Этот спектакль поистине совпал со своим названием: «Прыжок в свободу. История Рудольфа Нуреева», стал в культурном пространстве Петербурга событием особым, своеобразным прорывом и прыжком. «Ваш Досуг» побеседовал с исполнителем главной роли в этом спектакле, Сергеем Янковским, о великом танцовщике, импровизации и, конечно, о творчестве.
— Сергей, вы играете этот спектакль уже семь лет. А с какими мыслями вы начинали работу над ролью великого танцовщика Рудольфа Нуреева?
— Я тогда много думал о том, как нужно играть балетного танцовщика и что значит быть балетным танцовщиком: ходил в репетиционный зал, наблюдал за солистами балета, а потом даже начал брать уроки у педагога по классическому танцу. В Театральной академии, конечно, были занятия по танцам, но мы осваивали азы хореографии. А в спектакле есть урок классического танца, и я понимал, что в зале наверняка будут балетные артисты и критики. Мы с режиссером и балетмейстером сделали эту сцену, и потом никаких замечаний в свой адрес от профессиональных танцовщиков и критиков я не слышал...
А если говорить о самой роли Нуреева, то настоящий драматический образ этого персонажа открылся мне не сразу. Только спустя некоторое время стало понятно зерно роли, ее основа: в Нурееве соединялся буйный темперамент восточного человека и ранимая, беззащитная личность.
— Эту постановку, несмотря на наличие интермедий, где на сцене появляются профессиональные танцовщики, можно назвать моноспектаклем...
— Да, в постановке есть моменты, когда на сцену выходят артисты балета. Эти сцены связаны с основной историей Рудольфа Нуреева либо эмоционально, либо сюжетно. В хореографических сценах мы видим, как герой вспоминает себя или переживает что-то. Например, когда он умирает, балерина исполняет «Умирающего лебедя».
— Когда вы репетировали роль, что было особенно сложно?
— Труднее всего (если не учитывать психологический портрет, который действительно сложен) было соединить в этом моноспектакле пластическое существование с драматическим: в сценическом рисунке моей роли пластика чередуется с текстом. Делать это просто тяжело физически: после хореографического движения дыхание работает по-другому. Надо прийти в себя, отдышаться, прежде чем говорить. А на сцене для этого времени нет, потому что идет сразу текст, и ты должен быстро собраться. Может быть, этого не видно, когда смотришь спектакль из зала, но это действительно сложно сделать.
— В спектакле о великом танцовщике никуда не денешься от исторического контекста — я имею в виду советскую тоталитарную государственную машину. Но все-таки это постановка не о борьбе с политической системой...
— Это спектакль о борьбе с самим собой, о движении к своей мечте, о преодолении всех границ. Мне, честно говоря, нравится эгоизм Нуреева: он делал в творчестве то, что хотел.
— Вы считаете это эгоцентризмом?
— Обычно мы учитываем множество аспектов: есть традиции, есть педагоги, есть, в конце концов, критики — в общем, есть знающие люди, которые оценивают твое творчество. И ты должен существовать в определенных координатах. Но внутри тебя живет другое. И это «другое» сталкивается с действительностью. Поэтому многие корректируют свои внутренние желания, делают не то, что хотят. Это случается в жизни сплошь и рядом. И, кстати, не только в творчестве. Для меня очень важна идея – идти за собой, идти за своими желаниями и в этом плане стать абсолютным эгоистом. И Нуреев был как раз таким эгоистом.
— В ваших самых популярных спектаклях, таких как «Дневник гения», «Я — клоун Божий. Нижинский», «Прыжок в свободу. История Рудольфа Нуреева» (пьеса, написанная в соавторстве с продюсером постановки Ольгой Обуховской – «ВД»), вы сами являетесь автором драматургического материала... Чем вы руководствовались, какие материалы использовали, когда писали эти пьесы?
— Я основываюсь на известных биографических материалах. На пьесу о Сальвадоре Дали у меня ушло примерно полгода. В его биографии много противоречивых фактов. И понять, где правда, а где вымысел, было трудно. Общеизвестно, что Дали был мистификатором...
— Предпочтения в выборе биографического материала у вас были?
— Я выбирал то, что мне нравилось. Другого принципа у меня не было. Главное — взять то, что тебя греет, что, как тебе кажется, будет здорово смотреться на сцене... У меня выработался такой метод: сначала нужно сформулировать главную сюжетную линию. Затем представить, будто бы я рассказчик, а вы, например, слушатель. И я должен рассказать вам какую-то историю, и рассказать ее так, чтобы вы поняли. Мне не очень нравится современная драматургия и режиссура, потому что часто не понимаю, что они хотят сказать. Считаю, что нужно внятно, интересно и последовательно рассказать историю от начала и до конца. А дальше в неё можно ввести перипетии, события, неожиданные повороты. Текст должен воздействовать на слушателя, на зрителя. Каждая фраза должна вызывать смех или грусть или что-то прояснять. Нужно постоянное движение вперед, к следующему событию. Тогда получается, что текст работает на сцене сам. Мне очень нравится, когда актер произносит со сцены мой текст, и я слышу, как зритель в зале на него реагирует.
— Я заметила, что в каждом спектакле вы играете, прежде всего, рассказчика, который вступает в диалог со зрителями. Вы никогда не были приверженцем так называемой «четвертой стены» в театре?
— Это как-то сложилось само собой. Наше первое выступление в годы студенчества произошло на улице. Мы подготовили театральные номера и показали их... прохожим. Когда мы играли, то постоянно общались с публикой. Получился самый настоящий уличный театр. Потом эта форма перешла в наши последующие работы. И в спектакле про Нуреева, и в спектакле про Дали импровизационного общения со зрителями довольно много... Это здорово, когда ты не знаешь заранее, что тебе скажут и что тебе нужно будет ответить... Многие артисты этого жутко боятся. Потому что ты можешь просто глупо выглядеть – у тебя же нет заготовки.
— А вы не боитесь?
— Нет. Я еще ни разу не проигрывал зрителям. (Смеется.) Импровизация — это то, что расцвечивает спектакль новыми и неожиданными оттенками.
