«Дубровский», осовремененный Пушкин — с беспощадными партизанскими бунтами, чиновничьим произволом, беспонтовой романтической линией и Данилой Козловским.
Два отставника-военных, богатый сибарит Кирила Петрович Троекуров и бедный, но гордый Андрей Гаврилович Дубровский вместе воевали в Афганистане, да и на пенсии живут рядом, за городом, приятельствуя. Ссорятся из-за досадного пустяка, но так уж выходит, что всерьез. Дубровский требует проучить охамевшего троекуровского холопа — Троекуров ни в какую. Слово за слово, и вот уже Кирила Петрович, прибегнув к помощи коррумпированных крючкотворов, отсуживает в свою пользу фермерское хозяйство Дубровского, Кистеневку, на которой собирается возвести яхт-клуб и элитный поселок. Старик Дубровский в сердцах умирает, а из Москвы приезжает его сын Володя, не совсем еще потерявший совесть, заключая в столице сомнительные финансовые сделки и тиская бухих блондинок. Похороны перетекают в криминальную драму: приехавшие выселять крестьян ОМОНовцы перепьются на поминках и будут сожжены в хлеву, а кистеневцы убегут в зимний лес разбойничать. В имении Троекурова меж тем поселится новый помощник по финансам, авантажный американец русского происхождения Дефорж. При его появлении генеральская дочка Маша, недавно приехавшая после учебы из Лондона, решит повременить с изучением искусства в Париже.
Кино вышло странное — причем в меньшей степени из-за того, что сюжет компактного романа Пушкина перекочевал в наше время (ход, мягко говоря, распространенный). Фабула как раз-таки ложится на нынешние реалии довольно ладно, подтверждая известный тезис, что классика морально не устаревает. Снос незаконно застроенной Кистеневки не диссонирует с горячими теленовостями прошлого года (что авторы фильма обыгрывают), как и обыкновение отчаявшихся селян уходить в разбойники. См. громкое дело «приморских партизан», «Долгую счастливую жизнь», «Гоп-стоп» и — если копнуть чуть вглубь — «Окраину» и Саморядова. Протестный пафос в боекомплекте. Лютуют упыри-чиновники. Лютуют, избивая стариков и женщин, силовики. Да и сам народ с удовольствием теряет христианский облик, перезаряжая «калашников» и задвигая в сторонку нерешительного барина, малодушно предпочитающего бескровную экспроприацию. Мрак, чернуха, беспросвет, все как водится — но при этом, в отличие от картин и , кино явно позиционируется как потенциальный прокатный хит. 1000 копий, Пушкин, (зрительницам не скоромно полюбоваться на артиста в канун 8 марта), который после «Легенды 17» тоже практически наше все.
Если тема бунта в картине выглядит яркой, но невнятной (возможно, потому, что перед нами — смонтированный и сокращенный мини-сериал, и в телеформате повествование будет более гладким), то романтическая линия завалена напрочь. Насколько остервенело выполнены экшен-сцены (операторы, резвяся и играя, доводят модную лет пять назад манеру дерганой съемки ручной камерой до абсурда), настолько же кисейным становится фильм, стоит на экране появиться влюбленным. И вот уже кадр подергивается лирической туманной дымкой такой слезоточивой густоты, какой устыдились бы и самые бедовые русские клипмейкеры 1990-х. Из тумана, помимо прочего, выплывает котик (при том, что отличные пушкинские эпизоды с котом и медведем в фильм не попали), которого героиня в блаженном девичьем полусне склонна принять за прилегшего рядом Дубровского. Данила Козловский, пускай его герой и прячет под столом обмороженные в лесных ночевках руки (тут напрашивается, но, увы, не случается цитата из «Места встречи»: «Ты на руки его посмотри») с честью и достоинством проносит через картину статус секс-символа.
Его партнерше выпадает более сложная задача — играть совершеннейшее черти что с бантиком на боку, одновременно девушку прогрессивных взглядов («Это у нее не юмор, а лондонский либерализм») и существо, чья инфантильная малахольность близка к слабоумию. Но все же не достаточно эффектна, чтобы Маша могла потягаться с самым ярким персонажем ленты, славным придурковатым мальчиком, для которого, единственного, история заканчивается худо-бедно неплохо — чемоданом денег. Распорядиться он ими, впрочем, не умеет — гонимые ветром банкноты кропят снежок. Не из каких-то то особенных драматургических соображений, а просто потому, что розоватые «евро» на снегу — это, как яблоки в шлягере Муромова, пускай и бессмысленно, «что же нам с ними делать», зато ужас до чего красиво.
