Кирилла Гребенщикова, ученика знаменитого Анатолия Васильева, можно увидеть в спектакле Игоря Яцко «Каин». «Ваш Досуг» расспросил артиста о новой роли, театре «после Васильева», конфликте отцов и детей и умении быть счастливым.
Мы с Игорем Яцко вместе играли в нескольких спектаклях Васильева, в том числе — в «Каменном госте» образца
Вы думали соглашаться или нет?
Я не сомневался в том, что мне это нужно. Но думал над тем, сможем ли мы работать с Игорем в режиме «режиссер-актер». Я видел спектакли Игоря. Они мне нравились. Но только после «Саломеи» мне стал очевиден не только талант Яцко в том, что касается работы с формой, но и его талант в работе с актерами.
Как Вам кажется, ему удается сохранять эстетику театра Васильева?
Мы не знаем, где сейчас находится Васильев, и что такое сейчас его эстетика. Потому как эстетика его «Илиады» — это уже не эстетика «Плача Иеремии». Он — слишком быстро движущаяся цель. Те люди, которые учились у него 20 лет назад и сегодня говорят «то, что я делаю, это и есть Васильев», не правы. Васильев давно ушел вперед. Он, может быть, единственный из режиссеров развивается так быстро, что опережает время и любую театральную моду.
В театральной тусовке бытует мнение, что такого разбора роли, как у Яцко, нет ни в одном театре.
Я не член театральной тусовки. Но мнение правильное. Васильев уникально разбирал текст. Он давал актеру абсолютно все, разжевывал так, что оставалось только выйти и сделать. И, несмотря на свой жесткий, иногда взрывной характер, обладал огромным терпением и добивался от актера абсолютной правды присутствия. Игорь — такой же максималист. Он воспроизводит манеру Васильева точнее, чем кто-либо другой. Никогда не оставит тебя один на один со сложностями в роли. В «Каине», кстати, есть места, над которыми мы до сих пор бьемся.
Что самое трудное в роли Каина?
Самое трудное — каждый раз рождать роль заново. Не просто качественно исполнять, а именно рождать.
Вам близок богоборческий пафос, байроновский романтизм?
Может быть. Мы с Васильевым много занимались Пушкиным. Это одна эпоха с Байроном. И период увлечения романтизмом у Пушкина тоже был. А если говорить о нашем с Вами «сегодня»... Я не воинствующий богоборец, как мой герой, но часто чувствую, наблюдаю фальшь в отношениях «человек — церковь». И в политике многим не доволен. Только вот запала, чтобы стать оппозиционером (даже сетевым), не хватает. Общество сегодня разделено на две части. Я на стороне той, которая протестует.
На Вас влияет роль Каина?
Это очень непростой вопрос. Конечно, важно и ценно, когда с ролью у актера возникает обратная связь. К этому надо стремиться, но помнить об опасностях.
Мистерия — жанр редкий, не свойственный русской театральной культуре. Обывателю он вообще не знаком. Как Вы думаете, чем мистерия может заинтересовать современного зрителя?
Я нечасто хожу в театр, но слежу за тем, что происходит. И вижу, что сегодняшний зритель любит сюжет, портреты (бенефисный театр) и якобы острые социальные тексты. Мы не можем предложить это в «Каине». Наверное, заносчиво говорить «мы делаем то, что никто не делает». Но опять же Васильев говорил: «это советская традиция думать, что театр родился на площади. На самом деле театр родился в храме, вырос из мистерии». А заинтересовать можно только личностным началом в игре. Миф о первом убийстве всем известен, сюжетных поворотов немного. Обратная связь возникает только, когда зритель узнает свои мысли и чувства.
Как Вы думаете, Васильеву понравился бы этот спектакль?
Наверное, Васильев что-то бы прибрал, может быть, порекомендовал сделать суше. Но ему бы точно понравилась сама попытка (улыбается). Знаете, у Васильева ведь никогда не было такой точки, когда он говорил «стоп, вот теперь «да». Он хвалил нас, когда мы выходили за рамки просто исполнения, когда видел на сцене живой процесс в рамках структуры действия. Для него результат лежал в иной плоскости, нежели спектакль. Дальше. Возможно, взявшись за «Каина» сам, он начал бы с того, что сейчас для нас — спектакль. Но и Игорь все время говорит нам, что мы только в начале пути.
