Пианист, участник Международного конкурса пианистов, дирижеров и композиторов им. С.В. Рахманинова Станислав Корчагин в интервью музыкальному критику Надежде Травиной рассказал о своем выступлении на конкурсе, об отношении к современной музыке, преподавании и любви к Рахманинову.
Стас, расскажи, как так получилось, что ты стал участником, а потом полуфиналистом Международного конкурса Рахманинова?
СК На самом деле, это произошло случайно. Один из участников не смог приехать, и меня пригласили как бы на его место. То есть, моя фамилия в общем списке пианистов появилась в день начала конкурса. Я даже не думал об этом — заканчивал ассистентуру-стажировку в Гнесинской академии, готовился к госэкзаменам по специальности, и тут мне поступает звонок: «Станислав, Вы хотели бы принять участие в конкурсе Рахманинова?
А кто позвонил?
СК Из дирекции конкурса. Конечно же, я обрадовался. Но оставалась ровно неделя до старта. Слава Богу, у меня уже была готова программа. Наверное, я был уверен, что пройду в первый тур, у меня была хорошая запись на отборочном этапе. В итоге, так и получилось.
Что можешь рассказать об атмосфере конкурса? Конкуренция сильно ощущалась?
СК Конкуренции как таковой не было. Наоборот, мы даже немного сдружились. Мне хотелось максимально хорошо донести свою интерпретацию в великом Большом зале консерватории, и я не думал о том, что мне обязательно нужно кого-то опередить. В целом, атмосфера была комфортная, домашняя, словно это был сборный концерт разных артистов.
Но все-таки было обидно не пройти дальше?
СК Это всегда обидно, но я предполагал такой исход. Я был готов к тому, что программа второго тура, возможно, не найдет отклика у жюри. И «Соната» Бартока, и «Вариации на тему Шопена» Рахманинова оказались вне фокуса конкурса. Только после выступления я понял, что «Вариации» сложны даже для концерта, этот цикл не сразу проникает в сердце. Он был прежде всего интересен мне, и мне хотелось поделиться этим с судьями и слушателями. И несмотря ни на что, я получил огромное удовольствие от выступления в Большом зале. Это было прекрасное время.
Закрывая тему конкурсов: ты готовишься сейчас к какому-то состязанию?
СК Да, готовлюсь к Всероссийскому конкурсу, буду в декабре выступать в Красноярске. Важно, что Первая премия на этом конкурсе дает право выступать на Международном конкурсе Чайковского.
А как ты в целом работаешь над сочинением? Слушаешь ли какие-то записи других пианистов или, наоборот, абстрагируешься?
СК Я просто смотрю в ноты, ищу интересные находки, пытаюсь найти звуковые решения. Если это музыка Рахманинова, то я слушаю только его записи. После Сергея Васильевича тяжело слушать кого-то еще. Когда я занимаюсь, не подхожу к этому процессу как музыковед. Все эти ассоциации приходят в голову сами, если у тебя есть наслушанность.
В своем недавнем интервью ты сказал, что тебе не близка музыка сегодняшних композиторов. Неужели никто совсем не нравится?
СК Я, наверное, не совсем точно выразился. Я имел ввиду, что сейчас немного неподходящая эпоха для сочинения. Вся музыка, которая исходит из-под пера нынешних авторов, это музыка прошлого.
То есть, ты согласен с распространенным суждением о том, что вся музыка уже написана?
СК Не совсем. Мне кажется, мы еще не нашли язык, который будет подходить под ритм нашей жизни. То, что пишут сегодня композиторы, вызывает у меня диссонанс. Это не клеится с действительностью. Сегодня надо говорить совершенно новым языком. И его, на мой взгляд, пока не нашли.
А как же многочисленные изобретения композиторов — расширенные техники, новые тембры, поиск интересных звучностей?...
СК Это все замечательно, но в этом всем них нет крови и боли, нет нерва, и многого другого, что позволило бы этой музыке остаться в вечности. Все эти техники не вызывают глубокие эмоции, не отражают ритм нашей жизни.
А какой он?
СК Я думаю, очень торопливый, синкопированный, такой…внешний. Везде много рекламы, продаж, и почти нет погружения в настоящее. Мало искренних чувств, все больше бытового. Это время такое — техногенный век. Искусство за этим не поспевает, но я уверен, что поспеет. Что касается современных композиторов, я лучше послушаю Баха или Дебюсси. Тяжело мне представить музыку сегодняшних авторов, которая будет в моем плейлисте.
