На Камерной сцене Театра на Васильевском 12 и 13 апреля состоится премьера спектакля «Чайная церемония» в постановке Владимира Туманова. Накануне премьеры VashDosug.ru побеседовал с автором пьесы Александром Строгановым.
— Александр Евгеньевич, правда ли, что вы никогда не вмешиваетесь в репетиционный процесс и позволяете режиссерам кроить ваши пьесы?
— Сегодня не существует в мире ни одной постановки Чехова или Шекспира, скрупулезно следующей тексту, даже если за дело берется очень бережный режиссер. А что уж мне говорить? Поэтому у меня нет никаких авторских страданий, каждый спектакль - это отдельная история и совершенно самостоятельный вид искусства, не требующий вмешательства драматурга.
Мне очень близка позиция Александра Моисеевича Володина, который говорил: «Я как ребенок радуюсь на каждом спектакле по моей пьесе». Когда видишь и слышишь, как актеры проговаривают твой текст с чувством, с выражением, вложив частичку своей души, а зал на это реагирует, то этого вполне достаточно для счастья. Пьеса существует в нескольких ипостасях — как материал для театра и как литература. Я очень внимательно отношусь к ремаркам по той простой причине, что хочу передать режиссеру то настроение, которое присутствует во мне, когда я это создаю. А когда будет создана атмосфера с определенной энергетикой, вот потом уже режиссер, что хочет, то и делает. Если режиссер берет текст и понимает, что здесь главное — это звукопись, атмосфера, которая возникает в, казалось бы, впроброс построенных диалогах, а сюжет не главное, все сюжеты, как говорят, есть в Библии, тогда возникает то звучание, которое мне хотелось бы услышать. Оно может быть исполнено по-разному, это может быть виолончель, джаз, народные инструменты, все зависит от режиссерского подхода. А дальше радость, большая, великая, совершенно искренняя, хотя я вижу какие-то огрехи, они всегда существуют, но это настолько мизерно по сравнению с явлением совершенно независимого, самостоятельного произведения искусства.
— Обращает внимание удивительная интенсивность творческой деятельности, притом, что по основной профессии вы врач-психиатр. Возможно, какие-то психологические практики помогают интенсивно работать?
— Перемена рода деятельности — это лучшая форма отдыха. Хотя есть разные точки соприкосновения, столпы старой, классической школы психиатрии говорили, что история болезни должна быть написана так, чтобы взяв ее в руки через 50 лет, можно было живо представить себе больного. То есть, само по себе это литературный труд. В этом смысле у меня внутренних противоречий не возникает, я стараюсь и своих учеников настраивать, чтобы история болезни была написана как литературной произведение.
А с другой стороны, медицина — совсем другого рода деятельность, но отдыхать от нее просто лежа на диване и глядя в потолок для меня мучительно. Во мне еще горит огонь желаний заниматься творчеством, и я всегда откликаюсь на это. К тому же я прекрасно понимаю, как быстро летит время, на моих глазах многие талантливые, интересные люди в довольно раннем возрасте прекращали творческую деятельность. Я знаю, что однажды это и со мной произойдет, и мне очень хочется успеть что-то сделать, потому что постоянно преследует ощущение, что я вообще еще ничего не сделал. Все время ловлю себя на мысли, что все написанное никуда не годится. Этот перфекционизм — бесконечная история, я все время догоняю то, чего хотелось бы достичь, и никак не могу догнать. Такая вот особенность… А каких-то специальных упражнений нет. Я естественно так существую.
— В чем суть разработанного вами метода трансдраматической терапии? Вы строите его на театральных системах великих режиссеров, на системе Станиславского?
— Не только на системе Станиславского, на любой театральной методике, включая Брехта, Мейерхольда, Михаила Чехова, была мысль обратиться к учению Ежи Гротовского. Мне очень нравится высказывание по поводу того, что система Станиславского создана для бездарных актеров. Потому что талантливому от природы актеру, по сути, никакая система не нужна. Но обучить способного человека, конечно, можно. Самое главное звено в любой системе — это подготовка будущего актера, то есть, будущего нового человека. Человек, приходя в театральное училище, ничего не умеет, но через четыре года он в нужный момент может заплакать, засмеяться, войти в образ, и вот эта метаморфоза, которая происходит за период работы мастера и будущего актера, для меня самое важное и интересное. Я взял и переложил эти процессы на рельсы медицины. Если мы сменим алгоритм трансформаций (поэтому — трансдраматическая терапия), если поменяем мастера на врача, а будущего актера — на пациента, если возьмем в качестве драматургического материала не пьесу, а историю болезни, то сможем заниматься не просто лечением неврозов, а параллельно с этим серьезной психологической коррекцией. Задача — обучить человека правильно существовать в тех или иных предлагаемых обстоятельствах. Это касается огромного количества невротических расстройств, поскольку психологических травм множество, и каждый день все новые появляются. Бессмысленно спрашивать у человека ХХ века есть ли у него невроз, надо лишь уточнять, какой именно.
Говорят еще, что психотерапевт — это священник атеистического века. На сегодняшний день искренне верующих людей все равно немного. А человеку нужно опереться на кого-то. Врач, занимающийся индивидуальной психотерапией, должен делать это со знанием определенных законов. И я обратился к законам театра. Это может быть описательная или эпическая терапия, если обратиться к теории Бертольда Брехта. Человек на бумаге описывает свои проблемы, психодраматические травмы, а в процессе начинает невольно задумываться о правилах правописания. И вообще сам по себе процесс описания для многих большая проблема, которую нужно преодолеть, если человек совершает такой поступок, это уже мощнейший отвлекающий момент. Так дезактуализируется сама по себе ситуация, человек отвлекается от нее.
Эта индивидуальная психотерапия, где работают врач и пациент, наиболее действенна и результативна, в конечном итоге получаем человека, который справляется с неврозом и подкрепляет свой психологический иммунитет знанием определенных приемов для использования в разных жизненных ситуациях. А база всего — театральные системы, и в этом смысле низкий поклон Станиславскому и другим реформаторам театра, они сделали великое дело для медицины.
— Вернемся к премьере «Чайной церемонии». Вы часто говорите, что ваши пьесы сродни музыке. Но и музыку нужно чувствовать и понимать. Надеетесь ли вы на понимание зрителя?
— Я знаю одно, когда музыка попадает, скажем, в ассонанс, когда возникает у человека эмпатия с этими звуками, наибольшую активность проявляют подкорковые процессы, подсознание начинает работать. Подсознание выносит на поверхность массу вопросов, пожалуй, это самое главное. Ответов может не быть, вопросы могут быть забыты, но все равно они будут как-то влиять на человека. И, возможно, лучше всего из видов искусства так воздействует музыка. Многим известно это явление, когда, например, от «Болеро» Равеля люди приходят в экстаз, переживают особое состояние, катарсис. Мне хотелось бы, чтобы каждый зритель «Чайной церемонии» услышал ту мелодию, которая соответствует состоянию его души, наиболее гармонична на сегодняшний день. Главное, надо постараться довериться тому действу, которое будет происходить на сцене, не напрягаться по поводу того, что хотел сказать этим автор и режиссер, а войти, как на хорошем концерте, в особое состояние, которое предполагает тот музыкальный текст, что я попытался написать.
