Главную роль в новой опере Родиона Щедрина «Боярыня Морозова» исполнит Лариса Костюк – звезда театра «Геликон-опера», женщина не менее волевая, чем ее героиня.
Что испытывает артист, который открывает партитуру, которую никто до него не пел – тем более на такую знаковую для российской истории тему?
Первое, что я сразу поняла из музыки Родиона Щедрина – моя героиня настоящая личность, а я люблю воплощать такие целостные образы. Это женщина с невероятной силой воли – она не щадит ни себя, ни своих близких во имя идеи. И не останавливается на своем пути, какие бы испытания ни выпали на ее долю. Поэтому работать над образом Морозовой мне так интересно.
Судьба боярыни Морозовой по-настоящему трагична: отказ от богатства, царский гнев, истязания, пытки, мученическая смерть. Не страшно воплощать такой образ?
В опере есть один эпизод, мысленно осознав который, я содрогнулась – это когда Морозова оплакивает своего погибшего сына. Когда я пою эту часть, мне, как матери, действительно не по себе – особенно когда звучит фраза «Плачите со мною все матери сынов своих…». Это фактически обращение ко всем, кто потерял своих детей, а таких людей, увы, много. Такие моменты безумно изматывают эмоционально.
В ваш плотный график «Боярыня Морозовой» вклинилась между Мариной Мнишек в «Борисе Годунове» и «Кармен». Трудно так сходу «менять маски»?
Вы знаете, однажды меня спросили, влияют ли мои роли на меня, на мой характер. Со временем я поняла, что да, влияют – они оставляют определенный след, заполняют твое нутро. С первых шагов в своей карьере я четко поняла, что не вживаться в роль я не могу – отстраняться от своего персонажа неправильно. Мои героини словно проходят через меня – это, в частности, обусловлено небольшим пространством «Геликона», где, если ты не «проживаешь» образ, это тут же становится заметно. Возможно, в больших залах возникает определенная степень отстранения, но даже, когда я на сцене, но не пою, я стараюсь быть в образе. В спектакле «Диалоги кармелиток» Пуленка мой гример шутит, что я «съедаю» весь грим – все, что происходит со мной на сцене, столь интенсивно и наполнено эмоциями, что к концу спектакля грима на лице просто не остается и гримерам приходиться в антрактах спешно реставрировать макияж. Причем в «Кармелитках» у меня роль старой женщины – и когда, разгримировавшись, я смотрю на себя в зеркало, я словно чувствую какое-то очищение, «привыкая» заново к своему лицу.
Работая с Дмитрием Бертманом, вы имеете дело с очень сильным и жестким режиссером, который предлагает смелые, иногда рискованные сценические решения. Вы полностью отдаетесь в его власть или лепите характер вместе?
С Бертманом мы сделали совместно уже семь ролей, и я бесконечно благодарна ему – он и «Геликон» дали мне настоящую актерскую школу. Он всегда смотрит на то, что мы делаем, и если ему нравиться, сам скажет – «Давайте оставим это». Я стараюсь максимально приблизиться к его замыслу, но в то же время оставляю за собой право привнести в роль что-то индивидуальное. Поскольку в каждой новой постановке занято по несколько составов, я иногда смотрю, как работают другие и подмечаю – «Нет, это место я сделаю немножко иначе». Поработав с Бертманом, я легко нахожу язык с другими режиссерами – мы можем обмениваться идеями, и они уважают мои находки.
Вам интересней отрицательные или положительные героини?
В оперной литературе низкому женскому голосу, меццо-сопрано, чаще всего отдаются роли отрицательных героинь. Но с уверенностью назвать их плохими нельзя – и многих из них по-женски я прекрасно понимаю и оправдываю. Роли идеальных, голубых героинь я играть не могу и не хочу – мне нужны волевые характеры, наполненные эмоциями, внутри которых происходит некое преображение. Я люблю сильных женщин и в жизни стараюсь быть таковой.
Текст: Михаил Голицын
