В конце июня филармония проведет фестиваль «Другое пространство». Одним из участников будет ансамбль «Студия новой музыки». Мы поговорили с его основателем Владимиром Тарнопольским о судьбе современной академической музыки в России.

Миссия «Студии новой музыки» — приобщать российскую публику к музыкальному авангарду.

Большинство людей даже не догадываются, что весь мир продолжает сочинять еще что-то, кроме попсы.
Не все так трагично. На концертах «Студии новой музыки» всегда много публики. А серьезный композитор не должен пестреть в медиа. Вы, конечно, не согласны, что вся великая музыка уже написана? В конце концов, можно сказать, что великая музыка закончилась на Бетховене. Более того, она заканчивалась с каждой его следующей симфонией или сонатой.

При советской власти новую академическую музыку часто называли идеологически враждебной. Сегодня в этом смысле полная свобода — и что же?
На смену цензуре пришел другой великий инквизитор — Капитализм. Филармонии хотят играть только кассовые хиты классики. Это напоминает сахарный диабет: у человека много сахара в крови, но он продолжает пожирать сахар, а сахар продолжает пожирать его.

По-вашему, публика становится хуже?
В 80-е годы, чтобы попасть на концерт музыки Шнитке, сносили двери в Большом зале консерватории. А сегодня на него никто не ломится. Публика требует: дайте сладкое и вкусное! Но музыка не развлечение. Она в чем-то почти научное исследование и отвечает на самые актуальные вопросы: зачем? почему? что происходит с человечеством?

Но человечество жаждет мюзикла. Вот вы бы могли поднапрячься и написать мюзикл?
А я и написал. Это такая ироничная сказка про современную Золушку. Премьера с помпой прошла в лондонском Барбикане. Там участвуют взрослый и детский оркестры, постепенно в ткань детского оркестра внедряются элементы современного музыкального языка. Мои герои — очень специфические: Принц — настоящий рэпер и байкер, Фея не очень-то доверяет волшебству, а Золушка, познакомившись с принцем поближе, понимает, что он ужасен, и выходит замуж за изготовителя джема.

Вы способны сочинять заставки, отбивки, музыку для рекламы?
Никогда не писал. Все-таки это какой-то другой тип композитора.

Академический композитор Павел Карманов пишет и не стесняется.
Дело не в стеснении. Для меня писать музыку — это значит отдать кусок жизни. Над той же «Золушкой» я работал больше года. Ее сразу же поставили в нескольких странах. Но здесь никто как-то не интересуется.

Может, податься в Большой театр?
Я вел переговоры. Хотел написать для них оперу. Но там что-то в очередной раз поменялось — и все заморозилось.

Четыре ваших оперы были поставлены за границей. Значит, судьба все-таки сложилась?
Как композитор я реализуюсь процентов на двадцать — из-за своей крайней занятости в консерватории, в ансамбле «Студия новой музыки». Но все, что я написал, играли великие музыканты: Мстислав Ростропович, Геннадий Рождественский, Валерий Гергиев, Наталья Гутман, Юрий Башмет... Если бы больше было времени писать! Ложусь в шесть утра — все равно не хватает.

Теперь модно играть музыку где- нибудь в руинах, на заброшенном заводе. Она нуждается в отстраненном пространстве?
Это очень характерная тенденция. Только здесь нужно различать две вещи. Можно просто сыграть «Времена года» Вивальди в париках, сидя на развалинах чего-нибудь великого. Другое дело, когда смена пространства вызвана самим музыкальным замыслом, как, например, в некоторых сочинениях Ксенакиса, которые вообще лучше исполнять в планетарии. В моей опере «По ту сторону тени», поставленной на Бетховенском фестивале в Бонне, два ансамбля располагаются справа и слева от зрителя, а средства мультимедиа усложняют преломление звука.

В этом году десятки молодых композиторов подписали открытое письмо в защиту своего творчества. Почему там нет вашей фамилии?
Да я года с 94-го писал такие письма каждому новому министру культуры, но ни разу не получил ответа. Мне приятно, что тема продолжена. Если будет специальный фонд — это замечательно. Но он мало что изменит. Ну, найдут какой-нибудь «блат» наверху, ну, построят центр или что-то вроде... Вот скажите, водится ли в озере Лох- Несс чудовище?

Ой, как хочется!
А я отвечу: его там точно нет! Чтобы оно существовало, ему надо спариваться с себе подобными, иметь детенышей, всем им надо чем-то питаться, для чего нужен планктон, а планктон тоже должен как-то расти... То есть нужна целая экосистема! Так и современная музыка. Я верю только в ежедневную, каждоминутную работу.

И на что вы настраиваете своих консерваторских студентов?
На то, что музыка — это своего рода модель мира. И что культура — это единственное, что остается от цивилизаций. Где эти греки?.. И что там осталось после Советского Союза?..

Кто слушатель новой музыки?
Если очень схематизировать, то есть две категории. Первая — традиционная филармоническая публика, которая постепенно исчезает. Билеты хорошие стоят дорого, да ее еще и репертуаром умерщвляют, из года в год исполняя два десятка названий. Иногда этот слушатель приходит на концерты к нам. Это важно — у него есть слух, опыт. Другой тип — человек без музыкального образования, он молод, страшно любопытен, социально активен, его интересуют новые технологии, новые подходы. Было бы замечательно объединить обе категории. Но даже если слушатели приходят к нам только для того, чтобы посмотреть, как электроника взаимодействует со скрипкой, — это уже хорошо. Они потом прирастут.

Каким произведением убедить скептика, что современная серьезная музыка — это нечто?
Их очень много. На мой взгляд, симфония Лучано Берио, написанная в 1968 году для симфонического оркестра и культового тогда вокального ансамбля «Свингл Сингерс». Она захватит кого угодно. Или Lontano — «Вдали» Дьердя Лигети — совершенно космическая музыка, захватывающая самого неподготовленного слушателя!.. Когда- то считалось, что «Завод» Мосолова 1927 года — страшное, разрушительное футуристическое сочинение. Когда я учился, нас им пугали. А сейчас мы играем его перед детьми — и они просто счастливы!