Свое 30-летие Инженерный театр АХЕ отметил на площадке «Порох» спектаклем «Пра Рабле». Театр АХЕ был несколько раз номинирован на «Золотую маску» в номинации «Эксперимент» и даже ее получал. Каждый их спектакль — новый эксперимент. Уже нет нужды доказывать, что АХЕ стали частью истории европейского театра. Об их истоках можно прочитать тут. За тридцать лет у коллектива сформировался свой словарь. Построен он на архетипической, ритуальной, подсознательной, образной основе, поэтому понятен тем, кто настроен на такой тип коммуникации. Мир творческой труппы на примере нового спектакля изучила Ольга Ковлакова.
Ахейцы создают театр поэтический, яркий, узнаваемый, но и постоянно находящийся в поиске новых для себя средств выражения, соответствующих новому материалу. Например, «Кармен» и «Бардо Тодол» — спектакли, построенные совершенно на разных принципах. Если в первом работают известные театральные законы и правила построения действия, то второй — это интуитивное и интеллектуальное оживление «Книги мертвых». Именно книга диктует действия, визуальный ряд и язык. Актер-режиссер-художник в театре АХЕ и жрец, и жертва. У абсурда ахейцев есть своя четкая логика — предмет всегда равен себе. В чем-то «Пра Рабле» ближе к «Бардо Тодол». Ритм постоянно меняется, деля действие на эпизоды и давая возможность осознать представленное и подготовиться к следующему шагу. Трюки — рассчитанный механизм удерживания зрительского внимания. Четкий хронометраж мизансцен и возможность его нарушить сосуществуют вполне мирно. Максим Исаев и Павел Семченко делают то, что Антонен Арто называл «обращением к человеку тотальному».
Иногда среди зрителей бывают «потерпевшие»: то краской испачкают, то заденут чем-нибудь, но на спектакли АХЕ почти не попадают случайные люди. Добираться до площадки далеко. Да и за такой почтенный срок уже есть свой зритель, которому расстояния не помеха и любое взаимодействие с демиургами — награда. На «Пра Рабле», кроме возможности получить по голове отлетевшим ключом, ботинком, есть и явные бонусы. Некоторых зрителей напоят и накормят. Запахи и свет погружают в атмосферу то ли балагана, то ли погребка. Невероятная точность в движениях, скульптурность и страстность в женских образах, такие разные «раблеанские» мужчины — это настоящий сценический ансамбль с прекрасными актерскими находками, великолепное чувство партнера. Смех и радость рождаются во всем теле. Все спектакли АХЕ одновременно абсолютно телесные и неуловимо зыбкие. Пламя высветившее одно, на время погружает во мрак другое. Это пламя блуждает, трепещет на всем протяжении действия: давая крупные планы, сжимая, трансформируя и удаляя объекты, сливаясь в гимн жизни во всех ее проявлениях.
Музыкальный ряд в спектакле обеспечивает Денис Антонов. Свет — Илья Пашнин. Видео – Настя Дубинникова. На столе, над столом и под столом: Максим Исаев, Павел Семченко, Ник Хамов, Гала Самойлова, Анна Буданова, Александр Кошкидько, Игорь Устинович, Эммануил Овсянников.
Основное действие происходит на столе. На дальнем его торце Максим Исаев постоянно что-то жарит. Некоторым счастливчикам достается жаренная картошка с соленьями и стакан вина. Это все он же и разносит, расхаживая бодрым официантом-зазывалой по столу и практически сливаясь с основным действием. Используя свой алфавит, АХЕ написали во многом принципиально новый для себя театральный текст. В этом тексте есть цирк, площадной театр, Чаплин, кино, ритуал и много того, что рождается, когда каждый участник — личность, самостоятельная творческая единица. Точный расчет когда балаган должен смениться ритуалом, притчей, поэзией. Важно что спектакль не только физически разделен на три уровня. Но и смысловые планы очень многослойные. Каждый может увидеть свое.
Начинается все с того, что на столе, окруженном зрителями, собирается пестрая группа актеров, и этот стол начинает вспыхивать языками пламени. Подвешенный металлический круг становится беспощадным солнечным диском. В день рождения Пантагрюэля весь мир испытывал жажду. «Панта» по-гречески означает «все», а «грюэль» на языке агарян означает «жаждущий». Вот это ощущение жажды и есть один из ключей к пониманию театра АХЕ и спектакля «Пра Рабле». Действие, как утоление жажды проникнуть за утилитарный, бытовой смысл вещей. Жажды постоянного удивления, радости, созидания, преодоления страха своего и зрителей. А страх витает в воздухе. Ник Хамов дважды вызывает замирание: когда прыгает сквозь горящее над столом кольцо и когда несколько минут манипулирует закрепленным на причинном месте и совершенно натурально воспламененным органом-факелом. Огонь — очень важная часть этого спектакля: солнце, жара, жажда, жизнь, смерть, очищение, освещение, согревание, испепеление и этот ряд можно продолжать.
Когда две девушки — Гала в черном платье и Анна в красном — передвигаются по столу, лежа на металлических тазиках, и кормят зрителей зажатым в зубах хлебом, происходит своего рода обряд причащения. Хлеб как тело Христово, но и женские манящие тела. В этих взглядах нет обещания блаженства, но в них есть приказ: «Смотри на меня, иди за мной». Есть еще одна мощная сцена между двумя женщинами: они, как две фурии, сражаются каждая за своего, горящего в сковороде, колбасного человечка. В «Бардо Тодол» было много деревянных человечков, в «Рабле» два, но совершенно оправданно, — мясных. Потому что быть им грешникам жаренными и съеденными.
Большая часть текста «Пра Рабле» — это слова из главы о рождении Гаргантюа и несколько цитат, шуток и радостных раблезианских рядов-перечислений. В спектакле много завораживающих медитативных сцен. На столе открываются маленькие окошечки и медленно появляются мужские торсы. Мужчины о чем-то договариваются, что-то выясняют и снова, поиграв с фанерным квадратиком-крышкой, медленно исчезают, проваливаются туда, откуда вышли. Всю свою жизнь человек, стоя на земле, пытается вырваться вверх и заглянуть вниз. В спектакле АХЕ нет смысла искать прямое соответствие сюжету литературной основы. Но в нем есть архаичная культура, смеховая культура средневековья, рождение, любовь, секс, еда и питье, война, противостояние, смерть. Только смерть, дарящая надежду. В финале актриса сначала отбивается не то ангельских, не то дьявольски веревок-удилищ. Но потом она принимает их, становится колоколом по самой себе. И то, что было страшным, теперь поднимает ее над землей. Дает состояние парения. Это короткое состояние сменяется состоянием покоя, собиранием в себя всех своих нитей жизни. Силуэт начинает напоминать кокон бабочки. Спектакль АХЕ еще и о собирании себя. О физическом замирании как потенции к новому возрождению.
Создатели театра АХЕ никогда не расшифровывают название. У меня есть порядка пяти вариантов. Буквально вчера, неожиданно для себя, обнаружила еще один: в переводе с английского — топор, секира. Очень подходит Инженерному театру АХЕ: острота, радикальность, провокация, отчаянная смелость. Только секира эта не убивающая, а пробуждающая. На площадке «Порох» все оборудовано так, что можно показывать настоящий площадной театр. Можно жечь, лить, даже нырять и взлетать. Когда там идет «Пра Рабле» — это искрящая огнем, вином, желанием, чревоугодием, жизнью и смертью жаркая средневековая Франция в сером дождливом Питере.
