The Hatters — одна из самых самобытных групп на российской сцене. Их стиль колеблется между русской народной и цыганской плясовой, а концерты — то ли коллективное безумие, то ли срежиссированное шоу. В преддверии большого тура (в Москве концерт пройдет 7 декабря 2019 года) Макс Ломаев поговорил с фронтменом Юрой Музыченко — о Кустурице, пофигизме, детстве и российской музыке. А аккордеонист и вокалист Павел Личадеев рассказал о тяжелых сценах из 90-х и доказал, что вдохновение — чушь.
14 ноября у вас начинается большой тур…
Ю: Даже продолжается.
Это самый масштабный тур по количеству городов?
Ю: Если учитывать, что он продолжится весной 2020 года, получается так.
Как вы воспринимаете такие туры — это работа на износ?
Ю: По-разному бывает. На износ работа — когда у тебя подряд 4-5 концертов стоит и переезды дурацкие. В самолетах всегда сложно с нашими инструментами, потому что у них даже сноуборд можно бесплатно провозить, а вот для скрипки, тромбона или аккордеона приходится покупать отдельные места. А так — мы успеваем отдохнуть.
Со временем уровень организации и ответственность возросли. Не скучаете по первым турам, когда можно было больше себе позволить?
Ю: Нет, не скучаем. В первых турах были гостиницы похуже (смеется). Сейчас прикольные гостиницы.
Конечно, это важно. А какая-то запомнилась?
Ю: В Саранске хорошая гостиница, которую построили специально для чемпиона мира по футболу.
П: И потом она стояла пустующей.
Ю: Да, и мы жили одни в пустой гостинице, а так как она 5 звезд — должен быть бассейн. И в бассейне мы все время торчали.
А вообще к музыке подход изменился со временем? Когда такая большая фанатская база — облажаться уже нельзя.
Ю: Это чувствуется, но судя по комментариям, мы уже облажались с самого первого трека (смеется).
П: Поэтому ничего страшного.
Ю: Не так страшно все это, оказывается. Кто-то пришел, кто-то ушел – главное, оставаться самими собой.
П: Это же музыка!
Ю: Это же жизнь!
Хотел спросить про ваш клип с Эмиром Кустурицей. В одном интервью, ещё до съёмок, ты называл «Жизнь как чудо» своим любимым фильмом. Каково работать со своим любимым режиссером?
Ю: Конечно, я могу сейчас рассказывать эти пространные слова, что это было прекрасно, это был интересный опыт… Это было очень сложно. Когда он подходит к тебе на площадке и начинает что-то говорить, а у тебя перекрывает дыхание и трясутся колени. Он же говорит на трех языках: на сербском, на английском и на русском. Ничего, естественно, не понятно…
П: И он кивает головой всегда
Ю: Да-да, типа «ты понял?». «Конечно, я все понял!». Он отходит, я поворачиваюсь к пацанам, они: «Ну чего?». А я говорю «Да я не знаю!». Было очень волнительно. Но клёво, было очень клёво.
В последнем альбоме у вас есть коллаборация с Тони Раутом и Гарри Топором. Как вообще это получилось, я бы никогда не мог представить…
Ю: Мы бы тоже этого никогда не представили, если бы не одно событие. Оказывается, у Гарри Топора сербские корни. Как-то случайно это всплыло в разговоре…
П: И мы все подружились
То есть вы сначала подружились, а потом уже решили сделать совместку?
Ю: Ну да, конечно! Он же не Филипп Киркоров, чтобы с ним сначала сделать, а потом: «Ну ладно, подружусь».
А с кем бы ещё хотели сделать? Не обязательно из тех, с кем подружились.
Ю: Раньше хотели с Корнелюком. «Подожди, дожди, дожди»… Очень хотели с Аллегровой «Шальную императрицу» спеть, но она не смогла. И с Лолитой хотели что-нибудь, но у нее сейчас тоже тур.
П: Все заняты, блин! Все, с кем хочется, те работают.
Ю: Ну и тут, понимаешь, либо Slipknot, либо никто (Смеется). Да нет у нас такого страстного желания с кем-то что-то сделать, нам и себя хватает!
П: Нам бы самим успеть, что хочется.
