Дмитрий Ульянов — один из наиболее востребованных российских певцов на мировой оперной сцене, солист Музыкального театра имени К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, выдающийся бас. Надежда Травина поговорила с Дмитрием о возобновленном спектакле «Хованщина» в МАМТ, ближайшем гастрольном туре с Теодором Курентзисом, а также узнала, как в Европе сегодня принимают российских артистов.
Дмитрий, сложно ли вам было возвращаться к образу Ивана Хованского после большого перерыва?
Вы знаете, нет. Я с радостью вновь стал Хованским. Мы долго ждали, когда сможем сыграть этот спектакль, поскольку в период пандемии это было невозможно — не разрешалось столько участников на одной сцене, поэтому я и мои коллеги испытали сейчас невероятное воодушевление, некий эмоциональный подъем. Захотелось окунуться в этот материал, восстановить партию, увидеть всех воочию на сцене.
Для вас Хованский — злодей и тиран, или есть в нем что-то положительное?
Его нельзя назвать злодеем. Это многослойный персонаж, и, прежде всего, он яркий представитель власти в спектакле. Его характер начинает раскрывается в сцене кабинета Голицына, где в единой схватке сходятся три единства русского человека — одна грань в лице князя Голицына, тяготеющего к европейцам, другая — Досифея, как представителя духовной силы, и, наконец, князя Хованского, как яркое олицетворение военной мощи и правящей доктрины. Нужно не забывать, что Хованский — это человек, в руках которого вся Москва. Он правит и простым народом, и стрельцами, которые для него не просто воины, а своего рода братья по духу. У Хованского нет злодейских помыслов. Посмотрите на его характер в следующих сценах — невероятное единение в хоре «Батя, батя, выйди к нам», и кульминация накатывающей опасности и ужаса в сцене танца персидок. Согласитесь, на свете нет абсолютно выраженного зла в таком гипертрофированном виде. Я вообще всем своим героям стараюсь придать человеческие черты.
Что вам необходимо для правдивости изображения своего героя? Обращаетесь ли вы к историческим описаниям, или предпочитаете его создавать так, как чувствуете и понимаете?
Конечно, при работе над партией я всегда опираюсь на исторические материалы, много изучаю, читаю. Например, в процессе репетиций «Хованщины» я искал исторический материал, смотрел репродукции стрелецкой казни, картины бунта, пересматривал различные фильмы. Я люблю покопаться, погрузиться в атмосферу той или иной эпохи, хотя мы все равно не можем точно знать, как именно жили в XVII веке. В итоге ты начинаешь опираться на свои ощущения, ассоциации, ищешь точки соприкосновения с современностью, находишь прообразы, которые сегодня понятны. Скажем, обращаясь к образу Хованского, я в какой-то степени представлял себе генерала Лебедя, эдакого военного командира, одиозную фигуру своего времени.
Финал Хованщины в постановке Александра Тителя дописал композитор Владимир Кобекин. Насколько его музыка удачно соединилась с Мусоргским?
На мой взгляд, получился интересный эксперимент. Звучит необычно: наша чудесная солистка-сопрано поет в полной тишине почти детским голосом, вызывая какое-то щемящее чувство. На сцене темнота, и только свечи горят… Учитывая, как ярко началась опера — с симфонической картины «Рассвет на Москве-реке», когда на сцене после очередной расправы стрельцы собираются своим братством вместе с Хованским в казарме, отдыхают, чистят оружие — и как эта вся история завершается, такой пронзительной нотой... Мне это нравится, в этом есть что-то особенное. Такое красивое многоточие.
Как у вас складывается опыт взаимодействия с современными композиторами? Думали ли вы над тем, чтобы исполнить вокальную пьесу или оперу кого-нибудь из ныне живущих?
Вы знаете, пока такой практики не было. Но если поступит предложение спеть вокальную пьесу или вокальный цикл для баса — я готов. Почему бы и нет? Я всегда открыт к эксперименту. Я немного знаком с «Носферату» Дмитрия Курляндского, интересны и произведения Леонида Десятникова, оперы того же Владимира Кобекина, исполнял недавно произведения Александра Журбина (кстати, очень интересную романс-притчу «Кактус», это было первое исполнение на сцене). Не могу сказать, что я серьезно увлечен современной музыкой, но кто знает, вдруг что-то из творчества ныне живущих композиторов меня в будущем заинтересует. Но все же на данный момент мне вполне хватает театральной работы.