Людям, которые работали у Васильева, тяжело встраиваться в новую систему театральных координат. Играть у других режиссеров, делать другие спектакли.
От человека зависит. И проще, и сложнее. Театральный язык у Васильева уникальный, задачи запредельные. Подняться до его понимания театра — это как подняться по лестнице, в которой один пролет отсутствует, надо перелететь. Николай Дмитриевич Чиндяйкин когда-то сказал: «Можно заниматься физкультурой, а можно профессиональным спортом...» Можно заниматься «физкультурой» в театре, быть защищенным любовью публики, популярностью материала, места... Театральную работу с Васильевым можно сравнить с нагрузками и задачами профессионального спорта. Наверное, потом перейти к физкультуре проще.
Чему научил Вас Васильев?
Непосредственно профессиональные умения я получил в Школе-студии МХАТ. Был подкован формулами, мог что-то изобразить. Но сам себя как актера я не знал. Этому меня научил Васильев — слышать себя и собой управлять. И еще один момент. В первую же неделю репетиций с Васильевым я понял, что вдохновение, спровоцированное актером живое действие — отправная точка. Я же привык думать, что вдохновение — это результат. Это было откровением.
До того, как Вы пришли к Васильеву, в Вашей творческой биографии был МТЮЗ.
Совсем недолго. Точнее, месяца два. Я безумно благодарен Генриетте Наумовне Яновской. Это был такой период в жизни, когда я оказался не у дел. А тогда не у дел — это не сейчас не у дел. Если ты не принадлежал какой-то труппе, можно было считать, что ты — лузер. Генриетта Наумовна согласилась меня принять, я даже что-то репетировал, начал вводиться в какие-то спектакли, но на сцену так ни разу и не вышел. После того, как Васильев сделал мне предложение перейти к нему в театр, я не думал ни секунды. Яновская поняла и легко меня отпустила.
Вы сказали, что следите за театральным процессом? Какие постановки Вас задевают?
Меня задевает отважность попытки. Например, недавно я был на спектакле моего однокурсника Володи Скворцова «Орфей». И рад, и горд за него. Человек не изменяет себе, не пытается быть общедоступным, удобоваримым. Работает честно и искренне.
Это ведь очень важно — заставлять публику дотягиваться до театра, а не стараться дотянуться до нее.
Что Вам как зрителю ближе — классика, новая драма, эксперименты?
Я смотрю на все это без восторга, но с уважением. Мне важен уровень задач, которые театр ставит перед актером, важна самоотверженность актера. А часто сейчас в театре главное — тексты, с удовольствием съедаемые публикой, которая считает себя интеллектуальной. Что касается классики, то я помню, как меня задели «Три сестры» Някрошюса. Это был 95 год. Не могу не сказать про «Моцарта и Сальери» Васильева. Это для меня — идеал сценического действия, вершина театрального творчества. Я выходил в «Моцарте» в маленькой роли и горжусь этим.
Я читала в каком-то интервью, что Вы часто бываете в театре Петра Фоменко.
Я бываю там с удовольствием. Там работает мой друг Никита Тюнин. Я прихожу, потом мы с ним спорим, обсуждаем. Две кардинально противоположные театральные позиции.
Вам хватает занятости в театре? Со стороны кажется, что Вы мало играете.
Я не рвусь каждый вечер выходить на сцену и не могу сказать, что без этого моя душа страдает. У меня есть телевизионный кинематограф, еще что-то. Но самая большая моя боль: в нашем театре редко идут спектакли Васильева. Это неправильно. Театр гордится разнообразием. По мне, так лучше однообразие, существовавшее при Васильеве. Театр стал репертуарным, но пока не может с этим справляться.
Вы видели Васильева после того, как он уехал из страны?
Нет, мы, к сожалению, не общаемся. Это моя и наша, актеров, вина. Только сейчас, когда мы выпустили «Каина», я ощутил, какая это большая потеря — его отъезд. Я даже не про себя говорю, про театр вообще. Сегодня нет ориентиров. Человек, который был таким ориентиром, исчез из театра и театрального пространства Москвы. Остались его спектакли. Мы их сохранили.
