Организаторы «Fresh» - программы XXI фестиваля Балтийский дом приготовили гостям и участникам редкий подарок — встречу с одним из известнейших европейских режиссеров Люком Персевалем.
Персеваль — человек загадка. На его счету больше 50-ти театральных постановок от средневековых авторов до современных драматургов. Для каждого материала он находит свой язык, свое сценическое выражение. Пол-года Персеваль, автор скандального «Отелло», провел в буддийском монастыре медитируя и постигая себя. А в детстве он вообще собирался стать футболистом, даже играл за юношескую сборную. Кажется, Люк Персеваль находится в состоянии вечного непрерывного поиска. Это то в нем и восхищает.
Спектакли Персеваля неоднократно показывали на многих российских театральных фестивалях, петербургского зрителя поражали шекспировские и чеховские постановки режиссера. Испытав в юности влияние Питера Брука, Ежи Гротовского, Тадеуша Кантора, сейчас он — один из культовых режиссеров современности и, может быть, последний гуманист театра постмодернистской эпохи.
Легко, увлекательно и иронично Персеваль рассказал о себе, о жизни и о театре.
Когда я в первый раз попал в фламандский театр — в его спектаклях я видел только имитацию. Это очень бросалось в глаза. Чехова ставили по Станиславскому, «Смерть коммивояжера» была копией бродвейских спектаклей, если игрался Расин или Мольер, то это были копии постановок Комеди Франсез.
Я прочитал Питера Брука и понял, что работаю в мертвом театре. Ему не нужны были люди искусства, только служащие. Я покинул Национальный театр после пяти лет работы. Не имея никакой материальной поддержки, мы с несколькими друзьями начали экспериментировать. Мы назвали нашу группу Компания голубого понедельника (Blauwe Maandag Compagnie) — так во Фландрии говорят о новичках, это обозначение чего-то нового, зеленой поросли.
Мне было около 26-ти. Я не знал чего я хочу, зато знал, чего не хочу. Моим главным стремлением тогда была стопроцентная актерская реализация на сцене. Я еще был актером и мыслил как актер. Интуитивно я искал такой свободы для актера, которая давала бы свободу и зрителю, чтобы они чувствовали друг друга и дополняли. С помощью различных импровизационных техник мы пытались тогда адаптировать классические произведения. Первыми нашими постановками стали «Дон Кихот» и «Отелло».
Я всегда был убежден, что зритель идет в театр не ради режиссера, а ради актера. В основе этого выбора лежит его глубинное стремление узнать себя в человеке на сцене. Интуитивно я всегда искал такого театра.
Сколько в жизни цветов и красок, столько же имеется и форм театра. Я тяготею к настоящим людям на сцене, когда актер максимально проявляет свою человеческую наполненность. И это не обязательно реализм.
14 лет работы в Голубом понедельнике привели меня к новому осознанию того, что я делаю на сцене и для чего. Я вставал с утра, пил кофе, ничего не ел, курил, шел на репетицию, курил, пил кофе, вечером шел на спектакль, опять курил и так далее. Все эти 14 лет я был в моем маленьком театре и режиссером, и менеджером, и осветителем. В один момент я упал лицом в тарелку с супом. Мое тело сказало мне: стоп, дальше так продолжаться не может! Свою работу в качестве художественного руководителя национального театра в Антверпене я начал с чтения книг по правильному питанию.
Врач сказал, что мне нужно заниматься спортом. Но каким нормальным спортом может заниматься режиссер? Когда я могу поиграть в футбол, все работают. Когда другие играют в футбол, я работаю. И нашелся только один вид спорта, которым я могу заниматься в одиночестве — йога. Это привело к тому, что теперь я даже преподаю йогу. Если с театром у меня ничего не получится, буду заниматься этим.
Когда я работал над шекспировскими постановками, меня интересовало, что в этих девяти пьесах спрятано, скрыто. И тут пересеклись мои пути в театре и йоге. Шекспировские герои часто приходят к осознанию бессмысленности жизни. Макбет говорит: «Жизнь — лишь тень, она ничего не значит». Идея пустоты, некого «ничто» становится центральной во многих произведениях Шекспира. И это абсолютно буддистская идея. Вся литература от Эсхила до Беккета повторяет ее как мантру.
Я вообще удивляюсь, что театр до сих пор существует — это такая старомодная форма искусства. И люди все равно идут в театр, чтобы искать ответы на свои вопросы. Но на них невозможно ответить.
Театр часто страдает от того, что мы относимся к нему слишком серьезно, это ведь, в конце концов просто игра. Во время репетиции я ищу, в первую очередь, удовольствие и радость от игры.
На уровне языка в «Отелло» происходит много насилия. Язык может убивать, превращать человека в чудовище. Мы хотели, чтобы этот язык звучал так, как сейчас. Например, в армии или на стадионах. На премьере в Мюнхене из-за этого был большой скандал. Рядом со мной сидел мужчина, который так яростно накричал на меня: «Кто вы такой? Приперлись сюда из Бельгии, чтобы показывать на этой недавно отремонтированной сцене такое дерьмо!». Жена тянула его за рукав прочь. Она говорила: «Макс перестань. Ты же говоришь сейчас точно так, как эти персонажи на сцене!».
Для меня театр не заключается в служении автору. Чувства возникают от встречи человека с человеком. И важна подлинность этой встречи. Сила притяжения людей, которые в темноте пытаются нащупать друг друга....