Ю: Нам бы с собой разобраться.
Обложка сингла «Да, это про нас» вдохновлена «Группой крови», или это случайное совпадение?
Ю: Ну это же конструктивизм. Просто в одном стиле.
Про современную музыку в России: в последние годы заметна такая тенденция, что наши исполнители начали искать свою идентичность. Если в начале нулевых было желание делать западную музыку, то сейчас — все больше осмысляют своё.
Ю: Тут дело в том, что у нас раньше все сложно с этим делом. Потому что на западе рок — это культура. А у нас это субкультура. Если там это все зародилось и с молоком матери на губах у многих поколений, то здесь нам нужно было у кого-то перенимать. Естественно, наши пилигримы, пионеры и открыватели альтернативной тяжелой музыки — и ты ничего с этим не поделаешь, — это набралось оттуда.
П: Ну у нас как минимум все началось позже, начнем с этого.
Ю: Да, а с развитием интернета уже воспиталось поколение, для которых… Ну ты представь, System of a Down — это уже история, а при мне они появились — и для меня это был взрыв. Представь поколение, которое выросло на телефонах. Конечно, сейчас есть своя идентичность, уже практически образовалась своя культура.
Ты затронул очень интересную тему про легкий доступ к музыке с помощью телефонов. Музыка стала очень доступной, но используется больше как фон. Это помогает развитию или наоборот?
Ю: Я затрудняюсь ответить, потому что с одной стороны — большая конкуренция. Нужно из этой массы выделиться, чтобы тебя слушали как исполнителя, а не как фон. А с другой стороны… фиг его знает… Короче, обилие выбора делает выбор невозможным. Ну а в смысле конкуренции — всё в болото превращает.
Вы говорили ещё, что в современном русском роке ничего интересного. Всё ещё не нашли для себя ничего нового?
Ю: Да нет, молодые группы-то есть, конечно. Казускома — это настоящий рок-н-ролл. Но не дают дорогу, ни нам, ни им.
Кто не дает? Старшее поколение, которое держится за сцену?
Ю: Нет, причем тут это? Слушатели! Люди, которые не хотят меняться, развиваться. Которые застряли в 1999-м году.
Многие исполнители говорят, что музыку хорошо писать либо на полном спаде, либо, наоборот, на подъёме. А в каком состоянии вы лучше пишете, и когда это получается качественнее?
Ю: Я что-то не верю тем людям, которые на спаде могут что-то написать. Потому что когда ты начинаешь писать — у тебя все чувства обостряются. Это как прийти на работу, или на тренировку — поиграть в 33, в стритбол…
П: Короче, вдохновение — это полная чушь. Приходишь, начинаешь писать. И вопрос в том, пишешь ты хорошо или пишешь ты плохо. А какие свои внутренние чувства ты активизируешь —это уже другой разговор. Яу! Так я закончу.
Ю: Просто когда ты пишешь музыку, и тебе это в кайф — у тебя прямо адреналин поднимается в крови. Эйфория наступает. Я что-то не знаю людей, которые пишут в опустошенном состоянии.
А не боитесь, что когда-нибудь адреналин перестанет подниматься?
Ю: Тогда надо уходить из профессии. Из профессии надо уходить в тот момент, когда она перестает доставлять тебе удовольствие, и в тот момент, когда на сцену уже не страшно выходить. Это значит, что тебе уже ***** («пофиг» — прим. редакции).
Пофигизм — это плохая черта для вас?
Ю: Самая плохая черта вообще. Две самые плохие вещи на свете — это бесполезность и пофигизм.
П: И фашизм…
Ю: И рабство…
Так четыре уже. Но там можно продолжать до бесконечности.
Ю: Ну да в целом (усмехается). Но это — самое плохое.
Вы не затрагиваете политику в своих песнях. А в целом — уместна ли политика в творчестве, или она сразу всё опошляет?
П: Наверное, уместна, если с политики начинается творчество.
