Ален Маратра – известный оперный режиссер, которого второй раз приглашает на постановку оперы разборчивый Мариинский театр. Он автор показанного в прошлом году в Москве «Путешествия в Реймс» и постановщик спектакля «Любовь к трем апельсинам», премьера которого пройдет в рамках Пасхального фестиваля.
 
Ален Маратра - актер (именно эту из своих многочисленных компетенций он называет своей настоящей профессией), режиссер, инструктор по боевым искусствам (которые он, кстати, изучал в Индии) живет там, где находит интересное для себя занятие. Ученик Брука и актер «Международного центра», он играл в спектаклях, снимался в кино и на телевидении, но… никогда не был в опере до того, как в 1981 году ему предложили поставить «Любовь к трем апельсинам» в Лионе. С тех пор он поставил пару десятков спектаклей, в том числе и оперных - плюс «Путешествие в Реймс» с Академией молодых певцов Мариинки, которая в прошлом году получила две «Золотые маски». А в середине марта 2007 в Мариинской театре состоялась премьера его «Апельсинов» …
 
В своем прошлогоднем интервью вы назвали оперу «Любовь к трем апельсинам» среди «непоставибельных». Почему? Казалось бы, что проще – поставить сказку…
Дело не в том, чтобы поставить сказку, а в том, чтобы сделать из нее реальную историю. В то время, когда была осуществлена постановка ученика Мейерхольда, Сергея Радлова, в ней было что-то революционное. Сегодня ставить так, как тогда – довольно архаично. Я ломал себе голову, что значит эта история сегодня? Когда произведение творит настоящий художник, он должен сделать так, чтобы показать зрителю контекст предельно ясно и просто. Как делал это, например, Эйзенштейн в «Иване Грозном» – с первой минуты зритель без труда «считывает» то, что происходит.
 
Мир, который вы создали на сцене, кажется таким легким, светлым, с наивными и чудесными превращениями. Но это тот же самый мир, в котором произошло два года назад «Путешествие в Реймс». Вы считаете, сто Прокофьев созвучен Россини? Или это ваш режиссерский почерк?
Поскольку я сам прежде всего актер, для меня необычайно важен непосредственный контакт с залом. Поэтому я выбираю такой способ рассказывать историю - когда актеры часть действия переносят в публику. Кроме того, у меня, действительно, ностальгия по пятидесятым. Я сам хотел бы жить в том мире.
Знаете, когда я был молод и учился в актерской школе, у меня совсем не было денег (поскольку родители были бедны). Я с трудом выкручивался. Но ни одной секунды я не был несчастен!   Для сегодняшних молодых отсутствие денег может стать причиной постоянного пребывания в мрачном настроении… Я помню, как в молодости мы создавали свою музыкальную группу (я был ударником) совсем без денег, нам даже приходилось воровать какие-то инструменты в музыкальном магазине. Помню, один мой приятель положил ворованный микрофон в карманную прорезь своего плаща-накидки, мимо брючного кармана, и на выходе из магазина это микрофон выпал из-под плаща. Как мы хохотали!
 
Хороший пример для молодежи!
Это все была игра! А в результате была создана группа. А сегодня у молодых одна цель – быть не хуже других. И ею они озабочены так, что нет места для игры. Я не хочу показывать на сцене реальную жизнь. Я хочу создавать зрелище, которое давало бы надежду. Когда Пандора открыла свой ящик, она выпустила оттуда все пороки, но в ящике осталась самая ценная вещь – надежда. А надежда начинается со смеха, который преображает реальность. 
Пока я жил в Петербурге, мне часто приходила в голову мысль о том, что нынешнее поколение не смогло бы пережить ленинградскую блокаду – потому что у тех, у кого нет надежды, нет и мужества.  
 
Как вы проводили кастинг? Вы отказывались от певцов, рекомендованных Мариинкой?
Я мало от кого отказался. И делал это не из-за голосовых возможностей, а из-за актерских штампов. Конечно, совсем без штампов нет актеров. Но когда начинает работать, вникать в текст подлинный актер, дурацкие оперные жесты - исчезают. Для меня, например, Беззубенков – совершенно выдающийся актер. Он умеет слушать и слышать режиссера с таким вниманием, с каким не слушают даже молодые.
 
Бедные артисты…
Да, я думаю, что, узнав дату моего отъезда, они вздохнули с облегчением. А я был просто счастлив возможности работать над оперой не три-четыре недели, как это бывает, а столько, сколько нужно. Для меня такая работа – совсем не вопрос денег…
 
Кстати, в России за это хорошо платят?
Нормально.
 
Чем вы занимаетесь, когда не ставите спектакли?
Самыми разными вещами. Мне нравится делать что-то руками - даже просто строить стену. В моем роду было много столяров и краснодеревщиков и я в состоянии отреставрировать старый комод... Моя мать была портнихой, и я в молодости зарабатывал деньги пошивом брюк. Периодически занимаюсь отделкой и дизайном интерьеров. Или, скажем, давал уроки кулинарии...
 
У вас есть диплом кулинара?
Нет. Просто я иногда попадал в обстоятельства, когда приходилось готовить еду на 80 человек. У  Питера Брука иногда готовил на всю команду.
Но я работал и с великими поварами, например, с Рене Верже в знаменитом отеле Мулен де Мужен в Каннах. Или с самым знаменитым поваром в Швейцарии Фреди Жирарде. И повсюду, где бывал, узнавал новые рецепты. В Петербурге, например, я готовил рыбу, о существовании которой до этого не знал - кефаль. Русские друзья мне сказали, что для ее приготовления ничего не нужно - она хороша в натуральном виде. Но я приготовил соус из водки, имбиря и кое-чего другого - я никогда не ел такого нежнейшего блюда! Высокая кухня это искусство, которое так же затрагивает интимные струны души, как и театр. Это спектакль для желудка. А по сложности это сродни архитектуре.