Вы выходите на сцену в традиционном, классическом спектакле, как в той же «Хованщине», и в так называемой режиссерской опере вроде «Леди Макбет» Варликовски. Легко ли вам переключаться между такими разными режиссерскими стилями?
В принципе, для меня любой режиссерский взгляд интересен. Я человек достаточно космополитичный. Конечно, я люблю и исторические оперы в классическом виде — «Борис Годунов» в Большом театре или же наша «Хованщина», — но я не могу отрицать и свой интерес к современным постановкам. Я готов к любым вызовам и режиссерским фантазиям.
Даже если режиссер потребует от вас какого-то кардинального шага — того, что будет для вас неприемлемо?
В этом случае я ищу способы избежать такой ситуации — скажем, убеждаю режиссера, что буду невыигрышно смотреться в том или ином виде. Вот, например, недавно Барри Коски предложил, чтобы Царь Додон в «Золотом Петушке» был весь спектакль в трусах и в короне. На что я ответил, что это все, конечно, замечательно, но все же я бы вышел как минимум в кальсонах (смеется). Вообще, договориться можно всегда. На моей практике я не сталкивался с режиссерами-тиранами, которые строго настаивали на своем и не принимали мои предложения. Если что-то мне не нравится, я спокойно подхожу к тому же Барри или Кшиштофу, и мы обсуждаем любые моменты.
Раз мы заговорили о зарубежных спектаклях: какова ситуация с вашими выступлениями в Европе с учетом нынешних реалий?
Пока что отменилась только постановка «Хованщины» — копродукция Большого театра и Ковент-Гардена. Но в целом все стабильно. Мой агент сообщил мне, что все договоренности пока в силе, мы обсуждаем и планируем уже следующие сезоны. Хотя, как вы понимаете, спектакль может отмениться в самый последний момент.
В конце марта вы пели «Огненного Ангела» в театре Реал Мадрид. Как реагировала публика на появление русских артистов?
Вы знаете, очень хорошо. Не было никаких провокаций. Русских артистов было шесть человек, но я не увидел никакого предвзятого отношения ни со стороны организаторов, ни со стороны публики. Все было в рабочем режиме, как обычно.
А требовали ли организаторы от вас какой-то оценки происходящему? Вспоминаются недавние ультиматумы Анне Нетребко и Валерию Гергиеву.
Нет. Правда, они прислали нам официальное письмо, в котором была обозначена их позиция, четко было указано, какую страну они поддерживают, но при этом не хотят быть ни за, ни против кого-то, и, самое главное, нас ни к чему не обязывают — мы продолжаем работу. Прямо сказали, что вы для нас, прежде всего, артисты и музыканты, вне зависимости от страны проживания. Я считаю, это грамотная и правильная позиция.
Многие ваши коллеги считают, что у нас уже происходит культурная изоляция — российская публика не может поехать на тот же Зальцбургский фестиваль, зарубежные музыканты отказываются от выступлений в России. Есть ли у вас ощущение начала конца нашей культуры, или это временное явление?
Частично в этом есть доля правды, но это не носит повальный характер. Возможно, это личное дело принимающих сторон, руководства театров или же самих музыкантов. Я не могу сказать, что у нас возникла какая-то изоляция или полная блокировка. Да, какие-то имена пострадали — вот вы упомянули как раз Нетребко, Гергиева, — но мне никто ничего не запрещал и никаких условий не ставил. Все идет по плану.
Совсем скоро вы отправитесь в мини-тур с musicAeterna и Теодором Курентзисом. Я правильно понимаю, ваше сотрудничество c Теодором началось еще в Большом театре?
Да, это был 2009 год, мы тогда работали над «Воццеком». Но в последние несколько лет у нас возникла пауза, хотя мы часто пересекались на каких-то мероприятиях. Последнее наше творческое взаимодействие было над «Свадебкой» в Пермском театре. Работа с Теодором — это всегда необычный опыт, у него особое чувство музыки, своя тонкая энергетика. С ним, конечно, непросто (он очень требователен в своем поиске), но мне нравится, что у него всегда есть его индивидуальная концепция. Зачастую это не то, чего ты ожидаешь, но она всегда убеждает, и мне невероятно интересно над этим работать. Теодор очень чуткий музыкант, слушающий певца, понимающий все тонкости работы вокалиста, знающий, как работать со словом, с динамикой. Очень любопытно, как у нас получится 14 симфония и в особенности 13 симфония «Бабий Яр» Шостаковича. Тема весьма непростая, особенно в нынешних реалиях. Даже не знаю, дадут ли ее исполнить в июле на Зальцбургском фестивале…
14 симфония — это своего рода творческий ответ Шостаковича на цикл Мусоргского «Песни и пляски смерти». Вы ощущаете родство этих циклов?