Ю: Нет, не так. Она уместна, если ты делаешь это как творческий человек. Смотрите: в чем проблема новостных каналов? В том, что они не дают сухую информацию, а выдают её уже вместе со своим мнением. То есть тебе не оставляют возможности подумать — это неправильно. В музыке все совершенно наоборот: ты должен давать людям возможность подумать, а не выдавать свое мнение. Музыка — она для того, чтобы в людях развивать чувства, которые должны будировать к чему-то. А если ты со сцены призываешь к каким-то действиям — это уже не искусство, это уже политика. Пропаганда и политика. Благодаря тебе человек должен задуматься…
То есть скорее задать вопрос, а не дать ответ на него?
Ю: Да! Да, точно.
П: Так-то это сложная фигня. А как же панк-рок?
Да-да, есть музыка, окрашенная протестом – она же не задает вопросы.
Ю: Задает, почему? «Хочешь ли ты жить в этом говне?!», «Хочешь ли ты быть против?!», «Хочешь ли ты быть за?!». Например, так.
П: Какие-то странные вопросы у ребят (смеется). «Люся! Хочешь ли ты быть в этом говне?».
Ю: Я просто сейчас не дословно GG Allin’а перевел.
А вы воспринимали музыку как то, чем будете заниматься?
Ю: Нет, это все случайно появилось. На тот момент, когда создавалась группа, нам пришлось уйти из театра, и надо было чем-то зарабатывать. Мы подумали, что, имея театральное образование и умея играть на скрипке и аккордеоне, мы легко можем пойти в кабак и подзаработать. И вот так появилась группа The Hatters!
Кстати, про театральное образование — в чем оно помогло внутренне, помимо поставленной речи и прочих очевидных вещей?
Ю: Наша самобытность — это наше театральное образование. Наш образ. Мы! (Шепотом): Это типа я так красиво сказал.
П: Мы, блин! Запишите, пожалуйста, большими буквами. И «Ы-краткое» тоже.
А бывает ностальгия по детству?
Ю: Нет! Самое крутое время — когда тебе можно пить, курить, заниматься, чем хочешь, и идти, куда хочешь. И ложиться спать, когда захочешь!
П: И тебе за это ничего не будет.
Ю: Взрослейте быстрей, нафиг это детство! Оно скучное.
П: Тогда пять человек могли тебя избить, и это было нормально.
Ю: Вообще! Ничего нельзя, всего хочется.
П: Ещё на улицах валялись эти шприцы героиновые…
Ю: Это можно опустить.
П: Ну было же! В каждой парадной было…
Ю: Хватит
П: Пакеты с клеем эти…
Ю: Хватит! (Смеется).
В какой эпохе вы хотели бы жить?
Ю: В нашей, конечно! Ты чего, при нас появился интернет, телефоны… Очень интересно, что будет дальше. Нужно жить либо когда появилось электричество, либо вот сейчас.
П: Там тоже говно было. Надо дальше все равно идти.
Какая у вас самая любимая песня группы The Hatters?
Ю: Та, которую пишем сейчас. Всегда так. Ну, ещё песня «Мама» мне очень нравится. «Пей, себя не жалей» очень нравится. «Осень» очень нравится… (Смеется).
Ага, как с худшими вещами — так до бесконечности. Какая у вас миссия?
Ю: Чтобы люди были ироничнее к себе. Вот вчера я прочитал обращение Лебедева к Кадырову. И в комментариях один человек правильно написал: «Сомнительная честь, если ее так легко задеть». Вот я к этому веду — надо, чтобы люди были самоироничнее. Не нужно все воспринимать в штыки и из всего делать трагедию. Быть проще.
Последний вопрос…
Ю: Подожди, я сейчас задумался. Есть же выражение: «Простота хуже воровства». Проще — это не значит быть невоспитаннее…
Проще – значит, легче отпускать какие-то вещи.
Ю: Да! Да, и понимать сторону конфликта, не красить мир в черное и белое. Вся великая драматургия заключается в том, что у каждого есть своя правда. Каждый прав по-своему, и это нужно понимать.
Последний вопрос — мне 19 лет, что бы вы могли посоветовать.
П: Следи за здоровьем.
Ю: Быстрее перепробовать все, чтобы потом уже жить нормальной жизнью.
П: И следи за здоровьем!
Ю: …старшего товарища. А ты **** («яростно делай» — прим. ред.) напропалую!
