The Hatters — одна из самых самобытных групп на российской сцене. Их стиль колеблется между русской народной и цыганской плясовой, а концерты — то ли коллективное безумие, то ли срежиссированное шоу. В преддверии большого тура (в Москве концерт пройдет 7 декабря 2019 года) Макс Ломаев поговорил с фронтменом Юрой Музыченко — о Кустурице, пофигизме, детстве и российской музыке. А аккордеонист и вокалист Павел Личадеев рассказал о тяжелых сценах из 90-х и доказал, что вдохновение — чушь.

14 ноября у вас начинается большой тур…

Ю: Даже продолжается.

Это самый масштабный тур по количеству городов?

Ю: Если учитывать, что он продолжится весной 2020 года, получается так.

Как вы воспринимаете такие туры — это работа на износ?

Ю: По-разному бывает. На износ работа — когда у тебя подряд 4-5 концертов стоит и переезды дурацкие. В самолетах всегда сложно с нашими инструментами, потому что у них даже сноуборд можно бесплатно провозить, а вот для скрипки, тромбона или аккордеона приходится покупать отдельные места. А так — мы успеваем отдохнуть.

Со временем уровень организации и ответственность возросли. Не скучаете по первым турам, когда можно было больше себе позволить?

Ю: Нет, не скучаем. В первых турах были гостиницы похуже (смеется). Сейчас прикольные гостиницы.

Конечно, это важно. А какая-то запомнилась?

Ю: В Саранске хорошая гостиница, которую построили специально для чемпиона мира по футболу.

П: И потом она стояла пустующей.

Ю: Да, и мы жили одни в пустой гостинице, а так как она 5 звезд — должен быть бассейн. И в бассейне мы все время торчали.

А вообще к музыке подход изменился со временем? Когда такая большая фанатская база — облажаться уже нельзя.

Ю: Это чувствуется, но судя по комментариям, мы уже облажались с самого первого трека (смеется).

П: Поэтому ничего страшного.

Ю: Не так страшно все это, оказывается. Кто-то пришел, кто-то ушел – главное, оставаться самими собой.

П: Это же музыка!

Ю: Это же жизнь!

Хотел спросить про ваш клип с Эмиром Кустурицей. В одном интервью, ещё до съёмок, ты называл «Жизнь как чудо» своим любимым фильмом. Каково работать со своим любимым режиссером?

Ю: Конечно, я могу сейчас рассказывать эти пространные слова, что это было прекрасно, это был интересный опыт…  Это было очень сложно. Когда он подходит к тебе на площадке и начинает что-то говорить, а у тебя перекрывает дыхание и трясутся колени. Он же говорит на трех языках: на сербском, на английском  и на русском.  Ничего, естественно, не понятно…

П: И он кивает головой всегда

Ю: Да-да, типа «ты понял?». «Конечно, я все понял!». Он отходит, я поворачиваюсь к пацанам, они: «Ну чего?». А я говорю «Да я не знаю!». Было очень волнительно. Но клёво, было очень клёво.

В последнем альбоме у вас есть коллаборация с Тони Раутом и Гарри Топором. Как вообще это получилось, я бы никогда не мог представить…

Ю: Мы бы тоже этого никогда не представили, если бы не одно событие. Оказывается, у Гарри Топора сербские корни. Как-то случайно это всплыло в разговоре…

П: И мы все подружились

То есть вы сначала подружились, а потом уже решили сделать совместку?

Ю: Ну да, конечно! Он же не Филипп Киркоров, чтобы с ним сначала сделать, а потом: «Ну ладно, подружусь».

А с кем бы ещё хотели сделать? Не обязательно из тех, с кем подружились.

Ю: Раньше хотели с Корнелюком. «Подожди, дожди, дожди»… Очень хотели с Аллегровой «Шальную императрицу» спеть, но она не смогла. И с Лолитой хотели что-нибудь, но у нее сейчас тоже тур.

П: Все заняты, блин! Все, с кем хочется, те работают.

Ю: Ну и тут, понимаешь, либо Slipknot, либо никто (Смеется).  Да нет у нас такого страстного желания с кем-то что-то сделать, нам и себя хватает!

