Контральто из Канады Мари-Николь Лемьё умеет сражать публику наповал своим редким роскошным голосом и ураганным темпераментом. Два года назад она привозила в Москву монографическую программу Россини, а 26 ноября пела в Концертном зале имени Чайковского исключительно Вивальди. Блистать в коронном репертуаре ей помогал барочный оркестр Лионской оперы I Bollenti Spiriti под управлением Стефано Монтанари, не уступавшего по темпераменту солистке.
Мари-Николь могла бы стать рок-звездой, ее драйв вполне стадионного формата, но мечтала она с самого начала об опере. Лемье умеет радоваться жизни и заражает жизнелюбием всех окружающих. Она удивительно искренна во всем: заразительно хохочет, отчитав со сцены за не выключенный телефон, раздает автографы и терпеливо фотографируется со всеми желающими, в музыке, как и в разговоре, мгновенно переходит от юмора к самой проникновенной интонации. Накануне концерта с ней поговорила пресс-секретарь Московской филармонии Наталия Сурнина. Эксклюзивно для «Вашего досуга».
— Pozhaluista, spasibo, pozelui menya…
— Ух ты! Вы много знаете по-русски?
— Подруга научила меня нескольким фразам. Они такие милые! «Pozelui menya» — мммм… Я люблю русский, он очень красивый. Я пела романсы Рахманинова, Чайковского, а следующей осенью буду петь «Снегурочку» Римского-Корсакова в Париже в постановке Чернякова — придется хорошенько поработать над русским. Говорят, у меня неплохо получается, просто редко представляется случай. Русский язык очень вокальный (поет): «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной…» или «То было раннею весной, трава едва всходила, ммм… ручьи текли, не парил зной, и зелень рощ сквозила».
— Потрясающе! А как вам «Снегурочка» в постановке Чернякова?
— Это такой красивый спектакль! Я буду петь Весну. Первая сцена с детьми в школе необыкновенно трогательная, в ней столько чувства, а постановка очень красочная — сейчас это редкость.
— Вы не первый раз работаете со Стефано Монтанари. Как возникла идея вашего совместного тура с программой Вивальди?
— Мы познакомились со Стефано в 2014 году, он предложил мне концерт из сочинений Вивальди с оркестром Лионской оперы. Я тогда удивилась, что они играют Вивальди, но ответила «да», мы сделали программу и это было здорово. Однако вновь поработать вместе получилось лишь спустя пять лет.
Я часто пою Вивальди, Stabat Mater исполняла много раз, хотя и не пела его с тех пор, как записала 12 лет назад. А всё остальное в этой программе — новое для меня, нет ни одной записанной вещи. Я выбрала пять арий совершенного разного характера: ты бушуешь, соблазняешь, плачешь, нервничаешь, веселишься. Вивальди отлично умел создавать контрасты. Я люблю Генделя, но у него часто канва одна и та же, один и тот же аффект. А у Вивальди сплошные контрасты. Мне это нравится, я люблю меняться.
— Мы мало знаем о Вивальди как о человеке, но я уверена, что у музыкантов, которые много исполняют его музыку, есть свое представление о нем.
Вивальди наряду с Бахом является для меня тем композитором, чью музыку я пою без стеснения. Исполняя Генделя, я чувствую себя не в своей тарелке, а с Вивальди — как дома. Он очень любил жизнь, умел ей наслаждаться, любил женщин и театр. А еще он любил свой город, поэтому там его музыка слышна везде: когда Венеция погружается в тишину, ее шорохи напоминают музыку Вивальди. Это удивительно.
Вивальди любил театр и написал много характерных арий для Анны Жиро. Она не была великой колоратурной певицей, и я себя таковой не считаю. Моя сильная сторона — умение создавать характер, получать удовольствие от пения и делиться переживаниями. Вивальди любил делиться страстью, чувствами, вся его музыка на эмоциях построена, и ты должен исполнять ее с полной отдачей. Если просто исполняешь все ноты, будет неинтересно, механистично, и сама музыка покажется скучной. Чтобы исполнять музыку Вивальди, надо быть личностью.
— Чем больше эмоций, тем сложнее контролировать технику, а без нее у Вивальди никуда.
— Любая музыка сложна, и контролировать технику нужно всегда. Если у тебя нет хорошего инструмента, ты просто не можешь делать то, что хочешь. То же самое с Верди, Россини, Малером, Чайковским, Пуччини, Берлиозом. Я пою двадцать лет и двадцать лет работаю над техникой. Каждый день. Я не знаю, как завтра утром будет звучать голос, но все равно должна делать свою работу. Голос меняется, ты должен смиренно принимать эти изменения, но быть уверенным в своей технике — тогда на сцене забываешь о ней. Да, нужно работать, но на сцене надо наслаждаться.
— Вивальди был великим оперным композитором, но формально оставался священником. В этой программе Вы поете и духовную, и светскую музыку. Сильно ли они отличаются стилистически?
