Спасибо, 2020 — год, когда мы многое переоценили

В названии этой статьи, конечно, кроется ирония. Благодарить 2020 год особенно не за что. Достаточно посмотреть на список умерших, чтобы перестать сомневаться в опасности COVID-19. Но все же 2020 нас чему-то научил. Наш шеф-редактор Inner Emigrant старался подобрать для этого материала позитивные явления, но решил не ударяться в отрицание реальности и попытался осмыслить, как этот радикальный год заставил нас переоценить свое место в культуре, искусстве и истории.

• 1. Год, когда мы переоценили себя
• 2. Год, когда мы переоценили скорбь
• 3. Год, когда мы переоценили искусство
• 4. Год, когда мы переоценили собирание вместе
• 5. Год, когда мы переоценили свободное время

Фрагмент картины Карла Брюллова «Последний день Помпеи»

2020 — год, который напомнил, что глобальная эпидемия, мор, закрытые границы, страх выйти из своих домов — явления пусть не новые, но актуальные. Хотя не новые они в исторической перспективе, а для нашего времени, для ныне живущих поколений — это события огромной новизны. Мы разучились реагировать на смертельные болезни, распространяющиеся по воздуху, через поверхности предметов и еды. Качество нашей жизни изменилось. Хотим мы этого или нет, но каждый из нас уже вошёл в историю, как живший, выживающий или умерший во время «первой чумы XXI века». COVID — первое негативное событие глобального масштаба после Второй Мировой войны. Мы могли войти в историю как первые свидетели эволюционного прогресса: мобильный телефон с доступом ко всем накопленным человечеством знаниям и умениям оказался у нас в кармане; у нас меняется способ мышления; нет надобности в тупом запоминании; на первый план выходит методология, умение правильно формулировать запрос, чтобы максимально быстро и эффективно получить решение. Но нет. Отныне мы поколение эпохи COVID-19. Это не отменяет других заслуг, но характеристику эту принять нам следует. Как на знаменитой картине Карла Брюллова «Последний день Помпеи» люди запечатлены в секундную вспышку молнии, так и вспышка COVID запечатлела нас в учебниках истории.

2020 — год, который подарил нам много новых слов: «самоизоляция», «посткарантин», «локдаун», «социальная дистанция», «шахматная рассадка». Но главным явлением года стало новое восприятие слова «смерть». Попробуйте выложить сегодня в социальную сеть без комментариев фотографию здравствующего известного человека в преклонном возрасте. О его дне рождения люди подумают лишь во вторую очередь, первые секунды под фото начнут появляться комментарии в духе «Нет, только не он!», «Господи, и он тоже?». Мы начали привыкать к ежедневным сводкам умерших, но никто из нас не был готов к массовой гибели людей, иногда угасающих практически за одну ночь. Те, кто встречались со смертью близких людей до марта 2020 года, знали, как назвать внезапно падающий непроницаемый туман сюрреализма, ту пустоту отсутствия и застоя, отделяющую нас от мира за окном. Это скорбь.

Скорбь — это то, что мы знаем только в теории, пока сами не понесем катастрофические потери, забирающие с собой часть нас самих. Скорбь — это настолько глубокая изоляция, что отделяет само наше существо от сферы реальности, оставляя нас невосприимчивыми к внешнему миру, даже если технически мы не одни. В скорби мир останавливается. Все изменилось для нас, но ничего не изменилось для всех. Мы продолжаем ходить на работу, вежливо улыбаться друзьям, оплачивать счета, покупать продукты. Тело ориентируется в пространстве на автопилоте. Порой так успешно притворяешься, что сам начинаешь верить лжи. Пока цикл горевания не перезапустится. 

