На фестивале Open Look в пространстве Севкабель Порта прошли показы нового проекта Ксении Михеевой.
Михеева ставила «Дядю Ваню» Чехова, а получились «Великий Гэтсби», «Американская трагедия» и любое другое произведение, где условные разночинцы без стука входят в мир условных аристократов и начинают развесисто страдать в брызгах шампанского. Судите сами: в пространстве, огороженном плексигласом, мило сосуществуют романтическая дурочка, юная леди с претензией и юноша с идеями. Все они молоды и милы, у них прекрасное будущее, их игрушки — теннисные мячики, фарфоровые куколки-напалечники и чашки. Они бьются, но их можно склеить. Они падают, но их можно поднять и поставить даже на стену (или это вертикальный стол?). В мире богатых не работают законы гравитации, здесь не надо быть в поте лица, чтобы иметь хлеб.
По периметру элитного загона небрежно бродит повеса в светлом пижонском костюме, разношенных formal shoes и шляпке. Его преследует друг-поклонник, всегда на полшага сзади, всегда обеспокоенный и подражающий каждому жесту кумира. Пижон хочет попасть внутрь плексигласа. Делает вид, что не хочет, но хочет страстно, и наконец сбегает от поклонника, теряя ботинки и шляпу — протискивается меж прозрачных листов и устраивает переполох в замкнутом мирке. Кружит головы девушкам, берет на «слабо» юношу.
Перипетии за стеклом продолжаются долго и во всех вариациях: юноша/дурочка, юноша/леди, дурочка/леди, дурочка/леди/разночинец. Возможно, слишком долго выражается одна простая мысль: условный разночинец никогда не станет своим в высшем обществе, он сломает его и сломается сам, не ждите добра от этих игр. Общество в итоге принимает и заботливого друга, который, вопреки ожиданиям, тоже умеет ухаживать за прекрасным полом, и даже пользуется успехом — как более искренний персонаж. От буйных молодежных игр ломается ограждение. Его привилегированные узники пугливо всматриваются во внешний мир, но не решаются покинуть периметр.
Все происходит в прямоугольнике плотно сидящих на полу зрителей. Разночинцы топчут их и падают как бы случайно, выказывая к ним то же неуважение, что и к аристократам. В спектакле очень много навязчивого телесного взаимодействия: ежесекундно каждый участник шоу что-то хочет от другого, принуждает его к ответной реакции. Не может существовать сам по себе как единица социума, требует подтверждения своей актуальности.
Время от времени пижон произносит сентенции из пьесы Чехова «Дядя Ваня». Он говорит за врача Астрова. Но даже если представить, что дурочка — это Соня, леди — Елена Андреевна, юноша — дядя Ваня, а преданный друг — нянюшка Марина, ничего не получается. Ксения Михеева говорит, что использовала при создании героев чеховские архетипы, гуляющие по всем его произведениям. Да, у него есть набор леди, сонных красавиц, которые «от лени шатаются». Есть дурочки, чистые сердцем. Если всякого рода идейные, но слабые юноши. Но самый сильный герой балета — друг-тень, готовый на все ради друга и не считающий это за унижение — у Чехова не обнаружен.
Если натянуть эту маску на нянюшку, снова не сходится: няня не связана особыми узами с Астровым, она заботится обо всех понемногу, да и не так душно, как это делает друг у Михеевой. Тема служения есть в каноническом «Дяде Ване»: сам Ваня и его мать долгие годы поклоняются профессору Серебрякову. От которого в спектакле остается арт-объект, прозрачный столб, внутрь него в поисках спасения забирается леди, по Чехову — молодая жена профессора.
Получается, что герои канона в «Неуместном человеке» разобраны на составные чувства, и взаимодействуют именно они — как пять стихий, пять новых знаков зодиака. Восторженность, нарциссизм, беззубый идеализм, авантюра и преданность. «Я стараюсь уходить от мысли, что мы ставим по пьесам, созданным в позапрошлом веке, — говорит Михеева. Она имеет в виду, что «судьбы дезориентированных людей ломаются, пока они пьют чай», намекает на современность, где все действительно идет к черту при полной нашей бессознательной благости. Но когда ты сидишь на линолеуме в бывшем цехе кабельного завода, превращенном в лофт, и перед тобой пляшут красивые молодые существа, кажется, что все это не о тебе и не о них, а о каких-то людях, живших ровно сто лет назад за морями и страдавшими от классовых — плексигласовых — барьеров.