Кирилл, Вы много работаете в сериалах. Вас не задевает мнение, что актер, снимающийся в них, деградирует?
Да пусть будет любое мнение...Я думаю, все зависит от конкретного актера.
На какие роли в сериалах Вы соглашаетесь, как выбираете?
Никак не выбираю. Кто первый встал, того и тапки, как говорит мой агент. Вот такой принцип. Часто это просто заработок. Но, если честно, играя в сериалах, я все равно стараюсь. И корю себя, если не выходит.
Наверное, бесконечные съемки — своеобразный тренинг?
То, что я делаю на телевидении, никак не работает в театре. Но и в сериалах есть возможности для роста... Было бы желание расти.
Подтвердите или опровергните: счастливая карьера актера зависит от популярности?
Зависит. Но популярность — опасная вещь. В какой-то момент жизнь начинает искушать «Караваном историй», коньками, танцами... Надо иметь сильный характер и внутреннее достоинство, чтобы не реагировать. Делать свое дело упрямо и спокойно. Делать только то, во что веришь. И что умеешь.
Вы из актерской семьи. Отец был для Вас идеалом?
Он — отец, поэтому, конечно, был. Я пересматриваю «Взрослую дочь молодого человека» и «Серсо», и понимаю — театр, в котором играл Юрий Сергеевич ,современнее любой «новой драмы». Такой театр мог бы существовать и сейчас, он опережал свое время.
На какие свои спектакли Вы привели бы его с гордостью?
На спектакли Васильева, конечно. Теперь вот — и на «Каина».
Вам был знаком конфликт отцов и детей?
С родителями скорее нет. Были конфликты с Васильевым. Все-таки мы работали вместе почти десять лет. Мы ведь все были его детьми.
Ваша мама тоже актриса. Она смотрит Ваши спектакли, критикует?
Раньше она меня поругивала...Теперь помягчела с годами (улыбается). Что бы и как бы я не сыграл, в одном я уверен — маме понравится. Сейчас для меня главное — мнение жены. Ее похвала и ее критика.
Вы могли бы назвать свою отличительную черту?
О положительных качествах не знаю, как говорить. Не берусь судить. А отрицательные... я мнительный человек. И в работе, и в жизни. Часто не доволен собой. Иногда, может быть, во вред себе.
Вы не умеете быть счастливым?
Учусь. Со счастьем нужно быть бережным. Я стараюсь ценить это чувство, быть чутким на счастье. Другое дело, что не всегда получается.
Как и где Вы отдыхаете?
Я и домосед, и путешественник. Люблю посидеть с книжкой, увлекаюсь военной историей, античностью... Вкусно поесть люблю. В Москве любимого ресторана нет, самое лучшее для меня — таверны в греческих островных деревнях, забегаловки на рынке Сан Мигель в Мадриде или кафе с пластмассовыми столами и бумажными скатертями в старых кварталах Лиссабона. Что я по-настоящему люблю — это путешествия. Мы с женой стараемся уезжать как можно чаще. Любим юг Европы. Грецию, Испанию, Португалию. В Португалии можно в центре столицы увидеть привязанного за лапку , гуляющего петуха. Это же здорово.А в Москве иногда любим выбраться в кино.
Какое кино Вы любите?
Есть грешок, я люблю развлекательный американский кинематограф. Если же говорить о серьезном кино, то наше не цепляет. Хотя есть отдельные фигуры, стоящие особняком — Сокуров, Звягинцев. Я был на пробах у Андрея. Это уникальный человек, не зависимый и ни на кого непохожий.
Вы назвали имена людей, которые как раз в мейнстрим (пусть и отечественный) не вписываются?
И слава богу. Человек, который никуда не вписывается, мне ближе, чем тот, который держится генеральной линии «партии».
Мне кажется, Вам близко понятие «внутренняя эмиграция».
Может быть. Иногда хочется «внутренне эмигрировать» куда-нибудь в Венецию...
Чего бы Вам хотелось от жизни?
Отвечу так. Я не склонен ничего просить. Верю, — если тебе что-то должно быть дано, оно придет.
фото: Кирилл Гребенщиков / предоставлено актером
