Новый романтизм последней премьеры сезона в Михайловском театре.
Шлейф этой премьеры как будто напрягает: революционный балет «Пламя Парижа» придумали в 1932 году в Ленинграде и вскоре перенесли в Большой, где он славно прожил до середины шестидесятых. Ввиду бойкости сюжета ему радовались и недоверчивая к белым пачкам широкая публика, и довольная идейно верным балетом власть. Сюжет же отвечал одновременно нуждам искусства и тогдашней идеологии, привинчивая пылкую love story к великой французской революции. Хрестоматийный эпизод с пением массовки стал поводом к культурному анекдоту: впервые пришедший в театр работяга шепчет сидящему рядом Станиславскому: «А что ж они все молчат?», и, едва мэтр поясняет, что в балете всегда молчат, восставшие запевают революционную песню, а работяга замечает «Гляжу, ты тут тоже впервой».
В таком примерно ключе «Пламя Парижа» и существовало. В шестидесятые спектакль обветшал и почил, став немодным. Однако с точки зрения тех самых нужд искусства он оказался гораздо весомее своих ровесников, оставив по себе добрую память и лавры одного из лучших драмбалетных сочинений. Ставил его большой мастер своего дела хореограф Василий Вайнонен, опираясь на логичную режиссуру Сергея Радлова и сценографию Владимира Дмитриева, и с этим помноженным на энтузиазм исполнителей локомотивом даже ходульная музыка Бориса Асафьева выглядела прилично. Так что с сугубо театральной точки зрения потеря «Пламени Парижа» выглядела несправедливой. Ситуацию исправил Михайловский театр, поставив «Пламя…» под занавес своего юбилейного 180 сезона. Идею давно проталкивал главный балетмейстер театра Михаил Мессерер, наследник знаменитой балетной династии, прославившейся в том числе и в «Пламени Парижа». Какими трудами ему это далось, осталось за кадром, но игра стоила свеч — в афише вслед за «Лауренсией» 2010 года появился еще один балет советских тридцатых с восклицательным знаком.
Хореограф-постановщик Мессерер оставил фабулу без изменений, лишь вытряхнул из либретто тянущие за собой пантомиму подробности. Миленькая девица Жанна возмущена беспардонным обращением аристократа, ее любимый Филипп на эмоциях поднимает народ на взятие дворца. Собравшийся люд с вилами и топорами танцует на площади, все счастливы. Редактура либретто и танцевального текста адекватна простому доводу: современный зритель плохо переносит сценические подробности и уж точно отвык от «разговоров глухонемых» — за почти полвека над нашим визуальным восприятием поработали кино и виртуальная реальность. Поскольку от оригинального танцевального текста остались минут двадцать хроники, фотографии да воспоминания артистов, Мессерер восполнил недостающее своими силами в нужном ключе. Надо признать, ему хватило на это ума, вкуса и такта.
Сцена бала аристократов, книксен месту рождения классического танца, срывает аплодисменты — так точно вослед Вайнонену стилизованы танец и манеры. Сведенные до минимума пантомимные сцены (те, что уже никак не выбросить, поскольку вводят в пресловутую атмосферу) к концу спектакля исчезают совсем, сметенные обилием танцев. Танцы же завораживают точностью, разнообразием, динамикой. Хрестоматийный пляс басков, самый живучий и сохранившийся на пленке эпизод «Пламени…», в Михайловском ожил в лучшем виде: пламенные Терезы двух составов Мариам Угрехелидзе и Кристиной Махвиладзе доказали родство горцев всей земли, а Владимир Цал, Сергей Стрелков, Денис Алиев втоптали в сцену последние сомнения в жизнеспособности этой хореографии.
Мессерер подготовил несколько составов главных героев. Да, в первый вечер от кульбитов Филиппа-Ивана Васильева у зала перехватывало дыхание, а на его фоне не потерялась «железная кнопка» Оксана Бондарева. Но еще важнее, что благодаря месяцам адского труда тот, кто по несколько лет был безымянным «вторым мальчиком справа», «сам никто и звать никак» — получил имя. Благородный в манерах Виктор Лебедев, достойный технически и достоверный актерски Иван Зайцев, тщательные в артикуляции Николай Корыпаев и Андрей Яхнюк заслужили внимание. Мессерер восстановил также упоительные танцы-аллегории, и здесь оба премьерных состава пришлось сдюжить Марату Шемиунову, непонятно, на каком запасе прочности ставшим надежной опорой Свободам в головокружительных поддержках.
Под занавес сезона российский музыкальный театр получил интересный феномен. Очевиден громкий зрительский успех драмбалета на современный лад, понятного в смысле «кто, про что, зачем» и очень зрелищного. Очевидна жажда труппы получать яркие роли — а ведь именно заинтересованностью артистов Большой, к примеру, оправдал покупку недавнего клюквенного «Онегина» Джона Кранко. Михайловский театр не просто удачно пополнил афишу, он дал повод поговорить о культурных векторах. Помыслить вульгарно — театр ответил на вызов времени, пахнущего сегодня любящей балет диктатурой. Копнуть глубже — он в рабочем режиме десакрализировал искусство, по глупой инерции аннотируемое как искусство сталинской эпохи. Современному зрителю, и пожившему, и тем более молодому, великая французская революция — то же самое, что война 1812 года, снабженные изрядным романтизмом эпические времена. Революционная актуальность и идейный официоз выветрились безвозвратно. Выстраивается ряд: Михайловский обновил «Лебединое озеро» (2009), оживил «Лауренсию» (2010), прочистил «Дон Кихота» (2012). А сейчас подоспели первые отзывы на гастроли Большого балета в Лондоне. Кислую прессу получил именно репертуар, идущий вразрез с отличным состоянием труппы, и это веский аргумент в пользу перемен в репертуарной политике. Новые эксклюзивы нужны всем, театры-флагманы не исключение, и в этом смысле опыт Михайловского всем очень пригодится. Когда это произойдет — только вопрос времени.
