10 и 11 февраля в Гоголь-центре показали спектакль к 100-летию Юрия Левитанского «Я не участвую в войне». Постановка, основанная на стихах и воспоминаниях поэта, стала дебютной режиссерской работой Алексея Аграновича в Гоголь-центре. О спектакле рассказал Макс Ломаев.
Поэт Давид Самойлов, друг Юрия Левитанского, окрестил его «поэтом личного отчаяния». Юрий Куллэ в одноименной статье переиначил в «поэта личного стыда». Так или иначе, тема персональной ответственности человека за несовершенство мира, груз совести и невозможность уйти от диалога с ней отпечатались и в творчестве, и в жизни Левитанского. Он сражался на полях Великой Отечественной, а ушел из жизни в 1996 году — сердечный приступ произошел прямо на «круглом столе», во время эмоционального монолога против Чеченской войны.
В этом разрезе сборник «Кинематограф» 1970 года неслучайно стал материалом для постановки Гоголь-центра. Главный конфликт этого цикла — в полярности действующего лица и зрителя, возможности влиять на события и тотальной предопределенности жизни. С одной стороны — «Так нас от первого крика / И до последнего вздоха / Пишет по-своему время», с другой — «Даже тем, что не играю, я играю роль свою». В «Кинематографе», как в развернутой метафоре, главная тема Левитанского обостряется и обрастает новыми смыслами.
Место действия спектакля — советское хранилище кинопленок. Позади — большой экран, на который транслируются то образы Москвы 60-х, то вырезки из советских и зарубежных фильмов XX века, от «Нибелунгов» Фрица Ланга до «20 дней без войны» Германа. По краям сцены расположились музыканты. Аскетичность декораций напоминает магию кино: как на белом экране с помощью проекции оживают миры, так среди стеллажей с бобинами рождается спектакль.
Постановка состоит из двух смысловых линий, смонтированных параллельно. Первая — ностальгическая; за нее отвечают стихотворения любовной и бытовой лирики, наполненные житейской мудростью и ощущением красоты мира. Их исполняют актеры Гоголь-центра и приглашенные звезды в лице Юрия Стоянова и Александра Филиппенко. В эту же канву можно определить и вырезки из фильмов, которые порой прерывают чтение поэзии: они довершают ностальгический образ, расширяют контекст повествования.
Чтение стихов и показ отрывков кинолент чередуются с исполнением поэзии Леитанского под музыку — из этих лоскутов и соткан весь спектакль. Музыкальные отрывки составляют в нем вторую линию, создающую контрапункт к первой. Экстремальный вокал, срывающийся на крик, от Никиты Кукушкина («Квадратный человек»), бесконечный речитатив взахлеб от Филиппа Авдеева («Ну что с того, что я там был…»), исполненная экзистенциальной пустоты баллада Анатолия Кормановского («Женщина живет одна») — будто темная материя, прорывающаяся в светлый мир кинематографа. Дабстеп с мощной перкуссией, перегруженные гитары и надрывный крик — о боли, страхе перед несправедливостью, о голосе совести, который невозможно заглушить, ровно как и выполнить его требования. «Я не участвую в войне — она участвует во мне».
Этот контраст воплощает и сценография. Алексей Агранович крайне деликатно подошел к постановке стихов — при чтении поэзии Левитанского излишне что-либо показывать, глагол здесь замещает сценическое действие. В пространстве сцены лишь иногда появляются световые эффекты — то радуга возникнет в облаке тумана, то луч прожектора выхватит актера из ряда стеллажей. Исполнители — в пиджаках и платьях, отсылающих к моде 60-х, по заднику бегает пленочное «зерно» — здесь и кинематограф, и «Июньский дождь», и бесконечная красота мира пополам с вечными темами.
В музыкальных же номерах — резкие вспышки, отсутствие заполняющего света, темнота в зале, дискомфортное, давящее чувство, от которого некуда спрятаться. Рефрены маниакально стучат в перепонки, звуку становится тесно в замкнутом помещении — от него не укрыться, как бы ни хотелось. Это ощущение вторит поэзии Левитанского — человека, который так и не сумел стать простым зрителем, не смог себе позволить.
Кульминацией становится прочтение Александром Горчилиным заглавного стихотворения из сборника. Его исполнение — тотальный китч, бесконечная череда кривляний и пародий, стиль которой меняется буквально на каждой строчке. И это работает безукоризненно. Ирония создает дистанцию с текстом, которую можно списать на защитную реакцию; ломаная речь строит преграды для восприятия, заставляя вслушиваться в каждое слово; порой трудно сдержать улыбку, а иногда становится не по себе от этой эксцентрической драмы, затяжного трагикомичного фарса. Этот момент — слияние двух линий, попытка найти примирение между ужасом и красотой мира, желанием изменить порядок вещей и вынужденной ролью зрителя, над которым главенствуют время и судьба.
Безусловно, многие интонации Левитанского сегодня покажутся архаичными. У нового поколения (и актеров, и зрителей) язык советского кинематографа не вшит в ДНК, а обороты в духе «ветер гудит по нашим великим рекам» едва ли отзываются приливом патриотизма. Главная особенность постановки Алексея Аграновича — в том, что она не ограничивается ностальгическими образами советского прошлого, но выводит на первый план вечный романтический конфликт между человеком и судьбой — и внутренний подвиг человека, который отказался от простого решения этого конфликта. Юрий Левитанский — такой же, как и остальные, зритель в кинотеатре жизни. Но он был одним из немногих, кто не желал мириться с ошибками сценариста.
Об авторе
Макс Ломаев — автор «Вашего Досуга», редактор раздела «Афиша».
Facebook | Instagram