— Да, очень. Stabat Mater мы исполняем именно как духовную музыку, и начинаем с него, чтобы не разрушить особую атмосферу. В этой музыке есть вера. У Вивальди были хорошие исполнители, ведь он сочинял для школы, где обучались молодые девушки. Так романтично... мне нравится эта мысль. Мы постоянно говорим о кастратах, хорах мальчиков — хватит уже! Вивальди действительно наслаждался женскими голосами, и я люблю его за это.
— Так вот почему вы любите Вивальди больше, чем Генделя?
— Я этого не говорила. Гендель хорошо знал голос, его оратории, хоры — великолепны. Просто мне как певице комфортнее исполнять Вивальди. Как слушатель я люблю их обоих, но еще больше — Баха. Он недосягаем. Я пела его «Страсти», Мессу си минор и хотела бы петь больше, сделать баховский проект, например, кантаты №169, 117, 54 — там так много красоты. А потрясающая Рождественская оратория! Ее я тоже пела.
— Вы исполняли и записали одну из краеугольных партий генделевского репертуара — Юлия Цезаря.
— Ох, я не слишком довольна этой записью. Мне не нравится звучание, я никогда ее не слушаю! Мои коллеги там великолепны, но не я. Поэтому я не хочу больше петь Юлия Цезаря и отказываюсь от новых предложений. Я чувствую себя не в своей тарелке; не в смысле характера или качества голоса, а колоратуры. Трудно найти хорошего Цезаря. Люди не представляют, как трудно его петь, партия очень энергозатратная, он единственный всегда поет с полным оркестром. Но это моя единственная запись, которая мне не нравится. Тоже неплохо, да?
— Один из ваших альбомов называется «La Passion Lemieux». Мне кажется, «страсть» — то слово, которое лучше всего вам подходит.
— Это не совсем альбом, а сборник моих лучших записей для Naїve. Но вы правы, подходит. Я родилась с природной харизмой, всегда умела делиться эмоциями. В детстве я пела в хоре, мы ставили маленькие спектакли. Мне было пять, когда мама после спектакля сказала: едва ты вышла на сцену, люди перестали разговаривать и все смотрели на тебя. Думаю, у меня есть дар. Я действительно люблю петь, играть и рассказывать истории на сцене.
— Мы мало знаем о вашей жизни. Расскажите еще про детство, как вы начинали?
— Я начинала в Дольбо, маленьком городке в Канаде, в Квебеке. Он находится на широте Сибири, зимы там холодные, до –40, а летом +30, поэтому в России я чувствую себя отлично. У нас тоже есть beryozy, я выросла среди берез. Мой отец был лесорубом. Дома мы всегда пели. Я начала заниматься в хоре и каждую субботу пела в церкви. Мне очень нравилось. Но в 17 лет я увлеклась наукой, хотела стать оптиком, потом занялась биологией и органической химией. Я хотела сконцентрироваться на учебе и прекратила занятия музыкой, но через три месяца почувствовала, что просто не могу дышать. Жить без музыки оказалось невозможно. Я сказала родителям, что хочу стать певицей, мама подумала — поп-певицей, но я заявила, что моя мечта — опера. Мама удивилась, но сказала «ок».
В Квебеке перед университетом надо пройти двухгодичную специализацию, и родители уговорили меня получить научный диплом на случай, если карьера певицы не сложится, — с ним в любой момент можно поступать в университет. Получив диплом, я стала учиться в консерватории в Шикутими, а потом в Монтрё. Там я встретила моего педагога Мари Давлюи, с которой до сих пор занимаюсь. Это было в 1997 году, а в 2000-м я решила участвовать в конкурсе Королевы Елизаветы в Брюсселе. Мне было 24. Я готовилась, но совершенно не ожидала выиграть. Просто хотела попробовать. И вдруг выиграла!
— Что вы чувствовали?
— Я была потрясена! Твердила себе, что хочу продолжать петь, что не хочу быть однодневкой. Предыдущие лауреаты этого конкурса не сделали карьеры, и я стала первой, кто сумел ее построить. Появились туры, записи, мой первый агент, европейская известность. Потом я познакомилась с Жан-Кристофом Спинози, и мы сделали оперу «Неистовый Роланд» — проект, который принес мне славу во Франции.
В общем, для меня всё начиналось как история Золушки, потому что поездка в Брюссель была моим первым полетом на самолете! Первый раз в Европе. Меня никто не знал, я ничего не знала — и выиграла. Это сильное воспоминание. Тогда я очень боялась, как сложится будущее, но прошло двадцать лет, у меня все еще есть карьера, и я счастлива.
— Вы начинали как концертная певица. Можете вспомнить первую программу, которой по-настоящему гордились?
Моя карьера началась в ноябре 1999 года концертом, где я пела Шуберта и «Летние ночи» Берлиоза. Его записали и мне заплатили! Потом меня отметили призом в номинации «Дебют», я была очень горда. И горжусь своим выступлением на конкурсе Королевы Елизаветы, потому что вообще не нервничала. Я не рассчитывала на победу, и каждый тур был для меня как концерт. В финале я очень удачно пела Малера, Берлиоза и Моцарта. Да, вначале я не собиралась быть барочной певицей.
