Федосеев играл в блокадном Ленинграде и престижных залах Европы и Америки, творил чудеса с любым коллективом: будь то оркестр народных инструментов или оркестр Французского радио. Он руководит Большим симфоническим оркестром им. Чайковского и Венским симфоническим, является первым приглашенным дирижером оркестра Токийской филармонии, сотрудничает с десятком лучших коллективов мира. Но любимые музыканты и лучшая публика маэстро находятся в России. Он всегда держится в стороне от околомузыкальной шумихи, похоже, что, кроме музыки, его ничто не интересует.
– Владимир Иванович, в чем, по-вашему, заключается талант дирижера?
– Талант дирижера… в таланте. Если говорить более обстоятельно – в том, чтобы вызывать ответные чувства у слушателей. У дирижера может быть прекрасная техника, но при этом он может не достучаться в сердца людей. Как и в любой профессии, среди дирижеров много ремесленников, но мало художников.
– Когда вы поняли, что хотите стать дирижером?
– Очень давно. Мальчиком я бегал по улицам Ленинграда за оркестрами и махал руками, имитируя движения дирижера. Моя первая учительница музыки направила меня на этот путь. Конечно, тогда я не мечтал достичь каких-то необыкновенных высот, просто хотел дирижировать.
– А не было желания сочинять или исполнять музыку?
– Когда-то я пытался сочинять, но понял, что у меня нет таланта для этого. Что касается исполнительства, то я считаю, что музыкант должен заниматься одной профессией. Бывают случаи, когда дирижеры становятся исполнителями, а инструменталисты встают за дирижерский пульт – сейчас это модно. Но наша профессия требует полной отдачи, ее невозможно совмещать с чем-либо еще.
– Каков ваш стиль взаимоотношений с музыкантами оркестра? Правда ли, что нужно быть диктатором для того, чтобы добиться идеального звука?
– Действительно, есть дирижеры-диктаторы. Такими были Мравинский, Караян. А есть дирижеры «от любви». Я принадлежу ко второй категории. Моя задача в том, чтобы обнаружить в музыканте тот талант, о котором он и сам не подозревает. Я строг, но не хочу вызывать у музыканта страх. Он может сыграть правильные ноты, боясь рассердить дирижера, но это будет не та музыка, которая идет от сердца.
– А знаменитый оркестр Мравинского?..
– Был другой режим, другое время. Все это ведь накладывает свой отпечаток. Во времена Мравинского такой стиль работы приносил свои плоды. Сейчас все изменилось. Многие перемены, правда, произошли в худшую сторону. Изменилась позиция государства по отношению к искусству, культуре, и это очень плохо. Это ведет за собой утрату духовности, а бездуховная нация потеряет и все остальное.
– Как начиналась ваша работа, когда вы возглавили оркестр в 1974 году?
– Было очень трудно. Во-первых, я пришел из оркестра народных инструментов, во-вторых, был моложе почти всех музыкантов. Оркестр имени Чайковского считался элитным коллективом. Путь к взаимопониманию был очень сложным. Я несколько раз пытался все бросить, уехать в провинцию. Очень помогла моя жена. Сказалась и поддержка партийных руководителей, которые поверили в меня. Признание на Западе тоже повысило мой авторитет на Родине. У нас в России бывает и так. Теперь я счастлив, что прошел этот путь, добился результата. Конечно, изменился мой характер, я закалился.
– Что такое, по-вашему, идеальный оркестр? С какими коллективами вы предпочитаете работать?
– Идеального в мире вообще ничего нет. Но есть стремление к идеальному. Я не могу назвать оркестра без недостатков, но делаю все, чтобы добиться безупречного звучания. Моя работа с оркестрами в Москве, Вене, Берлине – это стремление приблизиться к идеалу. Это трудно, но в этом и есть счастье. В оркестре 120 музыкантов, хороших, плохих, кого-то надо исправлять, кого-то выгонять – всякое бывает. Когда меня спрашивают, что я хотел бы изменить в оркестре, я отвечаю: пусть все остается, как есть, жизнь сама расставит все по своим местам. Но надо помогать людям.
– Некоторые оркестры Москвы ориентируются на состоятельную публику: формируют соответствующие программы, продают дорогие билеты. Вы, наоборот, проводите «Общедоступные абонементы» за символическую плату. Вам важнее видеть на концертах настоящих любителей музыки, чем иметь прочное финансовое положение?
– Конечно. Играть надо для тех людей, для которых созданы музыкальные произведения. Они ведь написаны не для элиты или богатых, а для людей, которые чувствуют сердцем. «Общедоступные абонементы» созданы специально, чтобы видеть в залах студентов, пенсионеров, малообеспеченную интеллигенцию. По этим же соображениям мы выступаем в провинции. Я счастлив, когда вижу в залах простых людей, которые после концерта предлагают пойти к ним домой и поесть пельменей, когда у них на глазах появляются слезы и они кричат из зала: «Что вы с нами делаете?» Это для нас самое главное. Конечно, без денег не прожить, и наше финансовое положение нелегкое. Нам помогает «Лукойл», мы очень благодарны за это. Оркестр все время совершенствуется, хотя условия существования ухудшаются. Мы всегда надеемся на лучшее.
– Меняются ли со временем ваши трактовки музыкальных произведений?
– Меняются, и очень сильно. Ведь интерпретация сочинения возникает под воздействием сиюминутных эмоций, впечатлений, которые получаешь, скажем, от живописи или созерцания природы. Иногда я сам не узнаю записей своих выступлений по радио, если не объявляют, кто это исполняет.
– Но они вам нравятся?
– Да. То, что не нравится, я переделываю. Сейчас вещи Шостаковича нельзя играть так, как играли их в сталинские или брежневские времена. Тогда его музыка, как и вся русская классика, исполнялась с большой помпезностью. А ведь в музыке Шостаковича есть и сила духа, и потрясающая драматургия, и обращение к Богу. Время накладывает отпечаток на все.
– От наших оркестров на Западе ожидают исполнения русской классики. Какую музыку вы играете за рубежом?
– Наш оркестр один из немногих, кому позволено играть любую музыку. Мы играем сочинения Бетховена на его родине, участвуем в бетховенских фестивалях. Играем венскую музыку в Австрии, Моцарта исполняем в Зальцбурге, в Японию везем Малера. Нет никаких ограничений в этом отношении.
– Вы живете в Москве, Вене, работаете во многих городах. Где вы чувствуете себя наиболее комфортно?
– Самым комфортным образом я чувствую себя в нашей деревне на Валдае. Конечно, мне нравится Вена – это музыкальная столица. Люблю Цюрих – прекрасный чистый город, где сейчас очень престижно выступать. Но комфортно я чувствую себя только на Валдае.
– Есть ли нереализованные творческие планы?
– Мечтаю продирижировать оперой Вагнера. Но понимаю, что в России эта задача неосуществима, потому что у нас нет «вагнеровских» певцов. Очень хочу поставить «Дон Кихота» Массне в Цюрихе с великими певцами.
