24 июня на сцене Мюзик-Холла будет показан антрепризный спектакль «Всё о мужчинах». Калейдоскоп мужских характеров. Двенадцать персонажей, которых блестяще играют всего три актера: Максим Аверин, Виктор Добронравов и Дмитрий Жойдик. С артистом московского театра «Сатирикон» Максимом Авериным нам удалось побеседовать.
— Спектакль «Все о мужчинах» идет около двух часов, а вы один успеваете сыграть четырех персонажей. И ваши партнеры тоже предстают в разных обличьях. Этот ход заложен в пьесе?
— Да, это придумал замечательный хорватский писатель Миро Гавран. Сегодня мы немножко забыли, что искусство театра — это искусство перевоплощения. Мы стали играть себя — вот я хожу по сцене в предлагаемых обстоятельствах и не даю себе труда перевоплотиться в другого. Наш спектакль возвращает, обращает нас самих к актерской природе, к созданию образов, характеров. Не теряя при этом, конечно же, «хребта» основной темы. А она — глубокая, тонкая, о том, что мужской внутренний мир богат на переживания, сомнения, страдания, и даже когда окружающим кажется, что мужчина браво хорохорится, у него в этот момент внутри идут сложнейшие эмоциональные процессы и перегрузки. Самая близкая мне новелла — об отце и сыновьях. Мой герой говорит сыновьям о том, что только тому, кто там, наверху, дано право прощать, а мы здесь, на грешной земле, можем лишь постараться понять. Но понять — это и значит простить. Другой мой персонаж говорит: «Мы там, где мы есть». Эта мудрость лично мне открылась после тридцати. Я даже на спине сделал такую татуировку. Вот именно эти координаты — здесь и сейчас — надо полюбить и именно в них жить и жить. Поговорка русская «Там хорошо, где нас нет» — страшная ошибка, потому что ты обкрадываешь тот день, который тебе дан. Люби и живи в настоящем.
— А до тридцати вы как жили?
— Я по молодости копался в себе, мне казалось, что вокруг меня роятся неосуществленные возможности. Вдруг я мог бы стать Гагариным, например. Суета внутренняя обуревала… Вот мы сидим с вами, беседуем, пьем кофе, за окном петербургский дождь, сейчас я пойду смотреть потрясающий балет — прекрасно! Ведь этого всего могло и не быть! Я мог остаться в Москве, пролежать свой выходной на диване, не получить этого заряда эмоций. Ведь когда мы видим хороший спектакль, сразу хочется взлететь, выразить на каком-то ином градусе и свои умения — у меня так, по крайней мере. Хорошие спектакли или другие произведения искусства меня подпитывают, вдохновляют. Творческий человек не может сидеть, упершись взглядом в стенку или в зеркало. Вот позавчера я побывал в Театре Вахтангова на «Евгении Онегине» Туминаса. Это потрясающий спектакль! Римас Туминас дал такое мощное новое дыхание театру, что дух захватывает.
— Вы активный зритель?
— Стараюсь. Мне интересно. В свой свободный день прилетел в Питер, чтобы посмотреть величайший балет Бориса Эйфмана «Реквием». В прошлый свой приезд видел его «Родена» — это колоссально! Актер должен быть образованным и, скажем так, любопытствующим.
— Вы когда-то начинали репетировать в теперь уже легендарной сатириконовской «Чайке» Юрия Бутусова. Многие «ленсоветовские» артисты с упоением рассказывают, что на репетиции с Бутусовым подсаживаются, как на наркотик. «Потом в любых других режиссерских руках уже не будешь таким, как прежде», — утверждают они…
— Мне кажется, что если этот наркотик уже проник в тебя, то ты действительно стал другим, и даже в других руках ты существуешь во многом «по-бутусовски». Превращение уже произошло, и оно необратимо, тут я согласен. У меня-то процесс посложнее, во мне же разлита еще и сильнейшая инъекция Константина Райкина. Так что у меня сложно с новыми режиссерами, планка моих внутренних актерских и человеческих требований высоченная. Что касается совместной работы с Бутусовым, то в театре бывает всякое между режиссером и актером. Когда люди друг другу небезразличны, между ними происходят и размолвки, и обожания. Сейчас у нас с Юрием Николаевичем сложный период, и это хорошо, потому что если бы было легко, то и не интересно. Мы близкие люди, я его люблю, и это навсегда, потому
что он — мой «папка», он меня, как актера, породил. Это было в спектакле «Макбетт» по пьесе Ионеско, с него началась моя по-настоящему интересная творческая жизнь на сцене. Бутусов взрывает все в артисте, счищает мишуру, в организме театра совершает революцию. Никто нас тогда толком и не знал — ни меня, ни Агриппину Стеклову, ни Гришу Сиятвинду. Мы, что называется, проснулись знаменитыми. Увидев мою работу в этом спектакле (артист играл роль Банко. — «ВД»), Вадим Абдрашитов вызвал меня на кастинг фильма «Магнитные бури», и понеслось… Это был 2002 год…
— Вы нынешние петербургские спектакли Бутусова видели?
— К огромному сожалению, нет. Никак не совпадаю, — работа.
— Вам доставляет удовольствие, когда режиссер достает из вас что-то такое, чего вы в себе и не предполагали?
— Конечно. Бутусов именно это и сделал.
— Совсем недавно вам было присвоено звание Заслуженного артиста России. Правда, что вы узнали об этом, находясь на другом континенте?
— Да, в Нью-Йорке. Узнал об этом последним, когда уже разрывалось от комментариев и поздравлений интернет-пространство. Я в Штатах оказался с необычной для себя миссией — приглашен был читать лекцию на факультете русской культуры и филологии в Дюкском университете. Тема лекции — «Существование актера в жанре трагифарса». Когда у всех слезы на глазах, а при этом мы все равно радуемся, — вот это и есть формат трагифарса. Ярчайший пример — Чарли Чаплин. В том, что он делал, было невероятное сочетание трагического и комического, он, как никто другой, мог, дойдя до пика пафосности, оставаться смешным. Очень трудно через переводчика передать эмоцию, чувство, мысль во время лекции, разговора. Поэтому я сосредоточился на полуторачасовой своей концертной программе — читал Бродского, Маяковского, Давида Самойлова. И это работает мощнее, чем любые многомудрые словоговорения. В этот день я был счастлив, что я знаю русскую поэзию и могу ее донести до слушателей. В аудитории были студенты, изучающие русский язык. Когда ко мне подошел американец и выразил восторг от поэмы Маяковского «Флейта-позвоночник», мне это было приятно. Это ведь не простой текст, в этой поэме довольно сложная образность. Значит, я сумел донести эту сложносочиненность через чувство.
— Звание — приятная подробность в актерской биографии?
— Великая Фаина Раневская называла награды «мои похоронные принадлежности». Да, лежат документы в отделе кадров или стоят статуэтки на полочке, требуют ухода, потому что тускнеют, патиной покрываются. Пылятся… Но ты выходишь вечером на сцену — и будь любезен предъявить то, что умеешь, здесь и сейчас.
