Со стороны может показаться, что он, как герой из русской сказки, много лет сидел на печи, а потом вдруг слез с нее и… прославился. На самом деле все не так. В конце 1970-х Дмитрий Крымов окончил факультет сценографов в Школе-студии МХАТ, оформил в Москве, Риге, Софии, Париже и Токио более 80 спектаклей. Работал как живописец – его картины хранятся в Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств им. Пушкина и других знаменитых коллекциях.

Шесть лет назад Крымов набрал курс сценографов в РАТИ. Получив приют на Поварской у Анатолия Васильева, в тогдашнем помещении «Школы драматического искусства», стал делать со студентами спектакли. Сначала были «Недосказки», потом «Донкий Хот сэра Вантеса» потом… все заговорили, что в Москве появился новый театр. «Театр, который делают художники» – называет его Крымов и просит не путать с «театром художника». В интервью «ВД» Дмитрий Крымов рассказал о своем новом спектакле и признался, что все еще не считает себя режиссером.

- Дмитрий, за последние пару лет вы успели получить такое количество наград…
- Хотите спросить, где я их храню? «Золотая маска» лежит у меня на кухне.
- Вы колете ею орехи?
- Нет, она просто лежит на диване. А что... предлагаете повесить ее, как диплом врача?!
- Получив «Маску», вы окончательно вошли в разряд театральных ньюсмейкеров.
- Что это значит? (испуганно)
- «Ньюсмейкер» – тот, с чьим именем связывают новости в той ли иной области.
- Разве я в их числе?! Боюсь, что отчасти все эти награды могут менять жизнь в плохую сторону. В хорошую, само собой, тоже: хорошо, когда тебя хвалят – это дает повод просыпаться утром и иметь твердую почву под ногами. Но все же очень опасно относиться к себе как к получателю премий и титулов.
- Год назад вы выпустили курс сценографов, и тут же набрали новых – вместе с режиссером Евгением Каменьковичем. Как складываются судьбы тех ваших учеников и каковы ваши впечатления от новых?
- Я был бы счастлив, если бы все мои студенты остались при мне. Но вот я их собрал после «Демона» и спросил: кто готов работать дальше? Из девяти человек подняли руки четверо. У них другая жизнь, они выросли. И что мне было делать? Вот я и набрал новых…
- По каким критериям набирали?
- По лицам – чтобы мне не противно было приходить к ним каждый день пять лет подряд. Добавлю, что две мои выпускницы — Мария Трегубова и Вера Мартынова — оформляют сейчас наш новый спектакль.
- Что это будет?
- Такое странное зрелище из двух частей, вроде бы и не связанных между собой: разные сюжеты, разные актеры, разные декорации. Первая часть – «Родословная», а вторая – «Шостакович». Общего названия пока нет. Просто будет «Опус номер семь» и «Опус номер восемь» – столько спектаклей мы сделали в стенах театра Анатолия Васильева. Если наберемся наглости, то дадим всему этому подзаголовок «Ода радости», хотя сюжет в обеих частях отнюдь не веселый. Впрочем, как сказал недавно один мой друг, настоящая радость может быть только у того, кто познал ужас и горе.
- Как художник, чем вы объясняете нынешний бум вокруг изобразительного искусства?
- Изобразительное искусство расцветает, когда есть покупатели. А у покупателей – квартиры, дома. Почему импрессионисты стали писать маленькие картины после классицистов, писавших большие? Они рассчитывали на публику другого рода, живущую в других квартирах. Тут простая механика: на выставки ходят не только из любви к искусству, а чтобы купить. Это так же верно, как и то, что покупается не хорошая картина, а та, что называется хорошей. Есть несколько истин, до которых доходишь, и становится скучно. Вот в театре я пока еще витаю в облаках (знаю про него больше, чем про живопись, но пока еще делаю вид, что не понимаю) – и это приятно.
- На недавней прессконференции, посвященной Международному Чеховскому фестивалю 2010 года, вы, представляя свой будущий спектакль «Тарарабумбия», сказали: «Чеховская речь – код языка русской интеллигенции». Но ведь это и «код языка» Анатолия Эфроса, вашего отца. Как вы себя чувствуете, вступив на его территорию?
- Меня спасает другой способ выражения – я ведь не режиссер, я художник. Поэтому у меня нет чувства, что я надел папины тапочки. Есть семейное чувство к Чехову – наверное, именно потому, что отец его так любил и так много ставил. Для него было несколько святых имен: Хемингуэй, Феллини, Шостакович, Станиславский, Ван Гог и, конечно, Чехов. Я бы даже хотел, чтобы наш спектакль вызвал те же эмоции, что его знаменитые «Три сестры». В «Трех сестрах» папа демонстративно ломал привычные представления о Чехове и кого-то очень сильно разгневал, а нас все еще воспринимают как симпатичных детей… Ну, да ладно, надо просто делать то, что у тебя внутри, а побьют за это или похвалят – это как придется.

Премьера спектакля Дмитрия Крымова «Опус номер семь» - 5, 6 октября на фестивале «Территория».