А какие композиторы входят в твой плейлист?
СК Рахманинов, Бах, Дебюсси, Равель, Шопен…Я люблю всех великих. И есть еще много композиторов, которые незаслуженно остаются в тени других. Например, Муцио Клементи, Гуго Вольф, Алексей Станчинский…
Есть ли у тебя мечта исполнить какое-то конкретное сочинение? Чтобы, так скажем, закрыть гештальт.
СК Хочу выучить 12 этюдов Дебюсси. Вообще, мечтаю сыграть всего Дебюсси и Равеля. Но как сделать, чтобы всё это было одинаково качественно — вопрос. Мне всегда хочется исполнять новое, и порой эта «репертуарная река» выходит из берегов. Но некоторый, присущий мне, перфекционизм не дает мне слишком сильно «распыляться». Всегда хочу довести каждое произведение до максимально возможного идеала.
Сегодня многие молодые музыканты активно продвигают свое творчество с помощью менеджмента. Пианист только выступает и не задумается о гастрольном графике или постах в соцсетях. Тебе хотелось бы какую-то команду, которая бы тебе помогала?
СК Я никогда не задумывался об этом, я все концерты себе организовывал сам. Но я согласен с тем, что менеджмент должен быть. Музыкант ведь должен заниматься музыкой и ничем другим. Это очень отвлекает. Недаром же Рахманинов, когда писал музыку, выгонял всех из дома — они ему элементарно мешали погрузиться в тишину, без которой невозможно рождение музыки. Насчет соцсетей: многие мои знакомые сами ведут эти платформы, активно пользуются этим инструментом для продвижения своей карьеры. Но я не понимаю иногда, зачем нужно документировать каждый свой шаг. Это не совсем мое.
Я знаю, что ты сейчас начал преподавать.
СК Да, в Гнесинской академии мне дали 8 студентов. Я рад, что у меня выдалась возможность преподавать. Это меняет отношение к собственной работе над интерпретацией, ты по-другому начинаешь к себе относиться. Студентам я стараюсь не давать играть «некачественно», нагружаю их большим количеством музыкальных задач. Педагогика мне очень интересна — это как частичка благотворительности. Каждый музыкант должен что-то отдавать — и не только какие-то личные искания на сцене.
Расскажи о своем педагоге Татьяне Абрамовне Зеликман. За что ты ей больше всего благодарен?
СК Она дала мне практически все, что я умею сейчас. Я учился у нее 11 лет, поэтому одной фразой не выразишь то, за что я ей благодарен. От нее я перенял «базу», исполнительскую школу, понимание стилей, понимание текста. Татьяна Абрамовна научила меня добиваться настоящего сценического качества, без которого не обойтись уважающему себя пианисту. Она всегда говорила, что нужно выходить на сцену, как в последний раз и переживать заново сочинение. И во время конкурса Рахманинова Татьяна Абрамовна мне помогала, занималась со мной.
Ты волнуешься на сцене или, наоборот, испытываешь кайф?
СК По-разному. Испытываю кайф я, скорее, после выступления. Вообще, выход на сцену — это как прыжок с парашютом. Ты точно насмерть не разобьешься, но адреналина, при этом, хватает. Я играю и знаю, что у меня есть только одна попытка. От этой мысли появляется трепет и азарт, с которым исполнение на сцене становится исключительным. В классе или пустом зале так не повторишь. Это коннект с публикой, который очень заряжает тебя.
Раз ты упомянул пустой зал…Как ты провел пандемию? Каким было для тебя это время?
СК Еще до пандемии я успел приобрести рояль (привет соседям!). Как ни странно, для меня это было чудесное время. Я устраивал концерты для самого себя, выучил наконец-то «Ночной Гаспар» Равеля. В общем, провел время с пользой.
Какие-то пианисты тебя вообще вдохновляют?
СК У меня постоянно меняются вкусы. Раньше очень любил Рихтера, в детстве раз 150 смотрел кассету с телефильмом «Энигма». Сейчас постоянно слушаю Гилельса. До его интерпретаций я дорос совсем недавно.
Ты бы хотел пойти на концерт Гилельса или Рихтера?
СК Первым делом я бы пошел на концерт Сергея Васильевича Рахманинова. Слушал бы его и не дышал. Ничего бы ему не сказал после. Мне кажется, выше него нет никого в мире. Рахманинов — это моя мечта. Неосуществимая. Ведь у каждого же должна быть такая мечта, верно?...
