Наверное, Бориса Эйфмана можно назвать счастливым человеком, ведь свои первые шаги как постановщик танцев он сделал еще в 16 лет! А сегодня народному артисту России, художественному руководителю театра балета – 65, и у него еще множество замыслов и планов. Конечно, они связаны с любимым делом...
«Русский Гамлет»
Борис Яковлевич, в юбилеи принято «подводить итоги»... Вы могли бы назвать «пять важнейших достижений Бориса Эйфмана, определенные им лично»?
Я бы не стал составлять хит-парады своих личных достижений. Самое главное, что за все эти годы мне удалось реализовать данный Господом дар и создать балетный театр, который востребован в России и во всем мире. Искренняя любовь зрителей, приходящих на наши спектакли и неизменно получающих сильнейший эмоциональный заряд, испытывающих, смею надеяться, катарсис, – лучшее свидетельство того, что выбранный нами творческий путь верен.
Можно ли сказать, что ваша хореография рождается из драмы человеческого существования, внутреннего или внешнего конфликта личности? В этом отразилось ваше биографическое, личное или это состояние сегодняшнего мира?
Любое произведение искусства рождается из сплетения внутриличностных и внешних конфликтов и противоречий. С одной стороны – несовершенство и несправедливость этого мира, на которые я не могу не реагировать. С другой – терзающие меня сомнения, бесконечные попытки найти ответы на «проклятые» философские вопросы о человеке и его месте в системе бытия, а также личный жизненный опыт. Социальная жизнь, конечно же, активно вторгается в творческий процесс, оставляет в нем заметный след. Так, в советское время, когда мое творчество душили всевозможными способами, я поставил балет «Мастер и Маргарита» и показал в этом спектакле сумасшедший дом, где «ломали» инакомыслящих. И это была прямая реакция на порочность системы, которая царила в те годы. Но не следует забывать, что во все эпохи человек, способный к рефлексии, обречен на тягостные поиски истины.
Самое драматическое событие нашего времени, по вашему мнению? Самое драматическое событие вашей жизни?
Мне очень горько видеть, как падает престиж профессии балетного артиста и как само балетное искусство постепенно теряет статус национального достояния. Нет новых лидеров хореографического мира, в ведущих труппах страны – острейший кадровый голод. В провинциальных театрах попросту некому танцевать. Вот это и есть самая тяжелая для меня драма, общественная и личная одновременно.
Как вы относитесь к тому, что в России в последнее время современная хореография представлена в основном зарубежными балетмейстерами: Ноймайер, Дуато, Килиан... Ратманский больше работает за границей, вы большую часть года проводите в мировых турне и гастролях. Неужели отечественный современный танец до сих пор не востребован на родине?
Возможно, это издержки той изоляции, в которой длительное время пребывал отечественный балет. В течение значительного периода наша страна была оторвана от современного европейского и мирового хореографического искусства, его новейших веяний и тенденций. Поэтому сейчас, когда все преграды пали, многие отечественные балетные труппы выбирают путь продвижения западных образцов хореографии, которые в Европе зачастую уже не столь актуальны. Наверное, такой путь более легок. Всегда легче взять готовые художественные решения вместо того, чтобы создать собственный пластический язык. Но для моего театра подобный вариант неприемлем. Все наши силы направлены на исследование и раскрытие новых возможностей человеческого тела как инструмента познания души. И термин «contemporary dance», по большому счету, моему театру просто чужд. Мы не занимаемся хореографическими абстракциями. У нас не ансамбль современного танца. Развивая и обогащая традиции русского балетного театра, мы создаем новый, конкурентоспособный, востребованный и успешный в мире балетный репертуар современной России.
Ваше творчество и труппу хорошо знают за рубежом. А самая необычная реакция зрителей, коллег, критики на ваши зарубежные спектакли?
Никогда не забуду то определение, которое еще в 1979 году дала мне газета The New York Times: «Человек, который осмелился». Наверное, это одна из самых емких и точных характеристик моей творческой натуры.
Раньше будущий Театр Бориса Эйфмана называли дворцом, теперь это академия, потому что главный акцент сделан на воспитании нового поколения танцоров? Каково будущее Академии Бориса Эйфмана?
К сожалению, до сих пор очень многие путают проекты Академии и Дворца танца. Академия танца будет образовательным учреждением, где талантливые дети со всей страны, в том числе дети-сироты и ребята из неблагополучных семей, смогут освоить профессию балетного артиста. В мае на Петроградской стороне состоялась торжественная закладка фундамента академии. А уже 1 сентября
2012 года Академия танца должна начать свой первый учебный год. Но домом для нашей труппы (а также для нескольких театров другой эстетической направленности) должен стать именно Дворец танца, который, как я искренне надеюсь, будет построен в Петербурге в обозримом будущем.
