«Много движений — все без достижений» — так сказал о пьесе «Три сестры» один из исследователей творчества Антона Павловича Чехова. В спектакле Юрия Бутусова (театр им. Ленсовета) движений еще больше, а результатов — для судеб героев — еще меньше. Герои постановки бегают по кругу, как цирковые лошадки, создавая для себя иллюзию действия. При этом рассуждают о перелетных птицах, например журавлях, иногда пытаясь взлететь, взмахивая руками, «словно двумя большими птицами».

В этом спектакле трудно найти расхождения с текстом пьесы или полемику с Чеховым. Режиссер, играя символами, смещая акценты, показывает свой взгляд на проблемы семьи Прозоровых и их окружения — как модели общества, в том числе и современного. И делает это с апокалиптическим размахом.


Последние пьесы Чехова иногда называют предвестниками театра абсурда. Бутусов виртуозно демонстрирует это. Он достигает вершины пессимизма, смеясь и играя. Его «Три сестры» — это карнавал масок, трюков и интермедий. Образы героев рождаются не столько из реплик и монологов, сколько из пластики актеров, одежды, манеры говорить.


Спектакль начинается со сцены, которая сразу расставляет все точки над «i». За столом в черных платьях сидят, вооруженные до зубов, три сестры (Анна Алексахина, Ольга Муравицкая, Лаура Пицхелаури). С отрешенным видом и печатью всезнания, как три норны из «Старшей Эдды», предсказывающие судьбы мира. Миру эти сестры объявляют войну. Войну голубому шару в руках Тузенбаха (Григорий Чабан), зеленому поясу на красивом платье Наташи (Анна Ковальчук) и даже синему ирокезу Соленого (Илья Дель). Голубой шар — мечта, зеленый цвет — жизнь, синий ирокез — активная жизненная позиция. Рядом с неподвижными сестрами толпятся вполне подвижные мужчины, примеряющие костюмы. Среди них маячит и сестринский брат — Андрей Прозоров (Виталий Куликов). Он должен быть рядом с сестрами, хотя бы с рогаткой. Судьба семьи в руках этого безвольного человека действительно безнадежна. Злость его жены Наташи — шикарной женщины со здоровыми инстинктами — здесь можно объяснить бунтом от осознания пропасти между ее желаниями и скудной реальностью.

Люди в созданной режиссером атмосфере тихо и громко страдают, бесплодно фантазируют, бесконечно жалуются, даже не прислушиваясь друг к другу. Повторяемость сцен создает ощущение бесконечности и безнадежности. Лишь пейзаж за окном поезда, бегущий по экрану вертикально, пытается преодолеть горизонтальность времени. По-настоящему жить пытается Тузенбах, который в спектакле выглядит как икона петербургского стиля. Он умеет принимать решения и выполнять их. Его противник Соленый, похожий не на Лермонтова, а на Бармалея, тоже способен на действие, — правда, только на мелкие и крупные пакости. Контрастно артистократично-монохромному Тузенбаху Соленый очень цветной, вертлявый и назойливый — измельченный вариант мелкого чеховского героя, претендующий быть героем нашего времени.


То, как выглядят сестры в этом спектакле, никак не ассоциируется ни с провинцией, ни с Москвой. Холодновато-изысканные и утонченные: мягкая, женственная Ольга, экзотичная Ирина, экстравагантная Маша — они почти всегда словно в масках, из-под которых текут слезы. Три сестры — три куклы на закрытом рояле. Закрытость людей здесь легко соседствует с шутовством — иной формой закрытости. Этот спектакль трудно представить поставленным в другом городе и с другими актерами.

Бутусовский финал «Трех сестер» жесткий и ясный, как приговор. Сестер, стоящих с застывшими лицами в ярких и нелепых платьях, отделяет от жизни и зрительного зала быстрорастущая стена. Можно успеть сбежать в Москву, но они туда не поедут, они никуда не поедут. Тупик. Бегать по кругу надоело, летать не получается, выяснять «кто виноват?» бесполезно. В спектакле Бутусова, как и в пьесе, нет идеологического и социального акцента. Театральными средствами режиссер пишет не групповой портрет неудачников, а эпическое полотно целого общества с его болезнями и проблемами, неосуществленными мечтами и нереализованными возможностями.