«Онегин» новосибирского театра «Красный Факел», вызвавший множество споров в родном городе, 16 мая будет показан в Санкт-Петербурге в рамках фестиваля «Радуга». Если учесть, что совсем недавно этот спектакль получил «Золотую Маску», зрительский успех ему обеспечен. Режиссер нашумевшего «Онегина» Тимофей Кулябин ответил на несколько вопросов корреспондента VashDosug.ru.
— Тимофей, начну с того, что вызвало наибольшее количество споров. С постельных сцен, открывающих спектакль. Зачем они вам понадобились?
— Понадобились — неправильное слово, мы к этим сценам пришли. Речь идет о первой главе романа, где Пушкин пишет, в том числе, и о «науке страсти нежной», то есть о сексе. Просто так случилось, что большинство это воспринимает резко, остро. С другой стороны, я намеренно использовал такой прием, чтобы зритель сразу понял, куда он попал, что он сейчас увидит спектакль не про кринолины и прочие музейные артефакты. Он увидит попытку переписать, пересочинить роман заново, избавившись ото всех культурных стереотипов и штампов, которые просто его убивают. Заново рассказать, на самом деле, страшную историю о человеке, который устал, разочаровался, причем безвозвратно.
— То есть когда вы ставили своего «Онегина», вы думали о зрительской реакции?
— Да, безусловно. Но я думал не о том, понравится им или не понравится. Я воспринимаю зрителей как собеседников, с которыми вступаю в диалог. Без оглядки на своего собеседника, на зрителя, можно ставить в лабораториях, в подвалах. Но не в зале на 500 мест. И те, кто говорят, что в таких условиях возможно не думать о зрителе — лукавят.
— На кого вы ориентировались, когда начали работать над «Онегиным»?
— В первую очередь, на свое поколение. Когда я ставлю, я хочу быть понятным своим ровесникам. Хотя, конечно же, в идеале хотелось бы быть понятным всем, а не только тем, с кем меня роднит логика мышления, возраст, образование и воспитание...
— А почему вы в свои 30 лет ставите хрестомайтиного «Онегина», а не современную драму?
— У меня нет предубеждения по отношению к новой драме. Я не исключаю, что когда-нибудь обращусь к современным пьесам. У меня нет ощущения, что отсутствуют хорошие авторы, или что сами пьесы плохие. Просто сейчас мне любопытнее работать с текстами, в которых изначально заложено множество культурных кодов, то есть не только с самим текстом работать, но и с его историей. А в «Онегине» есть проблема, которая меня волнует. Точнее — проблема того, что меня уже ничего не волнует. И мне кажется, что это проблема и всего моего поколения, проблема тотальной усталости от огромного количества информации, развлечений, их доступности. В этом мире уже ничто не может по-настоящему поразить. Разочарование, которое уходит настолько глубоко, что становится частью личности.
— И даже любовь Татьяны не может тронуть такого Онегина?
— Конечно же. Причем не только Онегина, а любого современного молодого человека. Как на это еще реагировать? Когда тебе вот так объясняются в любви? В спектакле Татьяна на стены кидается, когда письмо пишет. Она для Онегина какая-то сумасшедшая. И от греха подальше лучше сразу отказать. Ситуация настолько прозрачная, что было бы странно, если бы он вдруг ей взаимностью ответил. Все как раз очень логично, прагматично и банально.
— И первые сцены, и сцена с письмом — они все-таки провокативны для многих зрителей. Почему при таком неординарном сценическом действии сам текст романа в спектакле звучит «за кадром»?
— Опять же, так сложилось в процессе работы. Я понял, что это супер-текст, который нельзя два часа сплошняком разыгрывать на сцене или красиво читать, так как это снизит его стоимость. Он больше, чем любое прочтение, любая интерпретация, любая интонация. Он априори существует над ситуацией, над всеми смыслами. Но часть текста все-таки актерами говорится вживую, и это, кстати, практически весь текст, который в романе произносится от первого лица.
— Надо признать, что текст, несмотря на все споры вокруг спектакля, вы сохранили очень бережно. Но почему-то убрали из названия имя главного героя…
— Это довольно забавная история. Есть две версии, почему так случилось. Первая связана с тем, что именно по фамилии к Онегину обращается Татьяна в своем последнем с ним разговоре. И вообще тема имени на протяжении всего романа для Татьяны имеет очень большое значение: когда она просит няню послать мальчика с письмом, няня не понимает, кому нужно отправить письмо, оправдываясь старостью. Татьяна долго намекает, и только потом говорит «К Онегину». То есть она так его любит, что даже его имя свято, ей проговорить его сложно, она боится что-то потерять, произнося его. Или когда она пишет его имя, она ограничивается лишь его инициалами. В этом избегании имени Онегина отчасти выражено отношение Татьяны. Это первая версия, красивая. И вторая, более прозаичная. В Новосибирском театре оперы и балета есть опера «Евгений Онегин», и чтобы ни в СМИ, ни у зрителя не возникало путаницы, мы слегка изменили название.
— И последний вопрос, опять же о зрителях. Какой реакции на своего «Онегина» вы ждете, и какой боитесь?
— Больше всего я боюсь равнодушия. Я могу эстетически, стилистически не совпадать со зрителем, это нормально. У меня самого довольно сложный вкус, но все равно хочется диалога. Я не жду восторгов, я хочу чувствовать, что человек в зале готов к разговору со мной, и что ему этот разговор интересен. Чего еще боюсь… Боюсь, хотя нет, даже не боюсь, а расстраиваюсь, когда меня обвиняют в поверхностности, в том, что я плохо знаю предмет, плохо прочитал, недостаточно глубоко разобрался. Над «Онегиным» я работал больше двух лет, и могу, наверное, еще и курс лекций про него прочитать. И это не просто расстраивает, это пугает, когда такой объем интеллектуальной работы не считывается зрителем.
