– Фестиваль назвали «Автопортретом», как и ваше сочинение, написанное в 1984 году. Как бы звучало оно, если бы вы писали его сегодня?
– Наверное, по-другому. Многие художники писали свои автопортреты, это одна из самых распространенных художественных форм с давних времен. Годы меняют не только внешний вид человека, но и его отношение к миру, к окружающим, взгляды на извечные проблемы мироздания. Конечно, сегодня я бы написал по-другому. Кстати, 1984 год значим еще и потому, что это ведь был «год Оруэлла»...
– Почему ваша музыка на Западе звучит чаще, чем в России?
– Этому есть несколько причин. Бывают приливы и отливы интересов. Сейчас мои произведения в России действительно исполняются реже, но я не вижу в этом ничего страшного. Это естественный процесс. Придут другие люди, которые изменят ситуацию. Есть и практическая сторона. Последние десять лет я сотрудничаю с музыкальным издательством «Шот». Это одно из старейших издательств в мире, ему, в частности, принадлежат права на сочинения Бетховена и Вагнера. И на мои произведения – во всем мире, кроме России. В России права пока остаются за мной. Дело в том, что на Западе правообладателю платят за аренду нотного материала. Недавно в Нью-Йорке произошла комическая история. На премьеру моего произведения приехал представитель издательства доктор Краузе. Представляя его дирижеру оркестра, я сказал, что когда они захотят исполнить Девятую симфонию Бетховена, то будут брать нотный материал у «Шот». На что дирижер с улыбкой ответил, что им ноты не нужны: они играют бетховенскую симфонию на память...
У российских коллективов нет средств для аренды нотного материала. Я понимал, что мою музыку просто перестанут играть в России. Издатели пошли мне навстречу, но все равно остаются препятствия. Ноты для предстоящего фестиваля доставили с огромной скидкой, но по российским меркам это огромные деньги. По моей просьбе в библиотеку Московской консерватории отправили мои сочинения последних лет. Но у консерватории не нашлось денег на уплату таможенной пошлины, и ноты вернулись обратно...
– Вы много пишете, выполняя заказы концертных организаций во всем мире. Каково это – писать по заказу?
– Даже великие композиторы всю жизнь только тем и занимались, что писали по заказу. Гайдн был вынужден еженедельно сочинять по произведению для князя Эстерхази. «Реквием» Моцарта написан по заказу. Заказ вовсе не означает строгой регламентации творческого процесса. Например, в контракте на сочинение, которое будет исполняться на мой день рождения в Линкольн-центре в Нью-Йорке, указали только продолжительность произведения: от 75 до 85 минут. Никаких других условий не было.
– А как же вдохновение? Вдруг заказ поступил, а его нет…
– Ну, знаете, я в это мало верю. На эту тему есть анекдот: идет человек по Нью-Йорку и спрашивает у прохожих, как попасть в Карнеги-холл. Ему отвечают: «Practice, practice, practice…» Нужно практиковаться: быть сосредоточенным и много работать. Я люблю форму заказов и не вижу в ней насилия над творчеством. К тому же это дисциплинирует меня в смысле времени. Для российского человека, коим я являюсь, это более эффективная форма работы, чем сидеть где-то и философствовать о том, что нет вдохновения.
– Что самое главное в работе композитора?
– Интуиция. Кто-то с неба вам диктует, и идеи приходят... Когда себя принуждаешь, ничего не получается.
– Насколько музыка свободна от влияния общества, политики?
– Политика влияет на любое искусство, в том числе и на музыку. Свою «Героическую симфонию» Бетховен первоначально посвятил Наполеону. Позже он снял посвящение, увидев монархические устремления полководца. Великие композиторы находились под влиянием большой политики, не говоря уже о том, что Бах посвятил свои «Бранденбургские концерты» герцогу Бранденбургскому, выказывая тем самым ему свою преданность и почтение.
