Австрийский скрипач и дирижер Томас Цетмайр на редкость успешно совмещает амплуа виртуозного солиста и востребованного дирижера — и делает это с той же естественностью, с какой в его программах уживаются сочинения Моцарта и Лигети, Бетховена и Ксенакиса. 3 февраля он впервые встал за пульт российского симфонического оркестра, выбрав для дебюта чисто австрийскую программу: в Большом зале консерватории прозвучали Третий скрипичный концерт Моцарта и Девятая («Большая») симфония Шуберта. После репетиции Томас Цетмайр рассказал, зачем привозить с собой все оркестровые партии, почему Бетховен похож на тигра и как даты жизни Баха зазвучали в его недавней записи, сделанной в австрийских Альпах. Беседовала пресс-секретарь Московской филармонии Наталия Сурнина — специально для «Вашего досуга».
Вы впервые будете дирижировать Госоркестром имени Светланова. Вы как-то специально готовитесь к встрече с незнакомым коллективом?
Для меня большая честь работать с таким замечательным оркестром, и, конечно, нужно быть во всех смыслах готовым: знать музыку, физически быть в форме. Но специально готовиться к новому оркестру — нет. Я всегда очень открыт на репетициях — это не одностороннее общение, а диалог. И я счастлив, когда музыканты щедры в совместной работе и хотят вместе создавать музыку.
Даниэле Гатти осенью впервые выступил с оркестром Московской филармонии, выбрав симфонию Шостаковича: ему было интересно соприкоснуться с русской, аутентичной традицией исполнения этой музыки. Вы, австриец, делаете австрийскую программу. Это выбор ваш или оркестра?
Мой. Музыкальный язык Шуберта с его лендлерами — типично австрийский диалект. Но Девятая симфония, конечно, гораздо больше этого, она — настоящее чудо. Шуберт не слышал ни одной своей симфонии в исполнении профессионального оркестра и при этом написал такие фантастические, уникальные для того времени сочинения. Он — один из величайших гениев.
В работе с российским оркестром есть что-либо особенно интересное, неожиданное?
Что-то интересное происходит на репетиции каждую минуту. Дирижирование — это работа, работа, работа… Ты постоянно что-то показываешь. Но когда ты завладеваешь вниманием музыкантов, здорово наблюдать, как они реагируют, улавливать со своего дирижерского места все детали, корректировать их и видеть, как преображается звучание. Раньше я часто управлял оркестром с позиции концертмейстера, со скрипкой в руках, но теперь отказался от этого, потому что слишком трудно оценивать баланс, когда играешь сам. С позиции дирижера я могу объективно судить о балансе, фразировке и так далее.
Я привожу с собой весь нотный материал, партии со штрихами. Это помогает существенно экономить время на репетициях: не надо говорить о ведении смычка и можно работать над более важными вещами. Многие так делают. Но многие и не делают (смеется). Один очень известный дирижер говорил мне, как его раздражает, что нотный материал всегда возвращается не в том виде, в каком был дан: музыканты туда постоянно что-то вписывают. Мне тоже часто приходится стирать чужие записи, когда я получаю назад ноты. Но оно того стоит, это правда экономит много времени.
Вы приезжаете в Россию уже примерно десятый раз, но мы по-прежнему мало о вас знаем. Вы родились в городе Моцарта, в Зальцбурге — это известный факт. Оба ваших родителя музыканты?
Да, оба скрипачи. Мой отец был очень известным педагогом в Моцартеуме, мама тоже преподавала скрипку. Сейчас они на пенсии.
В одном интервью вы сказали, что начали заниматься скрипкой после того, как потерпели неудачу в игре на рояле.
Ну, это было в раннем детстве. Я начал играть на фортепиано в три года, и лучше всего у меня получалось играть по слуху. Через пару лет стал заниматься на скрипке, продолжая еженедельные уроки по фортепиано, но я готовился к ним только накануне, поэтому моя фортепианная игра развивалась не так, как бы мне хотелось. А скрипкой со мной занимался отец и был очень настойчив — вот почему я стал скрипачом.
То есть ваша судьба была предопределена с самого начала? Альтернативного сценария не было?