Борис Яковлевич, когда-то вы создали балет «Двухголосие» на музыку «Пинк Флойд», потом – «Бумеранг» на музыку Д. Маклафлина. Балеты вызвали потрясение многих зрителей, привлекли огромный интерес молодежи. Сегодня, хотя в ваших балетах появляются темы современной музыки, предпочтение вы отдаете классической. Почему?
Это связано и с организационными, и с творческими вопросами. Если работать с музыкой современных композиторов, неизбежно возникает тема авторских прав и целый ворох финансовых и юридических проблем, которые, к сожалению, не решаются легко. Появление своей сцены освободит меня от зависимости от западных импресарио и приблизит к современным композиторам. С другой стороны, при выборе композитора мною никогда не руководит прагматизм. Главный вопрос – сумеет ли музыка того или иного автора увлечь меня, дать творческий импульс для сочинения хореографии.
Большинство ваших балетов основано на прозаических или драматургических литературных произведениях. Что послужило толчком к вашему первому «литературному» балету?
Стремление выразить при помощи языка танца те эмоции и мысли, которые возникают при прочтении литературного шедевра. Для меня важен не механический перенос сюжета книги на балетную сцену, а открытие неизвестного в известном, обретение новых смыслов и новой поэтики. И любой значимый литературный текст я воспринимаю не как раз и навсегда завершенную художественную конструкцию, а как приглашение к размышлению, творчеству, соавторству. Драматизация балетного искусства заложена в моей творческой природе, и я занимаюсь этим всю жизнь.
Что самое сложное для балетмейстера в переложении словесного языка эпического произведения на язык драматического танца? Какой текст был самым сложным?
Довольно нелегко совместить свое видение классического сюжета и трепетное отношение к первоисточнику, которое, бесспорно, должно присутствовать в подобной работе. На вторую часть вопроса ответить непросто. Полагаете, работать над хореографической версией пушкинского «Онегина» легче, чем, например, над постановкой «Чайки» или «Мастера и Маргариты»? Сравнительные категории здесь неуместны. Каждый великий писатель – отдельная вселенная или, вернее сказать, цитадель, подступаться к которой можно годами. Так, в течение длительного времени я был болен Достоевским и «Братьями Карамазовыми», жил в том философском мире, который создал классик в своем романе. Но при этом не могу сказать, что другое произведение Достоевского, «Идиот», далось мне легче. Каждое новое обращение к великой литературе – серьезнейший вызов.
Часто ваши балеты называют философскими. А в чем ваша философия балета? Каким должно быть «пластическое мышление» актера, чтобы он смог работать в вашей труппе?
Мне необходимы актеры, которые, прежде всего, были бы моими единомышленниками – людьми, одержимыми теми же идеями и устремлениями, что и я. Кроме того, они должны не только демонстрировать высочайшую исполнительскую технику, но и быть интеллектуально состоятельными, духовно развитыми личностями. Не обладая этими качествами, невозможно адекватно передать все психологические нюансы и философские идеи моих балетов. И наконец, артисты не должны бояться экспериментов, нарушений регламентов. Если ты заперт в системе каких-либо канонов, схем – балетных, литературных, любых иных, – то никакой прорыв невозможен.
Что позволяет вам сохранять поразительный творческий тонус и дарит молодость в таком зрелом возрасте?
Тут сложно давать рецепты. Творческая энергия, вдохновение – весьма таинственные субстанции, которые либо присутствуют в человеке, либо нет. Нельзя насильно заставить кого-то быть активным и энергичным, если жизнь видится ему исключительно в серых тонах. И наоборот: если ты настроен на созидание и достижение цели, если в тебе есть азарт, жажда к новым свершениям, то ни возраст, ни что-либо иное не сможет помешать тебе. Наверное, больше всего мне помогает влюбленность в то дело, которому я всецело посвящаю себя. Труд хореографа отбирает все душевные и физические силы, чудовищно изматывает, но он же и заряжает энергией. Так что если вам нужен совет, то он прозвучит весьма просто: ищите свое призвание и много работайте.
Самая заветная мечта Бориса Эйфмана?
Я не могу позволить себе мечтать – у меня для этого слишком много неотложных дел. В моей жизни все мечты давно заменены рабочими планами. В данный момент я осуществляю постановку нового балета «Роден». Премьера спектакля должна состояться уже в ноябре. И я бы очень хотел не разочаровать моих зрителей.