— А как случилось, что вы начали исполнять барокко?
Однажды клавесинист из Квебека Люк Босежур позвонил мне и предложил записать диск. Я сказала, что не считаю себя хорошей барочной певицей; он ответил, что, конечно, я ей и не являюсь, но, если хорошенько позаниматься, стану ею. Мы выбрали несколько кантат Генделя, и он убедил меня в том, что я могу петь барокко. Потом я записала с барочным оркестром Tafelmusik под управлением Джин Ламон Stabat Mater Вивальди и SalveRegina Скарлатти. Так в моем репертуаре появилась духовная барочная музыка. А Спинози вывел меня на новый уровень. До того я прослушивалась у нескольких барочных дирижеров, но они говорили, что я недостаточно хороша. Один, например, сказал, что у меня недостаточно подвижная колоратура. Когда мы со Спинози играли в Париже первый концерт, этот дирижер сидел в зале, и он не мог поверить, что я это сделала.
— Ваш россиниевский альбом называется «Si, si, si, si» — «Да, да, да, да». Может быть вы знаете, у нас была выдающаяся балерина Екатерина Максимова…
— Да, знаю, она танцевала у Дзеффирелли, у меня есть это видео.
— …Ее называли «Мадам нет», потому что она всегда отвечала «нет». Вы чаще говорите «да» или «нет»?
— Хороший вопрос! Я часто говорю «нет» после того, как скажу «да». «Нет» — мой любимый ответ. Мне всегда нужно время, чтобы обдумать предложение.
— Летом вы будете петь в Вене «Итальянку в Алжире» в чудесной старой постановке Поннеля, которую обожают артисты и публика. Какие у вас предпочтения в области оперной режиссуры?
— Я предпочитаю старомодные спектакли, потому что мне нужны пышные платья и корсеты, но часто участвую и в современных постановках. Не знаю, что лучше. Как зритель, я скучаю по цвету на оперной сцене, сценография часто слишком мрачная. В целом мне неважно, современная постановка или нет, мне важно быть актрисой и жить в музыке. Я не люблю постановки, которые идут против партитуры, однако нужно быть открытой ко всему, ведь иногда то, что с первого взгляда не нравится, в итоге производит большое впечатление и, наоборот, захватывающее действо может тебя совсем не тронуть.
— Вы производите впечатление невероятно жизнерадостного человека, и я с удивлением прочла в одном из интервью, что музыка для вас — средство от одиночества, утешение. Эти слова наполнились смыслом, когда я послушала вашу запись «Писем мадам Руа своей дочери Габриэль» канадского композитора Андре Ганьона. Эти песни такие грустные…
— Да, очень. Я счастлива, что вы это почувствовали. Авторы цикла — известный современный канадский драматург Мишель Тремблэ и прекрасный композитор Андре Ганьон — давние друзья. Они хотели поработать вместе в рамках академической музыки и, когда мы познакомились, предложили написать для меня цикл, вдохновленный фигурой Габриэль Руа, одной из величайших канадских женщин-писательниц. Я прочла все ее книги, это невероятная красота! Если будет возможность — почитайте.
Но в цикле звучат не ее тексты, а вымышленные письма ее матери, скучающей по дочери. Делая этот проект, я думала о своей матери, ведь меня тоже постоянно нет дома. И все те же слова, которые я пою, говорила мне моя мама. Например, мадам Руа пишет Габриэль: когда ты в Париже, я счастлива, потому что знаю этот город и представляют тебя там; но, когда ты в Лондоне, я чувствую, что теряю тебя, потому что не знаю тех мест. Моя мама говорит то же самое: если ты в Париже или Брюсселе — я представляю, где ты, а Вену я не знаю и не чувствую тебя. А еще она говорит: знаешь, Мари, если твоя работа перестанет приносить радость, возвращайся домой. То же самое говорит мадам Руа в последней песне: возвращайся в любой момент, без вопросов, мама всегда тут. Когда я последний раз исполняла этот цикл в Квебеке, моя мама была в зале, и я просто не могла петь, плакала и слезы текли по моим щекам. В конце я увидела, что весь зал плачет, все восемьсот человек.
Для меня именно в этом и состоит смысл музыки и нашей профессии. Когда слушаешь Девятую симфонию Бетховена, ты чувствуешь, что этот человек пережил задолго до тебя, веришь ему, и понимаешь, что не одинок. Когда я выхожу на сцену, то пытаюсь создать ощущение единения, того, что мы проживаем этот миг вместе. На мой взгляд, искусство сегодня замещает церковь, которой мы лишились. Человечество нуждается в духовности, и музыка, искусство способны ее дать: они никого не судят, а просто проникают в самое сердце. Вот почему я верю.
Не пропустите ближайший концерт серии звезд оперной сцены в Зале Чайковского: 15 декабря — лауреат «Грэмми», кавалер ордена Британской империи сэр Брин Терфель (бас-баритон, Великобритания).
