Несмотря на праздничную интонацию января, театры Петербурга выпустили несколько премьер, среди которых — «Камера Обскура», постановка Новой сцены Александринского театра по одноименному роману Владимира Набокова. Без малого полтора часа странного сценического действия доказали, что эта площадка действительно может стать экспериментальным центром для молодых режиссеров.
В зале еще горит свет, а на небольшом экране в глубине сцены высвечивается текст: «Жил был некогда в Берлине человек средних лет. Он был богат, уважаем, счастлив; в один прекрасный день он бросил жену и ушел к молодой любовнице; он её любил, а она его нет; и жизнь его окончилась трагически. Вот бы и вся история и на том бы мы её и оставили, но всегда хочется знать подробности». А подробностей в тексте Набокова достаточно. Причем подробностей настолько драматичных, что роман так и просится на сцену: ведь и уходит Бруно Кречмер из семьи не сам, а в результате нехитрой интрижки любовницы. И молодая любовница Магда изменяет ему с его же другом. И дочка его умирает. И судьба круто наказывает его за несбереженное счастье: он попадает в автокатастрофу, теряет зрение, узнает, что Магда изменяет ему и, в конце концов, погибает.
Язык «Камеры Обскура» сложен и неоднозначен. Нет привычной завязки, кульминации и развязки. Нет монологов и даже диалогов нет. Нет и актеров. Все роли (ну насколько в рамках этого спектакля уместно само слово «роль») исполняют художники Алексей Лобанов и Александра Ловянникова. И для неискушенного зрителя их «Камера Обскура» рискует запечатлеться бессвязной чередой красивых, но неясных картинок. И краткое содержание, выведенное на экран, никого не спасет.
Все эти повороты сюжета, выписанные Набоковым с присущим ему мастерством, лоском и юмором, могли бы обеспечить добротный бульварный спектакль в жанре мелодрамы со слезой и шуткой попеременно, с аншлагом и восторженными отзывами постоянно. И «Камера Обскура» от Александринского театра пополнила бы список подобных постановок для широкого круга зрителей. Но создателей спектакля (Веру Попову, Алексея Лобанова и Александру Ловянникову) явно интересуют не потенциальные кассовые сборы, их интересует поиск нового, современного театрального языка.
Текст романа разбит на кусочки, и эти кусочки то читаются в микрофон прямо по книжке, то доносятся из-за сцены как сообщения, оставленные на автоответчике, то выводятся на экран как микрофильмы. А между – немые сцены, шум и музыка. Вся машина спектакля с видеокамерами, проекторами, механическим пианино и так далее работает, что называется, как часы. Но для того, чтобы оценить профессионализм создателей спектакля, нужно быть большим любителем литературы, иначе слишком легко потерять нить повествования.
До какой степени сложен для понимания спектакль, я могу судить по двум своим соседкам, громким шепотом обсуждавшим происходившее на сцене. Вот на заднюю стену крупно выводятся пары цифр: – 18 и 36.6; – 20 и 38; – 25 и 40, и со сцены уходит маленькая девочка, до этого мирно качавшаяся в кресле. Уходит под мелодичный свист, доносящийся из-за сцены. Соседки комментируют: «А что это? Это температура? А почему девочка ушла со сцены? Может умерла? Да нет, от температуры не умирают!» И мало ведь знать содержание романа на уровне скупого «его дочка умерла». Нужно помнить эту деталь: дочь Бруно Кречмера, Ирма, умерла, высунувшись из окна своей комнаты, в морозную ночь, потому что ей показалось, что там насвистывает привычную мелодию ее отец.
Поэтому только любители русской литературы в целом и набоковской прозы в частности смогут оценить вполне эту необычную постановку, найдя все ключи к прочтению сценического текста. А заодно и познакомиться с новейшими технологиями в области театрального искусства. Например, одна из сцен строится с помощью так называемого хромокея (дословно – цветового ключа). Зрители видят девушку, стоящую на фоне мутно-синего полотнища. Ее постоянно снимает камера, и получаемое изображение... Хотя нет, дальше рассказывать не буду, чтобы не воровать удовольствие от просмотра спектакля.
