музыкального искусства: в начале XXI века, во время исчезания всякой индивидуальности в исполнительстве, нельзя не увидеть, возможно, неосознанные попытки аккуратного нащупывания молодым музыкантом какой-то собственной тропы — пианист пытается отринуть исполнительские стереотипы, искать для каждого композитора собственный звук. Найдется ли эта тропа, поспеет ли человеческое и духовное взросление за достигнутым техническим мастерством, или пианист останется «в ряду», «одним из», мы увидим в будущем. А пока же — в программе концерта в Петербурге Третья соната Бетховена C-Dur, Первая соната Брамса C-Dur и сочинения Шопена (Фантазия f-moll, три мазурки, соч. 63, два ноктюрна, соч. 9, полонез-фантазия).

Совсем с другой проблематикой мы сталкиваемся, когда речь заходит о петербургском пианисте Вадиме Пальмове. Пальмов — немолодой и вполне состоявшийся исполнитель, пусть и не такой обсуждаемый, как его визави, но тоже с музыкальной родословной: уроженец Екатеринбурга (тогда — Свердловска) Вадим Пальмов происходит из музыкальной семьи, в которой мама Вадима была музыковедом и преподавателем Уральской консерватории, а папа — пианистом (также и сын Вадима Пальмова Игорь стал пианистом). Пальмов — воспитанник Свердловской школы-десятилетки при консерватории, затем — выпускник ленинградской консерватории по классу Натана Перельмана (ученика прославленнейших пианистов и педагогов Блуменфельда, Генриха Густавовича Нейгауза, Леонида Николаева, и современника первых послереволюционных лет, ведшего знакомства с Владимиром Горовицем, Александром Гольденвейзером).

Пальмов, занятый преподавательской деятельностью (живущий ныне в Германии Пальмов является доцентом в Высшей школе музыки города Карлсруэ), участием в качестве члена жюри в конкурсах, руководством музыкальными фестивалями и ведением мастер-классов, выступает, может быть, не так часто и не всегда на площадках такого же высокого уровня, как Генюшас (вообще, нахождение как бы в тени весьма свойственно для пианистов петербургской выучки, в отличие от московских, что, конечно, не говорит о разнице в художественной ценности петербургской и московской пианистических школ: скорее речь идет о меньшей публичности). Однако репертуар его более разнообразен — кроме стандартных «хитов» фортепианного репертуара («Лунная соната», миниатюры Шопена и т.п.) пианист активно играет музыку современных петербургских композиторов, а также не самую известную музыку ХХ века, нередко составляя из сочинений разных эпох весьма экстравагантные программы. Интерес к новой музыке показывает, насколько важна для творчества пианиста просветительская функция (в этом Пальмов схож с другим известным в Петербурге учеником Натана Перельмана — Олегом Маловым, так же, как Пальмов, сосредоточенном на современном репертуаре; или еще одним ленинградским-петербургским в прошлом пианистом Анатолем Угорским, «открывшем» ленинградцам сочинения Мессиана), но, конечно, не одним этим ограничивается интерес пианиста к новым произведениям. Еще одним из важных направлений деятельности пианиста являются выступления в составе фортепианных дуэтов (совместно с Игорем Пальмовым, Вадимом Биберганом).

Говоря о наследовании традициям Леонида Николаева, сам пианист отмечает важность собственного видения исполнителем произведения, незацикленность на традиционной трактовке. Исполнительский стиль Пальмова отличает непринужденность игры, свобода и выразительность, не всегда уместные, может быть, в сочинениях композиторов ХХ века, но сразу притягивающие публику в музыке эпохи романтизма. Программа февральского клавирабенда Пальмова состоит из миниатюр разных композиторов — Чайковского («Размышление»), Рахманинова («Элегия», «Полишинель», две прелюдии, обработка Колыбельной песни Чайковского, обработка из Крейслера «Муки любви»), Прокофьева (марш из оперы «Любовь к трем апельсинам», вальс из оперы «Война и мир», транскрипция Натана Перельмана), а также масштабного цикла Мусоргского «Картинки с выставки».