Даже если с марта 2020 кто-то из нас не пережил личную утрату близкого человека, мы оказались в скорби, со всех сторон подписываемой смертями известных и знакомых людей, смертей от болезни, которой легко заразиться и от которой не поможет ни одна вакцина. Наша жизнь с марта — это типичная жизнь в скорби. На автопилоте мы запасались всем — от консервов до туалетной бумаги, словно, если на полке будут стоять 30-40 рулонов, мы будем в безопасности, и вирус не сможет нас достать. Мы продолжили еженедельно встречаться в Zoom. Мы убеждали себя, что изоляция — это время больших возможностей: время написать роман, выучить иностранный язык, пересмотреть все упущенные ранее сериалы. Но наша потеря здоровой социальной жизни не может игнорироваться долго. Даже если нам удавалось сбежать от скорби в самообман, она глубоко укоренялась в нашем подсознании. Мы много слышали фразу, что «мир не будет прежним». И много слышали насмешек над ней — «снимут карантин, и все будет, как всегда, хватит сеять панику». Панику сеять действительно не нужно, но и мир прежним не будет. Неся в себе скорбь, мы уже не сможем воспринимать даже «тот же самый мир» по-прежнему.

В искусстве темы скорби, лишений и потери встречались всегда, но с июня они обострились. Поэтому одни истерично заигрывались в «Изоизоляцию», а другие часами разглядывали картины Эдварда Хоппера. Анализ скорби стал главной общей темой изучения психологов и культурологов в 2020 году, и вот какие категории они выявили:

• «Коллективная скорбь» — то, что мы пережили в результате глобальной трагедии, ее неопределенности, невозможности на нее повлиять и сопротивляться натиску ее последствий.
• «Замаскированная или подавленная скорбь» — то, что встречается у тех, кто все еще настаивает, что коронавирус — обман, даже на смертном одре.
• «Упреждающая скорбь» — предчувствие непредсказуемых потерь, особенно сильно сопровождаемое тревогой в первые 10-14 дней, которые следуют за положительным диагнозом близкого человека.
• «Избирательная скорбь» — когда ежедневное числа погибших от коронавируса стало ровняться числу жертв крупнейших терактов, мы начали игнорировать общий массив смертей и траура, ограничивая круг переживаний только личными контактами.
• «Преувеличенная скорбь» — приводящая к всплескам злоупотребления психоактивными веществами, алкоголем и/или к обострению психологических расстройств.
• «Искаженная скорбь» — вспышки неконтролируемой агрессии и гнева, которые стали угрожать семьям домашним насилием.
• «Сложносоставная скорбь» — неблагополучная среда, которая делает даже бытовые задачи, вроде уборки дома, непреодолимыми.
• «Хроническая скорбь» — результат бесконечной череды потерь, которые мы не можем правильно обработать, потому что COVID-19 лишает нас даже траурных ритуалов, которые необходимы для исцеления.
• И, конечно же, «совокупная скорбь» — последствие ситуации, когда разрушительный удар следует за разрушительным ударом, один за другим, без остановки — явление жестокости вируса, который оставляет после себя одиноких выживших в больших семьях, разоренных им.

2020 год привел к тому, что многие из нас страдают долгосрочными эмоциональными травмами, нанесенными жизнью и самой природой. Острые переживания скорби не ограничиваются непосредственным контактом со смертью. Множественность потерь, которые мы понесли в 2020 году, может быть так же болезненна, как и гибель любимого человека. Под конец года на горизонте начали маячить сообщения об изобретении вакцины, но травмы, которые мы получили в 2020, вакциной не вылечить. Зияющая рана безусловно заживет со временем, но шрам останется навсегда. Траур не вечен, но потери (близких людей, средств к существованию, нормализации жизни, безопасности и здравомыслия) являются неизведанной территорией. Трудно не почувствовать еще более длительную, упреждающую скорбь по поводу бесчисленных кризисов, которые мы уже можем видеть на горизонте постпандемического мира.

По мере того, как реалистичнее становится возможность вернуться в мир в том виде, каким он был раньше, приходит новая скорбь. Мы начинаем беспокоиться, что слишком успешно адаптировались к пандемической жизни, боимся, что не сможем возобновить нормальную жизнь, словно ничего не случилось. Главный вопрос, который сейчас занимает психологов — оснащены ли новые «я», которыми мы стали за последний год, необходимыми инструментами, чтобы справиться с темпом жизни, который до марта мы считали «нормальным»? Мы вообще хотим возвращать прежнюю жизнь?

