Нигина Сайфуллаева, Марина Васильева. Автор: Ксения Плотникова
27 ноября в прокат вышла драма молодого режиссера Нигины Сайфуллаевой «Как меня зовут», уже сорвавшая несколько фестивальных призов, в том числе спецприз «Кинотавра» — «За легкое дыхание и художественную целостность». Режиссер и исполнительница одной из главных ролей Марина Васильева рассказали о репетициях методом погружения, проверке себя на откровенность, сексе в кино и мате в театре.
Две юные москвички (дебютные роли Александры Бортич и Марины Васильевой) приезжают летом в еще украинский Крым. Одна из них ищет отца, которого никогда не видела, но боится встречи. Тогда девушки решают поменяться именами: подруга представится Сергею (его играет Константин Лавроненко) как его дочь, дальше — как пойдет. Идет нелегко: героинь закручивает мучительный гормональный смерч, когда в ожесточенном юном сексе столько же обнажения, сколько в страстном поиске себя — и где-то в миллиметре от чернухи, разлюли-лирики и незакрытых гештальтов находится выход: то самое, метко подмеченное легкое дыхание.
А. Н. Марина, как ты попала на этот проект?
М. В. Я училась (и сейчас учусь) в Школе-студии МХАТ, и мне агент постоянно предлагал сходить на кастинг, а я отказывалась из-за лекций и репетиций. Потом все-таки пришла: вижу, сидит девушка в обрезанных джинсах, с разбитыми коленями, в майке AC/DС — Саша. Совершенно бешеная: хохотала, хватала меня на руки, забиралась на меня. Сколько раз в день на вас забираются? В общем, это непривычно. Я успела прочитать только первые пару строк из сценария: Оля, забитая, зажатая, живет с мамой и отчимом.
Н. С. И ты мне тогда сказала: почему я на роль Оли?
А. Н. А ты смогла бы сыграть Сашину роль?
М. В. Ну, я актриса, я могу сыграть…
Н. С. Папу.
М. В. Вообще, конечно, мне ближе Оля.
Н. С. Хотя самая жесткая сексуальная сцена в итоге досталась именно тебе. Она была дописана уже в процессе репетиций, и я осторожно спросила: «Что ты про это думаешь?» Марина сказала: «Ну, это же есть в сценарии», — и ушла.
А. Н. Расскажите, как у вас проходили репетиции.
Н. С. Из восьми, скажем, часов три уходило на подготовку. Адаптация — важный процесс: покурили в окошко, посмеялись, позавтракали, — но в итоге этот треп дает свободу и, помимо профессиональных наработок, искренность и единение. Мне очень важно репетировать, потому что в процессе многие проблемы выявляются. Не только психологического характера, но и в некотором смысле технического. Скажем, со сценами, где героиням приходится раздеваться. Саша бравировала своей абсолютной свободой — меня даже это пугало, — и я рада, что мы порепетировали, потому что все-таки она засмущалась с первого раза. Но Кирилл Каганович (исполнитель роли Кирилла, парня одной из героинь. — Прим. «ВД») ее очень поддержал, он вообще был раскрепощен, и девчонкам его легкость передавалась. Мне приходилось скрывать свое смущение и делать вид, что все нормально. Потому что я тоже не понимала, на что мы готовы, — и когда мы заходили все дальше и дальше, я одновременно и удивлялась, но и чувствовала, что это круто.
А. Н. Вообще, конечно, нужен фильм о фильме — о том, как на съемках люди испытывают на смелость и откровенность и друг друга, и сами себя.
Н. С. У нас куча записей, но они слишком личные. Там, конечно, все краски первых реакций.
Марина Васильева: «Оля, забитая, зажатая, живет с мамой и отчимом». Автор: Ксения Плотникова
А. Н. А много ли осталось за кадром — уже не репетиционных съемок, а настоящих? Что попало под цензуру?
Н. С. Под цензуру, строго говоря, попал один кадр, потому что он уже считался порнографией. Если бы я понимала, что это влияет на фильм существенно, я бы боролась. Но это буквально один кадр, и в его отсутствие сознание достраивает гораздо больше. И мат мы вырезали. Если бы героини были из гопнической среды, мы бы без него не обошлись. А они из другой среды. Фильм ничего не потерял. Конечно, это только в нашем случае так удачно сложилось. Когда сейчас из-за этого закона запрещают спектакли, которым не обойтись без этого, — это чушь собачья.
М. В. Мы, то есть курс Дмитрия Брусникина, на днях последний раз сыграли в «Театре.doc» спектакль по текстам Максима Курочкина «Водка, е***, телевизор» без цензуры. Это набор маленьких пьес, там везде есть что-то такое, что попадает под тот или иной закон. Спектакль этот играется еще в Школе-студии без водки, без мата, потому что Игорь Золотовицкий, ректор Школы-студии МХАТ, сказал: «Мне понравилось, но я не могу допустить, чтобы вы через слово матерились». В пьесе «Это тоже я» был мат, пришлось убрать. Это наш первый спектакль, мы на первом курсе записывали разные тексты за людьми — и это вербатим, это документальная фиксация человеческой речи: как же ее цензурировать?
Нигина Сайфуллаева: «Когда мы заходили все дальше и дальше, я одновременно и удивлялась, но и чувствовала, что это круто». Автор: Ксения Плотникова
А. Н. Были ли моменты, когда вам самих себя приходилось цензурировать, когда вы понимали — нет, это перебор?
Н. С. Съемки на Казантипе — это был, что называется, «отрыв башки». Мы туда приехали вчетвером (Саша Бортич, Кирилл Каганович, оператор и я). Это был наш первый съемочный день: танцы, тусовка и очень откровенные съемки в документальном режиме. И когда мы с Марком Зисельсоном, оператором, потом отсмотрели материал, мы целый вечер молчали, потому что совсем не понимали, получилось ли у нас вообще что-нибудь. С одной стороны, вроде что-то крутое, а с другой, насколько это все впишется? И вообще — а в фокусе ли это все было? Только потом, уже в Москве, мы поняли, что это сильный материал.
А. Н. Ты себе свои следующие съемки так же представляешь?
Н. С. На самом деле и тут все было вполне технологично и строго — ну вот разве что Казантип действительно был слегка за рамками. Что бы мне хотелось сохранить — это репетицию, погружение. И для меня принципиален вопрос подготовки и сближения с актерами. Я буду до последнего добиваться, чтобы они точно сыграли.
А. Н. Давайте я тогда задам сакраментальный вопрос про творческие планы.
Н. С. Мы с Любовью Мульменко только что начали писать сценарий киносериала для ТНТ. Это молодежное кино, но там есть взрослый герой, который с группой подростков взаимодействует. Это опять про взросление. Но еще не написано, даже нечего обсуждать.
М. В. Мы сейчас с Жу Монтвилайте и Владимиром Месхи — создателями фестиваля искусств Midsummer Night’s Dream — работаем над новым проектом, ставим пьесу Марюса Ивашкявичюса «Гон» про литовских эмигрантов в Лондоне. Там тоже очень много мата. Жу придумала, что мы будем играть ее в аэропорту и посольствах, это же территория другой страны, и российские законы там не действуют. Семь стран уже на это готовы. Это будет только в феврале. У Жу очень нетрадиционный подход к репетициям — у нас нет текста, полная импровизация, мне это не очень легко. Сейчас к этому подключились все педагоги и огромной командой над этим проектом работают.
А. Н. У вас не прицельно массовое кино, но и совсем не артхаус. Но жанр проясняется иногда не на уровне сценария, а уже когда фильм выходит. «Горько!» оказался абсолютно массовым кино, хотя вряд ли авторы именно на это делали ставку. Как вам кажется, что у вас получилось?
Н. С. То, что называется арт-мейнстрим. Оно понятно всем, и при этом у него есть такие градусы, которые какой-то зритель не примет. Но то, что у нас порядка 250 экранов и 150 копий, — просто фантастический результат.
А. Н. Помимо того что для вас это режиссерский и актерский дебют, это еще и дебют звездности, известности. Как вам это — не раздражает?
Н. С. Мне пока в кайф. Я немножко физически устала от перелетов, постоянно выпадаю из семейной жизни, прилетаю, опять улетаю. Но у меня есть муж (режиссер Михаил Местецкий. — Прим. «ВД»), который всегда вечерком мне скажет: «Ну-ка иди помой посуду». И сразу возвращаешься на место и понимаешь, что успех — это ненадолго. Немножко насладиться можно, но и про посуду не забывать.
М. В. Мне тоже пока только в кайф. Круто, когда на спектакль приходит много народу, и происходящее сейчас, после фильма — это тоже круто. Я после фильма намного увереннее стала чувствовать себя на сцене. Я поняла, что камера внимательнее, чем зритель даже в первом ряду. С другой стороны, неудавшийся дубль можно переснять. То есть ты работаешь по-разному, но выкладываешься одинаково.
А. Н. Последний конъюнктурный вопрос…
Н. С. Про Крым.
А. Н. Нет! Родители видели уже?
М. В. Мои — нет.
Н. С. Мама пока воспринимает фильм дистанцированно, для нее тут важно в первую очередь, что ее дочь сняла кино. Папа приехал на премьеру, очень волновался. Он даже моей сестре сказал: «Теперь на меня все будут показывать пальцем и говорить — это он!» Сестра его успокоила как-то. Пока смотрел, он несколько раз плакал и потом сказал мне, что этот фильм — признание в любви дочки отцу.