XX век изобилует такими примерами. Но мне думается, что главное для художника – это ощущение внутренней свободы. Свободы не только от идеологического диктата, но и от мнения чиновников или критиков. Шостакович, например, который по статистике ЮНЕСКО является самым исполняемым композитором XX века, жил в эпоху страшного сталинского террора. Но его чувство внутренней свободы было огромно, все свои величайшие произведения он написал в это страшное время.
– Композитор – это гражданин мира или порождение национальной культуры?
– Сейчас я провожу много времени в Германии и вижу, как здесь популярна русская музыка. Думаю, что у каждой нации есть своя ментальность, которая определяет характер и формы выражения произведения. Поэтому национальное начало должно превалировать.
– Насколько важен выбор исполнителя вашего сочинения?
– Отношения с исполнителем в высшей степени важны. Композитор пишет нотные знаки, но кто-то должен вдохнуть жизнь в них, пропустить мелодию через свои легкие, кровь, нервную систему.
– С кем из музыкантов вы сейчас сотрудничаете?
– Много работаю с Максимом Венгеровым, Мстиславом Ростроповичем, Марисом Янсонсом, Олли Мустоненом, Лореном Маазелем, Дмитрием Ситковецким. В последние годы эти люди доставляют мне много радости и творческого счастья.
– Вы легко адаптировались к жизни на Западе?
– Мы никуда не переезжали, чемоданов не собирали. Живем на несколько домов. Скоро приедем в Москву в нашу квартиру на Тверской улице. Снимаем жилье в Мюнхене, поскольку моя профессиональная деятельность связана с этим городом, здесь находится и мое издательство. Стараемся несколько месяцев в году проводить в Литве, где у нас есть дом. Мать Майи Михайловны родилась в Литве. Может быть, эти частые перемещения немного утомительны, но зато так не скучно жить.
– Не могу не спросить, каково это, быть мужем Майи Плисецкой?
– С одной стороны, нелегко, с другой, она не только великая балерина, но и великая женщина в каждом своем проявлении.
– В чем секрет вашего семейного счастья?
– Думаю, это было Господне решение – соединить нас. Мы вместе уже 45 лет, это большой срок, но нам нисколько не скучно друг с другом.
– Сейчас в Москве неспокойно. Люди не очень охотно ходят на концерты, в театры. С каким настроением вы едете в Москву?
– Во всем мире сейчас тревожно и напряженно. Это ощущается везде. 11 сентября прошлого года мы с Майей Михайловной летели из Европы в Вашингтон. Уже на подлете к Вашингтону наш самолет развернули и посадили в Канаде, в Галлифаксе. Четыре дня мы провели на базе ВМС. Вот так неожиданно попали в эпицентр событий. В Нью-Йорке оказались 16 сентября, когда город еще дымился. Так что я понимаю москвичей. Страх может изменить всю нашу жизнь. Но я надеюсь, что люди придут на концерты фестиваля. Его организует агентство «Краутерконцерт». Рад, что в России появились концертные организации подобного класса.
Василий Синайский, дирижер
Родиона Щедрина я знаю давно и с радостью исполняю его произведения. Очень люблю симфонические поэмы «Музыка русских народных цирков» и «Музыкальное приношение для органа». Не так давно мы с английским оркестром исполняли «Два танго Альбениса». В Англии мы выпустили компакт-диск с «Музыкой русских народных цирков» и не менее популярной Второй симфонией. Я считаю Родиона Щедрина одним из самых ярких и талантливых композиторов современности.
Денис Мацуев, пианист
Родион Щедрин – это, безусловно, живой классик. У него свой стиль, свой язык, который мне очень близок. Я много играл его музыку и рад, что мне выпала честь принять участие в юбилейном концерте, где я буду исполнять его Пятый концерт.
Дмитрий Бертман, художественный руководитель «Геликон-оперы»
Современники живут рядом с классиками, не замечая их величия. Но есть редкие счастливые исключения, когда художник становится классиком в период своего расцвета. Родион Щедрин – композитор, с которым мечтает общаться и сотрудничать каждый музыкант. Хочу поздравить Родиона Константиновича и его супругу Майю Михайловну Плисецкую с этим юбилеем. Жду того дня, когда на моем режиссерском столе появится партитура Щедрина.
