Лицом к лицу с Робертом Уилсоном

В  рамках фестиваля Solo знаменитый режиссер сыграет в Москве моноспектакль по пьесе Беккета.

В Москву приезжает великий и ужасный Роберт Уилсон. Режиссер, который не заканчивал никаких театральных институтов, но стал лидером театрального авангарда. Уроженец Техаса, до 20 лет не бывавший в театре, которого сейчас мечтают заполучить все престижные европейские фестивали. Эстет, презирающий Бродвей и коммерческое американское искусство вообще, но получающий феноменальные авторские гонорары. Интеллектуал, который не гнушается работать с гламуром и делает видеопортреты голливудских звезд. На его выставке, приезжавшей в Москву несколько лет назад, Брэд Питт под проливным дождем целился в зрителей из пистолета, Джонни Депп кокетливо кутался в лисьи меха, а Михаил Барышников изображал Святого Себастьяна.

Этот режиссер не знает границ: он может поставить спектакль на священной иранской горе, который длится семь дней и ночей подряд («Гора Ка и Сторожевая терраса», 1972), или истратитьна проект «Гражданские войны» 25 миллионов долларов. Рука мастера узнается с первого взгляда: его постановки — это фантастические сновидения, игра света и теней, где актер — лишь одна из красок на палитре, и далеко не главная. Архитектор по образованию, Уилсон выстраивает мизансцены как точнейшие геометрические чертежи и всюду носит с собой тетрадочку, принимаясь чуть что не объяснять, а рисовать. Художник по натуре, он ненавидит психологизм и натурализм на сцене, а больше всего — логоцентричность театра, его зависимость от текста и стремление рассказывать истории.

Его нелюбовь к словам, в общем-то, неудивительна. В юности знам

енитый режиссер страдал расстройством речи и смог справиться с болезнью только благодаря совету одной старой актрисы говорить очень медленно. С тех пор Боб Уилсон никуда не спешит, предпочитая западной гонке за успехом восточную созерцательность. Его медитативные спектакли похожи на постановки японского театра, но такие, где актер может полчаса пересекать сцену по диагонали, погружая зрителей в состояние транса.

Занимаясь театром как психотерапией, Уилсон исследует глубины человеческого подсознания. В начале своей карьеры он работал с аутистами и шизофрениками, выплескивая на сцену рожденные ими образы-химеры. Однажды Боб подобрал на улице глухонемого мальчика, которого избивал полицейский, а позже усыновил его. Этот чернокожий парень стал соавтором первого громкого спектакля Уилсона «Взгляд глухого». В нем не было ни слов, ни сюжета, только гипнотически медленное передвижение странных фигур — огромная жаба, трехметровый Дракула, бык из папье-маше, глотающий солнце. Старенький Луи Арагон написал после спектакля: «Это то, чем мог стать сюрреализм после нас, выше нас».

Боб Уилсон долгое время не работал с профессиональными артистами, занимая в спектаклях студентов, официанток и даже свою 80-летнюю бабушку. Ему был противен актерский наигрыш,самолюбование и стремление все разложить по полочкам. «Я не знаю, почему я делаю так или иначе, а если я смогу это объяснить, я не смогу сделать», — говорит он. Нашему рациональному восприятию режиссер противопоставляет мир чувственный, постигаемый на интуитивном уровне — отстраненно-холодный и бесстрастно-прекрасный. На его спектаклях бесполезно сверяться с программкой, пытаясь понять, какая сцена сейчас играется. Текст (если он вообще есть) и картинка не имеют друг с другом ничего общего. Например, в его недавних «Сонетах Шекспира» в «Берлинер ансамбль» одна из жемчужин любовной лирики была проиллюстрирована футуристической сценой с бензоколонками, где заправочные пистолеты использовались вместо микрофонов. И надо сказать, заслуженные актеры п

рославленной брехтовской труппы, воспитанные в совершенно иных традициях, как миленькие выходили на сцену эдакими отмороженными фриками с выбеленными лицами, ездили на велосипедах, летали на трапециях и пели шекспировские сонеты как забойные рок-баллады, приводя зрителей в экстаз.

Теперь поработать с Уилсоном мечтают все европейские коллективы от миланского «Пикколо» до стокгольмского Штадстеатра. Но иногда, очень редко, режиссер выходит на сцену сам. Так в спектакле «Гамлет: монолог» он когда-то исполнял все роли, а в «Последней ленте Крэппа» сыграет старого человека, который должен встретиться со своей юностью. В пьесе Беккета, которую у нас обычно используют для бенефисов возрастных актеров, есть одна сложность — первые пятьдесят минут герой молчит, слушая магнитофонную запись из прошлого. Но для человека, поставившего шестичасовой спектакль без единого слова, это, конечно, пустяки. Роберт Уилсон утверждает, что, играя Беккета, нужно прежде всего играть молчание, а он-то уж наверняка найдет, чем заполнить эту «мхатовскую» паузу.

фото: архив журнала