В октябре на Малой сцене БДТ им. Г. А. Товстоногова состоялась премьера спектакля «Из жизни марионеток» по киносценарию Ингмара Бергмана. VashDosug.ru побеседовал с режиссером Анджеем Бубенем о постановке, об артистах театра и, конечно, о поэтике бергмановской драматургии.
— Известно, что Ингмар Бергман при жизни не разрешал ставить на сцене свои киносценарии…
— Не все.
— Когда у вас появился интерес к бергмановской драматургии?
— С ней я был знаком уже очень давно: его сценарии читал еще 20–30 лет назад. Я
— Почему вы выбрали именно киносценарий фильма «Из жизни марионеток»? Судя по вашим последним спектаклям в Петербурге, мне казалось, что вас больше мог привлечь сценарий фильма «Сцены из супружеской жизни» или «Осенняя соната».
— Я, честно говоря, не прослеживаю логики… Мы всегда выбираем то, что нам ближе. Это связано с эмоциями, а не с разумом. Текст киносценария «Из жизни марионеток» — особый. Это один из поздних текстов в творчестве Бергмана, и в нем автор ставит вопросы уже радикально. Текст очень жесткий, внутренне пронзительный, в нем нет той чуствительности, которая была в его ранних сценариях. В этом киносценарии поднимаются важнейшие темы: как мы живем и чем мы живем. Очень важно, что в этот период Бергман перестал верить в бога. Один из персонажей «Из жизни марионеток» так говорит главному герою: «Ты же отрицаешь существование души». Это один из ключевых моментов текста. Люди начинают задавать вопросы: а что такое душа? Что такое нравственность, что такое бог, как он может существовать в таком мире, в котором мы живем? А если он действительно существует, значит он очень жестокий. Эти вопросы на сегодня очень важны для меня.
— Чувствуете ли вы, как режиссер, взаимосвязь драматургии Бергмана с эстетикой его любимого писателя Стриндберга?
— Да, конечно. Хотя я могу вам сказать вслед за театроведами, которые занимались изучением текстов Бергмана, что у него, как это ни странно, много схожего с Чеховым. Не в смысле поэтики, а в смысле лаконичности. У Бергмана очень много смыслов спрятано за малым количеством слов. Его диалоги написаны очень скупо и точно. Поэтому эти тексты требуют очень хорошего перевода. Там есть свои языковые изюминки. И в этом смысле он для меня ближе к Чехову, чем к Стриндбергу. А от Стриндберга он берет то, что в принципе любит скандинавская культура — глубокое копание в собственной душе и постановка неприятных вопросов. Мы же сейчас живем в мире, в котором никто не любит задавать себе вопросов. А зачем? Мы «должны» хорошо одеваться, хорошо пахнуть и ездить на хорошей машине. И тогда все будет удачно… А тут вдруг оказывается, что под этим внешним поверхностным способом существования скрываются огромные проблемы. И эти проблемы неразрешимы. У Стриндберга есть понятие рока, корни которого ведут к античной трагедии. Рок — это неизбежность событий, которые происходят с нами. Есть вещи, от которых (как бы мы не хотели) мы не можем убежать. Они все равно произойдут. Все, что мы можем — это учиться на своих ошибках и стараться их не повторять.
— Вы все так правильно говорите. Но последние события в мире мне, например, показали, что ни на своих, ни на чужих ошибках учиться не получается.
— Ну, на чужих ошибках и не надо учиться. Я, как и другие европейцы, воспитан на средиземноморском мифе. Это наша культурная основа. Если мы потерям хоть
— Почему, как вы думаете, Бергман всегда разделял кино и театр настолько, что в кино никогда не экранизировал пьесы, а в театре никогда не ставил свои сценарии?
— Просто он реализовал себя в двух разных стихиях. И в театре и в кино он говорил про одно и то же, как мне кажется. Ему было интересно использовать театр как немножко другой способ творческого существования. Углубляться я в это не хочу, это такой теоретический разговор. Я бы сказал про другое. В последние десять лет довольно много киносценариев пришли в театр. По большому счету в XX веке этого не было. А в XXI веке это стало обычным делом. Оказалось, что киносценарии содержат в себе такое количество энергии, эмоций, мыслей, которое мы, режиссеры, не всегда можем найти в современной драме. И здесь задача не в том, чтобы перенести кино в театр, а чтобы средствами театра выразить мысль, эмоции и автора.
— Сценическое действие будет держаться исключительно на главном герое или в вашем спектакле, как и в фильме Бергмана, будет представлена целая полифония персонажей?
— Конечно, есть главный герой, вокруг которого закручивается космос. Но это не значит, что все остальные ему подчиняются. Каждый герой многоплановый и каждый имеет свое значение. И это очень важно для Бергмана. Он показывает, что единой правды не существует. Нет единой точки зрения. Все герои, появляющиеся в пьесе, рассказывают о Питере Егерманне свое. Каждый из них прав, и каждый из них неправ. В результате зритель самостоятельно должен выбрать одну точку зрения, как ему кажется правильную. Классическая драматургия строится
— В разных театрах репетиционный процесс и выпуск спектакля строится
— Я не делю театры на БДТ и не БДТ. Я делю театры на такие, в которых есть артисты и в которых их нет. В БДТ они, безусловно, есть. Здесь есть люди, которые хотят работать на сцене и им не все равно, как они это делают, на каком уровне. Эта профессиональная планка заложена многими годами. Меня это радует.