П: Нам бы самим успеть, что хочется.

Ю: Нам бы с собой разобраться.

Обложка сингла «Да, это про нас» вдохновлена «Группой крови», или это случайное совпадение?

Ю: Ну это же конструктивизм. Просто в одном стиле.

Про современную музыку в России: в последние годы заметна такая тенденция, что наши исполнители начали искать свою идентичность. Если в начале нулевых было желание делать западную музыку, то сейчас — все больше осмысляют своё.

Ю: Тут дело в том, что у нас раньше все сложно с этим делом. Потому что на западе рок — это культура. А у нас это субкультура. Если там это все зародилось и с молоком матери на губах у многих поколений, то здесь нам нужно было у кого-то перенимать. Естественно, наши пилигримы, пионеры и открыватели альтернативной тяжелой музыки — и ты ничего с этим не поделаешь, — это набралось оттуда.

П: Ну у нас как минимум все началось позже, начнем с этого.

Ю: Да, а с развитием интернета уже воспиталось поколение, для которых… Ну ты представь, System of a Down — это уже история, а при мне они появились — и для меня это был взрыв. Представь поколение, которое выросло на телефонах. Конечно, сейчас есть своя идентичность, уже практически образовалась своя культура.

Ты затронул очень интересную тему про легкий доступ к музыке с помощью телефонов. Музыка стала очень доступной, но используется больше как фон. Это помогает развитию или наоборот?

Ю: Я затрудняюсь ответить, потому что с одной стороны — большая конкуренция. Нужно из этой массы выделиться, чтобы тебя слушали как исполнителя, а не как фон. А с другой стороны… фиг его знает… Короче, обилие выбора делает выбор невозможным. Ну а в смысле конкуренции — всё в болото превращает.

Вы говорили ещё, что в современном русском роке ничего интересного. Всё ещё не нашли для себя ничего нового?

Ю: Да нет, молодые группы-то есть, конечно. Казускома — это настоящий рок-н-ролл. Но не дают дорогу, ни нам, ни им.

Кто не дает? Старшее поколение, которое держится за сцену?

Ю: Нет, причем тут это? Слушатели! Люди, которые не хотят меняться, развиваться. Которые застряли в 1999-м году.

Многие исполнители говорят, что музыку хорошо писать либо на полном спаде, либо, наоборот, на подъёме. А в каком состоянии вы лучше пишете, и когда это получается качественнее?

Ю: Я что-то не верю тем людям, которые на спаде могут что-то написать. Потому что когда ты начинаешь писать — у тебя все чувства обостряются. Это как прийти на работу, или на тренировку — поиграть в 33, в стритбол…

П: Короче, вдохновение — это полная чушь. Приходишь, начинаешь писать. И вопрос в том, пишешь ты хорошо или пишешь ты плохо. А какие свои внутренние чувства ты активизируешь —это уже другой разговор. Яу! Так я закончу.

Ю: Просто когда ты пишешь музыку, и тебе это в кайф — у тебя прямо адреналин поднимается в крови. Эйфория наступает. Я что-то не знаю людей, которые пишут в опустошенном состоянии.

А не боитесь, что когда-нибудь адреналин перестанет подниматься?

Ю: Тогда надо уходить из профессии. Из профессии надо уходить в тот момент, когда она перестает доставлять тебе удовольствие, и в тот момент, когда на сцену уже не страшно выходить. Это значит, что тебе уже ***** («пофиг» — прим. редакции).

Пофигизм — это плохая черта для вас?

Ю: Самая плохая черта вообще. Две самые плохие вещи на свете — это бесполезность и пофигизм.

П: И фашизм…

Ю: И рабство…

Так четыре уже. Но там можно продолжать до бесконечности.

Ю: Ну да в целом (усмехается). Но это — самое плохое.

Вы не затрагиваете политику в своих песнях. А в целом — уместна ли политика в творчестве, или она сразу всё опошляет?

П: Наверное, уместна, если с политики начинается творчество.