Думаю, путь музыканта был для меня неизбежен. Впрочем, я и сам никогда не думал, что моей профессией может быть что-то помимо музыки. Но у меня есть другие интересы. Мы с женой любим ходить в музеи — мы живем в Берлине, там много всего потрясающего. Люблю шахматы, хотя я профан в сравнении с российскими шахматистами — знаю, что у вас эта игра очень популярна, и люди играют очень хорошо. Я люблю бывать на природе, плавать и заниматься йогой, люблю читать.
А кто ваши любимые художники?
Гоген, в первую очередь. Рембрандт фантастический, люблю Арчимбольдо.
Вы не были на большой выставке Рембрандта в Амстердаме в прошлом году?
Я не очень хороший турист, когда езжу по работе, а в свободное время путешествую мало, остаюсь в Берлине — там и так много интересного.
Мой друг, скрипач Айлен Притчин, занимался у вашего отца и рассказывал, что недавно вышла его школа игры на скрипке, где помимо упражнений есть высказывания философов.
Мой отец был очень хорошим музыкантом, играл в квартете на альте и был концертмейстером группы альтов в оркестре Camerata Salzburg под управлением Бернхарда Паумгартнера. Кроме того, его всегда интересовала методика и техника игры, аналитическая составляющая. Он довольно поздно завоевал известность как педагог — отчасти из-за меня, я был одним из первых его воспитанников. И должен сказать, что, если бы ребенком я попал к другому педагогу, наверное, из меня бы не вышло скрипача, я бы «занимался» так же, как на фортепиано. Отец придавал большое значение техническим вопросам, всегда давал ученикам упражнения известных скрипичных педагогов, внимательно изучал все, что писали о скрипичной технике.
Техника — служанка выразительности, она дает возможность звучать максимально интересно. Долго слушать красивый звук — утомительно и неинтересно. Ты добиваешься технического совершенства, чтобы свободно владеть звуком, фразировкой, чтобы уметь «говорить» с помощью своего инструмента, проецировать эмоции, выражать все то, что ты хочешь выразить. Для этого нужны большие технические ресурсы.
Вы работали со многими выдающимися дирижерами, среди которых Николаус Арнонкур и Франс Брюгген.
Эти двое оказали на меня самое сильное влияние. Брюгген — дирижер, с которым я больше всего любил выступать как солист. Он был так щедр — не просто делал свою работу, а вел интересный диалог. Это всегда был обмен энергиями. Я многому у него научился. Арнонкур же преподавал в Моцартеуме, где я учился. Когда мне было лет двадцать, я должен был исполнять на концерте сольные сонаты Баха. Позвонил Арнонкуру и спросил, могу ли сыграть их ему. Он согласился, и я провел целый день у него дома. Он делился со мной потрясающими мыслями о Бахе. Позднее я выступал с ним как солист с такими оркестрами, как Консертгебау, Берлинский филармонический и Венский филармонический. Мы играли концерты Дворжака, Бетховена, Мендельсона. Меня всегда восхищало, как фантастически он работает с оркестром, взаимодействует с ним.
А тот день, который вы провели у Арнонкура, изменил вас и ваш подход к музыке?
Это был интересный день. Я сыграл ему часть сонаты, он сказал, что это очень хорошо, что мы на одной волне, а потом перевернул все с ног на голову. Он учил иначе думать о музыке, давал формулы простые, но пробуждающие фантазию, открывал новые возможности. В то время идеал исполнения Баха заключался в том, чтобы сыграть все ноты ровно. Арнонкур показал, что не стоит все шестнадцатые ноты в одной фразе играть одинаково — и мгновенно все становилось выразительным, говорящим. Мне кажется, что сегодняшние приемы артикуляции, звука и динамики намного лучше помогают публике понять и почувствовать сочинение. Вкусы сильно меняются, но Бах переживает все, потому что это величайший композитор.
Ваш последний альбом — как раз сольные сонаты и партиты Баха. Вы записываете их второй раз, предыдущий был почти 40 лет назад — ваша первая запись. Как за прошедшее время изменился ваш подход к Баху?
Это результат моего развития за сорок лет — надеюсь, это слышно. Я хотел продвинуться в понимании того, что хотел сказать Бах. В новой записи я использовал две барочные скрипки: одна — 1685 года, другая —1750-го. Это годы жизни Баха. Не специально, так получилось. Смычок — копия смычка 1720 года. Я отказался от мостика, от подбородника и, конечно, играл на жильных струнах. На несколько месяцев сконцентрировался только на Бахе. Думаю, вторая запись существенно отличается от первой. Да, я повторил некоторые украшения, но теперь мой подход к орнаментике, исполнению пассажей и аккордов стал более импровизационным.