Безусловно. Я нахожу для себя прямые параллели между этими сочинениями. Например, уже первый номер и у Шостаковича, и у Мусоргского очень совпадают и по духу, и стилю. Вообще, оперы Мусоргского для меня — это олицетворение полноценной музыкальной драмы. Возможно, в этом плане они близки операм Вагнера: та же структура развития, та же система лейтмотивов. У Хованского же нет как таковых номерных арий и дуэтов — только его лейттемы, сцены и точная жанровая присказка «Спаси, Бог». Но, в отличие от Вагнера, Мусоргский идет от компоновки слова. Мелодика вокальная зависит от мелодики речевой, то есть он прямо фиксирует то, как мы говорим. Для него важно само слово — его подача, драматургические акценты, интонация, смысл сказанной фразы. То же самое касается Шостаковича — вот вам и параллель. Слово прежде всего!
Насколько комфортно вы себя ощущаете в камерном репертуаре? Или вам ближе опера?
Я люблю камерную музыку, в какой-то момент я занимался циклами Шуберта, Мусоргского. Но сейчас я все же склоняюсь к большой форме. Моя настоящая любовь — это опера, я обожаю это ощущение сцены, глубины, объема. Но, вообще, иногда хочется достичь более тесного контакта с публикой, пробовать новые вещи. Хорошо, что вы спросили — мне действительно нужно подумать о камерном репертуаре. В период пандемии я хотел сделать такой концерт, но в итоге опять переключился на оперу.
Как вы провели этот сложный период?
Тяжело. В какой-то степени у меня даже была депрессия. Когда началась пандемия, у меня было около семи контрактов подряд — постепенно они отменились один за другим. Например, я должен был улететь в Мюнхен петь «Бориса» — и тут я узнаю, что спектакля не будет. Окей, через три недели перелет в Канаду, значит, пора готовиться к этому выступлению — там Вагнер. И вот ты готовишься, вспоминаешь партию, но проходят эти три недели, поступает информация, что и этот спектакль отменился. Я говорю себе — хорошо, приступаю к «Петушку», садимся с концертмейстером повторять партию Додона…но и здесь не получается. Помню, когда мне сообщили, что не будет «Бориса» на Зальцбургском фестивале, я взял ноты и просто швырнул их в угол, пообещав самому себе, что больше не издам ни звука. И я совершенно перестал заниматься — махнул рукой, лег на диван и перешел на сериалы. Наверное, месяц я просто лежал ничком и ничего не делал, не понимая, что будет дальше. Парадокс артиста в том, что когда у нас все плотно, мы жалуемся: «Эх, нам бы месяц, я бы это доучил». А когда тебе дают целых три месяца, но у тебя наступает некий провал, эмоциональное выгорание — ты понимаешь, что тебе вообще ничего не хочется. И ладно бы от тебя это зависело — закрыли-то весь мир! Короче говоря, это было страшное время.
В пандемию резко возросла роль онлайн-вещания — люди смотрели оперные спектакли, сидя на диване у себя дома.
Такая форма существования жанра оперы должна быть только дополнением, но ни в коем случае не постоянством. Опера — это живая субстанция, от цифрового контента она многое теряет. Когда в Метрополитен ввели онлайн-трансляции в кинотеатрах, то вскоре выяснилось, что посещаемость самого зала резко упала — конечно, теперь же можно сидеть в кресле с поп-корном и слушать «Бориса». А уж когда и поголовно онлайн-трансляции начались… Понятное дело, что онлайн формат необходим для публики, которая физически не сможет присутствовать на концерте, скажем, живет в другом городе, или вот в условиях пандемии. Но я убежден, что целиком отменить живое звучание невозможно, и онлайн-театр — это жалкий суррогат настоящей оперы. Поэтому, раз свершилась долгожданная отмена всех ограничений, призываю всех обязательно приходить в театр. С удовольствием ждем вас на наших спектаклях!