Но уже ясно, что работа с травмами, выход из пандемии и победа над скорбью — станут нашим индивидуальным бременем. Хотя на государственном уровне могут быть приняты поддерживающие меры, вроде масштабных трауров и дней памяти, способствующих «захоронению» трагедии, большая нагрузка по осмыслению скорби и по работе с травмами ляжет на художников. Мы, наверняка, увидим множество художественных высказываний и акций, способствующих проживанию скорби разных категорий. Главный политический и эстетический вопрос сейчас заключается в том, найдем ли мы возможность упокоить скорбь раньше собственной смерти.

2020 — год, когда мы воочию увидели неразрывную связь политического и эстетического. Когда в марте почти во всем мире был введен жесткий локдаун, закрылись границы, люди оказались запертыми в своих домах и пели песни на своих балконах, политические меры имели сильные культурные последствия. Ценность индивидуального здоровья и жизни была поставлена выше поездок на работу, развлечений, встреч с друзьями и с искусством. Каждый из нас в то время получил невербальный месседж: частная жизнь важнее общественных интересов. Безусловно, это одна из самых сильных акций нового тысячелетия. В России, правда, такой порядок длился недолго. Когда пришло время голосовать за поправки в Конституцию, чтобы люди, родившиеся при Путине, получили уникальную возможность при нем же и умереть, в нашей стране все предупреждающие распространение заболевания меры оказались отменены. Затем последовал скандальный концерт в БКЗ «Октябрьский» в Петербурге, где ветеранов и пенсионеров собрали в одном замкнутом пространстве, чтобы подарить им праздник, посвящённый 75-летию победы в Великой Отечественной войне, под названием «На всю оставшуюся жизнь!». Так мы увидели, что в России политические интересы важнее жизни и здоровья ее граждан.

События начали обретать более сюрреалистический оборот — пенсионерам и детям ограничили льготы на перемещение, им начали запрещать посещать культурные мероприятия. Культурный досуг стал преподноситься как политически неодобряемый риск, повышающий нагрузку на здравоохранение. Пожилых людей начали стигматизировать как тех, что «сначала ходят по театрам, а потом занимают койки в больницах». При этом кадры из переполненных вагонов метро видел каждый из нас. Как видели мы и кадры из самолетов. Российское театральное сообщество даже ввело особый хештег #вовсемвиноваттеатр, потому что иначе объяснить, почему в метро можно набиваться в один вагон, а в театрах надо постоянно сокращать число мест, действительно трудно.

Политические меры по сдерживанию распространения коронавируса в России, конечно, сильнее всего ударили по искусству. Через ограничительные и запретительные меры нам транслировали, что транспорт — важен, перемещения важны, работать нужно, экономику нужно поддерживать, а искусство — это нечто незначительное, чем можно пожертвовать. Книжные издательства оказались на грани закрытия. Музеи и галереи закрыли вовсе. Детские театры оказались на грани вымирания, так как их лишили главного источника дохода — новогодних праздников. Ресторанам зачем-то ограничили часы работы: до 23:00 можно сидеть в переполненном баре, а в 23:01 это уже становится «опасным». Все это вызывает лишь недоумение. Если бюджетные учреждения продолжили получать субсидии от государства и смогли обеспечить себе хотя бы минимальный порог выживаемости, то частные и независимые галереи и театральные компании закрывались в течение этого года со скоростью опадания лепестков сакуры. И в этом тоже был политический посыл: хотите существовать — договаривайтесь с государством. Оно поддерживает только тех, кто готов его обслуживать. В разгар пандемии мы собирали материал, как правительства разных стран поддерживают культурные институции и независимых художников, где Россия предстала далекой от идеала. Зато мы вспомнили, что именно поддержкой образования и культуры славится сильное государство в XXI веке, а никак не громыханием военной мощью перед соседями.