Я прочла, что вы записывали альбом не в студии, а в старой церкви.
Да — и Баха, и Изаи, и Паганини мы записывали в маленькой церкви в Санкт-Герольде, в горах, на самом западе Австрии. Это было прекрасно: не надо ездить на такси в студию — ты там живешь, ешь, дышишь прекрасным воздухом.
Вы — выдающийся исполнитель Скрипичного концерта Бетховена. Будут ли у вас в юбилейный год новые бетховенские проекты?
Я часто исполняю симфонии Бетховена со своим оркестром в Винтертуре, осенью мы делаем большой фестиваль, где Пьер-Лоран Эмар сыграет все бетховенские фортепианные концерты. В Штутгарте мы начали год со Второй симфонии Бетховена. Да, будет много Бетховена, играть его — всегда прекрасно и полезно.
Скрипичный концерт мы записывали с Франсом Брюггеном и его «Оркестром XVIII века» с его особенным звуком, это было потрясающе. Есть и еще записи, например, более давняя, с Эрнестом Буром и Ensemble Modern, она совсем другая. Это была идея Бура — использовать темпы Рудольфа Колиша, которые гораздо быстрее привычных; прежде я играл, следуя темпам Карла Черни, который поставил метроном во всех фортепианных концертах. Бетховен сам переложил Скрипичный концерт для фортепиано и написал к этому варианту каденцию, которую, кстати, я играю в скрипичной версии. Есть еще одна запись, где дирижирует Генрих Шифф — замечательный музыкант, мы много играли вместе. Но та, что с Брюггеном, самая лучшая — она была сделана на двух концертах и еще одной сессии.
Сегодня существует много разных способов играть Бетховена. Каков ваш?
Бетховен — это взрывная энергия, его партитуры полны неожиданностей. Бетховен — это драма. Он как тигр, который пытается вырваться из клетки. Важны его темпы, часто очень быстрые, но всегда исполнимые — в симфониях они фантастические. Во времена моей юности Бетховена играли очень тяжело, но сейчас традиция сильно изменилась. Невозможно сказать в нескольких предложениях об интерпретации Бетховена: у каждого сочинения свой уникальный характер, и важно его найти.
Как солист и дирижер вы исполняете много современной музыки. Как началось это увлечение? Помните, когда впервые она произвела на вас сильное впечатление?
Ребенком, лет в девять-десять, я слушал на концерте «Атмосферы» Лигети, их звуковой мир показался мне сумасшедшим и прекрасным. Это был один из моих ранних опытов восприятия современной музыки. Но исполнять ее я начал гораздо позже, потому что в студенческие годы ты играешь обычный репертуар, максимум Бартока или Берга — по крайней мере, в мое время. Сегодня студенты больше вовлечены в мир новой музыки, а ее стилистический диапазон так широк — можно выбирать из огромного количества разных сочинений. Однако непросто найти пьесу, которая была бы действительно наполнена содержанием. Сейчас масса музыки, написанной в угоду публике. Я играю много сочинений Хайнца Холлигера, они очень трудны, но, на самой взгляд, очень содержательны.
Перед нашей встречей я как раз переслушала Концерт Холлигера в вашем исполнении и думала о том, почему вы не играете Шнитке.
Я очень люблю Шнитке. В детстве я слышал его музыку в Зальцбурге в исполнении Гидона Кремера, и она произвела на меня большое впечатление. Позднее я играл его Концерт для двух скрипок [Concerto Grosso № 1 – Н. С.], камерную музыку, люблю его струнные квартеты. Много лет назад мы встречались со Шнитке в Финляндии на фестивале камерной музыки, и я был впечатлен его скромностью и чуткостью. Но сейчас я не очень активно пополняю скрипичный репертуар, потому что учу много новых партитур как дирижер.
17 февраля в качестве солиста и дирижера с Российским национальным оркестром на сцену выйдет пианист Борис Березовский, 30 марта с тем же оркестром в двух амплуа выступит скрипач Юлиан Рахлин. А Томаса Цетмайра мы снова ждем в Москве осенью: 16 и 17 октября 2020 года он со своей супругой, альтисткой Рут Киллиус, представит программу с Российским национальным молодежным симфоническим оркестром.
