Новый роман Антона Голицына «Птица»: авторский взгляд на 1990-е годы.
«Уроженец маленького провинциального городка, а ныне житель столицы возвращается в родной город, чтобы встретиться со старым другом рок-музыкантом. Но попадает на его похороны. Поняв, что расследовать убийство никто не собирается, герой решает заняться этим сам. Впрочем, главная цель – не просто поиск убийцы…» – так анонсирует свой роман «Птица» автор Антон Голицын. Книга будет представлена читателям 2 апреля в Камерном театре.
В недавнем прошлом журналист, а сегодня руководитель отдела авторских программ на телеканале «Первый ярославский» и редактор проектов холдинга «Медиарост», где издает книжную серию «Библиотека ярославской семьи», Антон Голицын не считает себя писателем. Тем не менее «Птица» – не первое его художественное произведение. Скорее всего, и не последнее…
Новый роман посвящен памяти лидера ярославской рок-группы «Лейся, песня!» Владимира Чибиса, и в ней узнаваемы реалии местного рок-движения 1990-х, но главное – в ней узнаваемы черты того времени, о котором так много рассуждают сегодня. С Антоном Голицыным мне захотелось поговорить не только о самой книге, но и о нашем прошлом и настоящем, и о том поколении, которое Виктор Пелевин столь мощно пригвоздил буквой «П».
Довольно распространена точка зрения, что каждый журналист хочет написать роман, даже если он в этом никому не признается. Вы лично хотели и написали? Или не хотели, но написали?
Я стараюсь не афишировать эту свою слабость. Литература – это все-таки призвание, нужно обладать талантом, каким обладают единицы, и волей – отдать литературе всего себя. А то, чем занимаюсь я – это любительство. Я совершенно четко отдаю себе в этом отчет, пусть так это и воспринимается.
На обложке книги вынесена фраза: «Прошлое начинает говорить с тобой, когда настоящее молчит…» Вы хотели «выяснить отношения» с прошлым? Или сохранить память о нем?
С годами накапливаются какие-то впечатления, переживания, мысли. Хочется их зафиксировать, прежде всего для себя. Вова Чибис – талантливый ярославский рок-музыкант, очень необычный человек – был моим другом. Когда он умер, у меня возникло желание в какой-то форме сохранить память о нем. Я написал рассказ о его похоронах, выложил в Интернете. Все кто был знаком с Вовой, прочитали тот текст. И появилось желание развить эту историю дальше, но я чувствовал, что для этого мне не хватает ни знаний, ни понимания этого человека.
Несмотря на то, что вы были друзьями?
Да. История дружбы началась с того, что я просто услышал его песни – сначала на кассетах, потом оказался на его концерте. Однажды с приятелем, зная, что Вова живет где-то на Резинотехнике, решили поехать к нему в гости. Не зная адреса! Приехав на Резинотехнику, просто ходили по всем домам и спрашивали, где живет Вова Чибис. Нашли. Познакомились. Я тоже играл в то время в разных рок-группах – где-то на гитаре, где-то на барабанах. И у нас с группой Чибиса были совместные концерты, поездки. Но я все равно очень мало знал о нем. И вот в итоге я стал что-то домысливать, что-то изменять: так начал получаться литературный текст, который не должен и не может соответствовать реальности, но претендует на некоторое ее понимание на другом, художественном уровне.
В анонсе книге вы сказали, что вашему герою было важно понять своего друга, обрести некую логику его жизни и смерти. А вам, реальному человеку, удалось понять логику жизни вашего настоящего друга?
Понять другого всегда тяжело, об этом я размышлял и по ходу написания текста. Скорее, я выразил свое отношение к песням Вовы, которые я по-прежнему очень люблю, слушаю и многие помню наизусть. Выразил и отношение к тому времени, в котором мы жили. К ярославскому рок-движению, которое активно развивалось в 1990-х. Тот образ жизни – все эти концерты, знакомства, поездки, дух свободы – очень увлекали многих из нас. Что касается реальной истории жизни и смерти Вовы – она была совсем другой, нежели у героя романа, прототипом которого он стал.
Сейчас очень часто вспоминают 1990-е, и почти всегда воспоминания окрашены негативно. Как вы воспринимали то время живя в нем? И как оцениваете те годы сегодня?
Вообще, в книге события происходят в нулевые, а 1990-е всплывают некими фрагментами, воспоминаниями. Мне кажется, что поколение, которое взрослело и начинало самостоятельную жизнь в 1990-е – потерянное поколение. Такое определение – штамп, конечно, но это на самом деле так. По крайней мере, в творческой среде. Я мало кого могу назвать из сорокалетних, чья творческая судьба сложилась удачно. Те, кому сейчас 50, чья молодость пришлась на 1980-е, добились в творчестве, на мой взгляд, гораздо большего. Среди ярославцев, скажем, Александр Беляков (один из лучших современных поэтов) или Геннадий Ершов (автор нашумевших акций и перформансов) стали известны далеко за пределами Ярославля. Среди моего поколения я не могу назвать никого, кто приблизился бы к ним, хотя надежд было очень много. Вообще, молодость обычно вспоминается как что-то хорошее, но я не помню, чтобы в то время я чувствовал себя комфортно, наоборот, было ощущение постоянного разлада – все эти ларьки, кругом разговоры только о деньгах, о том, как бы выжить. Я думаю, поэтому так популярны были субкультуры – в музыку, в творчество, в философские практики уходили из той реальности, которую не могли принять. С другой стороны, очень интересное время: мы застали и империю, и ее крушение, и попытку реставрации.
Вы как раз в то время пришли в журналистику. Почему вы выбрали эту профессию?
Я просто выбрал путь наименьшего сопротивления: мой отец был журналистом. Если бы мне довелось еще раз выбирать – думаю, я бы не выбрал журналистику. Наверное, пошел бы в какую-то сферу, больше связанную с реальным сектором экономики.
Как вы оцениваете сегодняшнюю ситуацию в СМИ? Вернулись ли бы вы в журналистику при каких-то условиях?
Отчасти я в профессии и нахожусь, будучи руководителем отдела авторских программ на телеканале «Первый ярославский». К новостной журналистике то, что мы делаем, не относится: это познавательно-развлекательные проекты: «Умники и умницы Ярославии», «Самое доброе утро», «Ярославские путешествия». Заниматься новостной журналистикой желания мало, да ее сейчас, по большому счету, и нет. СМИ выполняют либо развлекательно-коммерческую, либо пропагандистско-агитационную функцию – неважно даже, с какой стороны, патриотически-державной или прозападно-либеральной. Журналисты сегодня – это на девяносто процентов солдаты информационных войн. Конечно, мне хотелось бы видеть свободную прессу, чтобы не было цензуры и давления. Но я понимаю, что свобода прессы 1990-х была куплена страшной ценой – мы пережили развал страны, гибель людей. Мой отец умер в 50 лет, он крайне тяжело переживал распад СССР, новая реальность так и не стала его реальностью, и в итоге он ее покинул. Стоит ли возможность высказывать свое мнение человеческой жизни? Я не готов дать ответ на этот вопрос.
Может быть, это станет темой вашей новой книги?
Сегодня меня больше интересует состояние нашего общества, ситуация выбора между западной моделью и традиционной российской. Любопытно анализировать, кто кем на самом деле управляет: элита, которая пытается задавать тренды стране и людям, или сами люди, которые транслируют элите, что они хотят…