Однако слабость государственной политики мы увидели не только в использовании пандемии как инструмента разорения независимых культурных институций. Так, под конец года допустимую заполняемость залов даже бюджетных театров сократили до 25%. Если вы хотите представить масштаб трагедии — это когда на сцене и за сценой работают больше людей (которым нужно платить зарплату), чем зрителей в зале. Иными словами, политическое решение создает условия, когда культурной институции работать не выгодно, но официально ее никто не закрывает, а следовательно и дополнительные средства финансовой поддержки можно не выделять: работать же никто не запрещал. Так в этом году мы поняли, что наша культура — наши проблемы. У государства есть проблемы «посерьезнее».

2020 — год, когда мы потеряли возможность собираться вместе. Другой стал априори опасен. Когда был объявлен жесткий локдаун, мы бросились утешать себя временными заменителями. Поглощали массу музыки и театра онлайн. Пересматривали фильмы. Перебирали стопки книг, которые давно откладывали прочитать. Поддерживали мемы и тэги в социальных сетях. Устраивали дни рождения в Zoom. Столь отчаянные способы развлечь себя также были проявлениями скорби — признаками того, что мы находились на этапе торгов или переговоров, в то время, как на начало и середину марта пришлась стадия отрицания. Мы проживали травму потери искусства, которое нас объединяло десятилетиями.

Онлайн на карантине стал тем же, чем после Второй Мировой войны оказались радио и телевидение — инструментом, чтобы объединить разрозненных и напуганных людей по всему миру. Да, театр (в особенности сайт-специфичный и иммерсивный) принял решительные и эффективные меры по освоению онлайн-пространства, но сейчас, оглядываясь, можно сказать, что 2020 год показал нам, что в театре нам важно не столько действие, сколько возможность собираться вместе. И именно эту потребность многие хотят и готовы реализовывать посредством театра. Театральное действие вторично, оно лишь повод собраться. Поэтому ближайшие тенденции более-менее очевидны:

• экспериментальные работы продолжат активно осваивать цифровые форматы, делая театр доступнее и ближе людям;
• традиционный театр будет активнее выходить на территории иммерсива и сайт-специфика, не столько навязывая людям какой-то сюжет (которых люди наелись в книгах, сериалах и теориях заговора), сколько задавая обстоятельства для совместного пребывания в одном пространстве;
• хореографы уже начинают активно осваивать феномен «посткарантинного тела».

Сложнее ситуация обстоит с киноиндустрией. Под конец года пришла новость, что крупная компания Warner Brothers будет выпускать в 2021 году свои блокбастеры онлайн, на стриминговой платформе HBO Max, одновременно с кинотеатрами. Мы наблюдаем масштабный сдвиг по восприятию кинопродукции, который, безусловно, трагичен для кинотеатров. В последние ходить «опасно», а теперь еще и не совсем понятно зачем, если можно посмотреть новинку, не выходя из дома. Домашние кинотеатры, качественные аудиосистемы и проекторы в последние годы стали сильно доступнее, чтобы синефилы не так болезненно переживали потерю пятиканального звука и «большого экрана». А теперь давайте пофантазируем. Представьте, что популярный певец не выпускает свой новый альбом на стриминговых платформах онлайн, а продает эксклюзивное право неким «аудиоклубам». В них выстроен хороший, объемный звук. Люди собираются вместе и слушают пластинку, а возможность послушать ее дома или в наушниках получают лишь спустя три месяца, когда закончится «прокат» в аудиоклубах. Звучит абсурдно, но именно так устроен бизнес кинотеатров. Музыканты тоже заинтересованы, чтобы их альбомы люди слушали целиком и на хорошей аппаратуре, но предположить, что за разовое прослушивание нового альбома Billie Eilish или Земфиры нам придется платить деньги — немыслимо. Поэтому, несмотря на то, что Warner Brothers обещает с 2022 года снова продавать свои релизы эксклюзивно для проката в кинотеатрах, есть основания верить что этого не произойдет. Во-первых, не все кинопрокатчики текущие меры переживут. Во-вторых, изменится и закрепится модель более комфортного потребления кинопродукции «на дому». Понятно, что, как и в любом бизнесе, все будут решать деньги. Но возможно, мы прямо сейчас находимся в точке революции одного из самых масштабных культурных бизнесов. В таком случае кинотеатрам придется оправдывать необходимость собирания людей в одном пространстве не только возможностью пожевать попкорн с колой и наличием 3D-очков, но и театрализованными или перформативными проектами. Есть вероятность, что очень скоро мы проснемся в мире, где здания кинотеатров станут еще одними общественными пространствами вроде библиотек, где можно будет смотреть старую классику, где будут проходить фестивальные показы, встречи с представителями индустрии. Точечно все это можно встретить и сейчас, но пока лишь как приложение к внушительному рынку. А если кино будет ждать нас дома, приложение может стать основой.