Ю: Нет, не так. Она уместна, если ты делаешь это как творческий человек. Смотрите: в чем проблема новостных каналов? В том, что они не дают сухую информацию, а выдают её уже вместе со своим мнением. То есть тебе не оставляют возможности подумать — это неправильно. В музыке все совершенно наоборот: ты должен давать людям возможность подумать, а не выдавать свое мнение. Музыка — она для того, чтобы в людях развивать чувства, которые должны будировать к чему-то. А если ты со сцены призываешь к каким-то действиям — это уже не искусство, это уже политика. Пропаганда и политика. Благодаря тебе человек должен задуматься…

То есть скорее задать вопрос, а не дать ответ на него?

Ю: Да! Да, точно.

П: Так-то это сложная фигня. А как же панк-рок?

Да-да, есть музыка, окрашенная протестом – она же не задает вопросы.

Ю: Задает, почему? «Хочешь ли ты жить в этом говне?!», «Хочешь ли ты быть против?!», «Хочешь ли ты быть за?!». Например, так.

П: Какие-то странные вопросы у ребят (смеется). «Люся! Хочешь ли ты быть в этом говне?».

Ю: Я просто сейчас не дословно GG Allin’а перевел.

А вы воспринимали музыку как то, чем будете заниматься?

Ю: Нет, это все случайно появилось. На тот момент, когда создавалась группа, нам пришлось уйти из театра, и надо было чем-то зарабатывать. Мы подумали, что, имея театральное образование и умея играть на скрипке и аккордеоне, мы легко можем пойти в кабак и подзаработать. И вот так появилась группа The Hatters!

Кстати, про театральное образование — в чем оно помогло внутренне, помимо поставленной речи и прочих очевидных вещей?

Ю: Наша самобытность — это наше театральное образование. Наш образ. Мы! (Шепотом): Это типа я так красиво сказал.

П: Мы, блин! Запишите, пожалуйста, большими буквами. И «Ы-краткое» тоже.

А бывает ностальгия по детству?

Ю: Нет! Самое крутое время — когда тебе можно пить, курить, заниматься, чем хочешь, и идти, куда хочешь. И ложиться спать, когда захочешь!

П: И тебе за это ничего не будет.

Ю: Взрослейте быстрей, нафиг это детство! Оно скучное.

П: Тогда пять человек могли тебя избить, и это было нормально.

Ю: Вообще! Ничего нельзя, всего хочется.

П: Ещё на улицах валялись эти шприцы героиновые…

Ю: Это можно опустить.

П: Ну было же! В каждой парадной было…

Ю: Хватит

П: Пакеты с клеем эти…

Ю: Хватит! (Смеется).

В какой эпохе вы хотели бы жить?

Ю: В нашей, конечно! Ты чего, при нас появился интернет, телефоны… Очень интересно, что будет дальше. Нужно жить либо когда появилось электричество, либо вот сейчас.

П: Там тоже говно было. Надо дальше все равно идти.

Какая у вас самая любимая песня группы The Hatters?

Ю: Та, которую пишем сейчас. Всегда так. Ну, ещё песня «Мама» мне очень нравится. «Пей, себя не жалей» очень нравится.  «Осень» очень нравится… (Смеется).

Ага, как с худшими вещами — так до бесконечности. Какая у вас миссия?

Ю: Чтобы люди были ироничнее к себе. Вот вчера я прочитал обращение Лебедева к Кадырову. И в комментариях один человек правильно написал: «Сомнительная честь, если ее так легко задеть». Вот я к этому веду — надо, чтобы люди были самоироничнее. Не нужно все воспринимать в штыки и из всего делать трагедию. Быть проще.

Последний вопрос…

Ю: Подожди, я сейчас задумался. Есть же выражение: «Простота хуже воровства». Проще — это не значит быть невоспитаннее…

Проще – значит, легче отпускать какие-то вещи.

Ю: Да! Да, и понимать сторону конфликта, не красить мир в черное и белое. Вся великая драматургия заключается в том, что у каждого есть своя правда. Каждый прав по-своему, и это нужно понимать.

Последний вопрос — мне 19 лет, что бы вы могли посоветовать.

П: Следи за здоровьем.

Ю: Быстрее перепробовать все, чтобы потом уже жить нормальной жизнью.

П: И следи за здоровьем!

Ю: …старшего товарища. А ты **** («яростно делай» — прим. ред.) напропалую!