2020 — год, когда мы стали работать и учиться из дома. Сначала это радовало (если не брать в расчет сотрудников с «синдромом консьержа»). Но попробуйте «поставить руки» начинающему пианисту по видеосвязи. Или держать внимание тридцати непоседливых детей, каждый из которых занят своим делом в окружении своих «домашних радостей». В этом году мы испытали настоящий кризис образования, победителями из которого, похоже, выйдут самые усидчивые и способные — умеющие самостоятельно работать с материалом, делать умозаключения. Иными словами, есть риск, что мы потеряем усреднение: единицы станут более образованными, остальные — менее. Следовательно: общий уровень специалистов рискует снизиться. И можно пережить, если мы говорим о «менеджерах по туризму», но страшнее задумываться об этом, когда мы говорим о врачах.

Работа также вошла в наши дома. Каждый день вместе с Zoom-совещаниями к нам в квартиру, в наше личное пространство, стали приходить коллеги и люди, которых мы никогда бы не пригласили в гости. К тому же, 2020 год приучил нас жить в условиях отсутствия внятного горизонта планирования. Но, конечно, приход работы из офисов домой острее поставил перед нами необходимость переоценки свободного времени.

Спустя месяц после введения локдауна люди начали шутливо признаваться в социальных сетях: «Раньше я думал(а), что на чтение/просмотр/прослушивание мне не хватало времени. А теперь понимаю, что дело не во времени». Еще философ Вадим Межуев обращал внимание, что свободное время — главная ценность в жизни. Умение человека организовывать свой досуг — главное, что отличает счастливого человека от несчастного. И прошедший год — возможность для нас посмотреть на мир именно так. Что переход на 8-часовой рабочий день — одно из высших достижений мировых цивилизаций. И следующей вехой прогресса станет очередное сокращение рабочего времени — знак, что человечество готово к еще одному шагу навстречу свободе.

Шутка, которую так часто повторяют люди разных взглядов и убеждений, показывает, что многие из нас боятся своего свободного времени. Не знают, чем себя занять. Не умеют тратить его эффективно. Проводить его с удовольствием, не падая в пропасть прокрастинации. Другие вовсе относятся к свободному времени как к работе. Два часа на почитать. Три часа на уборку. Час послушать музыку. Как будто пытаются убежать от случайности. Но, возможно, именно принятием случайности мы можем базово освободиться от страхов. Возможно, нам стоит признать, что, заполняя свое свободное время разными задачами, мы лишь создаем иллюзию «загруженности», а на самом деле становимся низко эффективными и совершенно бесполезными в долгосрочной перспективе (теряем способность фантазировать, знания, умение генерировать идеи, ощущение своевременности). Возможно, главное позитивное свойство, которому нас может научить 2020, — дополнять свои планы поправкой на случайности. Не ставить себе жестких планов и графиков. Возможно, у нас появится привычка и удовольствие сложившийся уклад нарушать, чтобы свободное время не стало рутиной. Возможно, худшее, что человек может с собой сделать: превратить свою свободу в однообразную обыденность.

Досуг — слишком важное слово и явление в нашей системе ценностных координат. И, возможно, сейчас самое время это признать. Вопреки политическим решениям и природным катаклизмам. Именно сейчас, когда мы остались наедине со своим свободным временем, со своей свободой (и, возможно, впервые в жизни поняли, что не знаем, что с ней делать), пришло время сконцентрироваться на личном культурном прогрессе.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: