Любимец Москвы выдающийся пианист Николай Петров отмечает сразу два юбилея – свое 60-летие и 40-летие концертной деятельности. Геннадий Рождественский в стиле, подобающем великому дирижеру, говорил о Николае Петрове так: «Он счастливо сочетает в себе высочайшие достижения мировой фортепианной культуры с российской мощью и размахом».
Но Николай Арнольдович Петров – не только блистательный, признанный во всем мире музыкант. Положение одного из «столпов» нашей статусной интеллигенции – наряду с Никитой Михалковым, Юрием Башметом и другими именитейшими из именитых – не мешает ему оставаться живым, веселым и неподражаемо «уютным» человеком. Он старожил подмосковной Николиной Горы, любимец прессы и публики, веселый остроумец, охотно признающийся в любви к демократичной картошечке с селедочкой. Поистине, без Николая Арнольдовича Петрова Москва потеряла бы часть своего обаяния!
По примеру многих своих коллег и друзей, еще в 60-х, после победы на нескольких престижных международных конкурсах он мог бы уехать на Запад. Но давно сказал: «Я воспитан в России и привык к принятому у нас общению между людьми».
Он с одинаковым успехом играет классику и современные опусы. «Под его имя» в Москву едут мировые звезды, а традиционный концерт «Николай Петров представляет...» каждый год знакомит публику с молодыми талантливыми пианистами. Между прочим, с будущими конкурентами. Если, конечно, им хватит таланта, упорства и веселого азарта...
– Николай Арнольдович, как возникла программа вашего концерта?
– Я очень люблю руководителя камерного оркестра «Musica Viva» Александра Рудина, считаю его талантливым, я бы даже сказал, мультиталантливым музыкантом и замечательным человеком. А с Гос-оркестром, который тоже будет играть на юбилейном вечере, прошла вся моя жизнь: свой первый сольный концерт я играл с этим оркестром 19 лет от роду, в 1963 году. Можно сказать, что мы прожили вместе жизнь: вместе выросли, вместе состарились...
– Вы запомнили свое первое выступление?
– Конечно. На самом деле в этом году будет не сорок лет моей концертной деятельности, а пятьдесят три. Недавно я нашел дома программку, где написано: «Ученик старшего подготовительного класса Коля Петров играет «Шуточку» Кабалевского». Но я веду отсчет выступлений с первого «коммерческого» концерта в Юрмале, за который получил 10 рублей!
– В то время положение начинающего пианиста было лучше или хуже, чем сейчас?
– Все было по-другому. Я без особого удовольствия вспоминаю коммунистический режим, но нельзя все чернить. Сорок лет назад пианист, завоевавший премию на престижном конкурсе, получал возможность играть концерты в Малом и Большом залах консерватории. Сейчас все пущено на самотек. Из десяти лауреатов работать в полную силу продолжают в лучшем случае один-два. Остальные растворяются в неизвестности.
– Изменилась ли за эти годы ваша публика?
– Она постарела. К сожалению, на концерты приходит все меньше молодежи. Сейчас говорят, что нужно устраивать в Зале имени Чайковского только коммерческие концерты и поднять цены на билеты. Значит, многие люди будут лишены возможности посещать этот зал. Это несправедливо. Их жизнь и так не назовешь легкой: задерживают пенсии, платят копейки, на улицах полно хулиганья, опаздывает транспорт. И тем не менее люди приходят на концерты. Приходят вопреки всему.
– Что нужно делать, чтобы молодежь пошла на концерты классической музыки?
– Этот вопрос я бы задал руководителям нашего телевидения. Та мерзость и гнусная попса, которую изрыгают на людей большинство телеканалов, не приучит слушать серьезную музыку. Конечно, крутить клипы Бориса Моисеева или «Тату» гораздо выгоднее. Но нельзя думать о сиюминутной выгоде, а потом удивляться, почему в России растет такая молодежь.
– Как вы готовитесь к концертам в России и на Западе?
– Абсолютно одинаково – и к концерту в Белгороде, и к выступлению в Карнеги-холле. Я считаю опасным для творческого здоровья, когда человек говорит себе: «Там я буду стараться, а здесь не стоит». Как говорил Богдан Титомир: «Пипл хавает». Так вот, «пипл не хавает»! Если музыкант халтурит, выступая во второстепенных, казалось бы, залах, он начинает так же играть и на самых известных площадках. Сцена не прощает халтуры.
– Вы волнуетесь перед выступлениями?
– Конечно. Но до сих пор это скорее помогало мне играть. К сожалению, многие известные музыканты умерли раньше, чем им было предначертано, из-за чудовищной боязни сцены.
– Есть ли у вас любимые композиторы?
– Я играю то, что люблю, и люблю то, что играю. Любимого композитора у меня нет. Иначе, чем к другим, отношусь только к Иоганну Себастьяну Баху.
– Говорят, вы любите джаз…
– Я с 1949 года абсолютно им «раздавлен». Безумно люблю, коллекционирую записи с середины 50-х годов. Хотя так называемый авангардный джаз «third stream» мне не очень интересен. Его не сравнить с джазом 60–70-х. Когда в джаз стали проникать рок, а потом попса, это не принесло пользы. Хотя, конечно, все зависит от таланта музыканта.
– А сами вы не пробовали заниматься джазом?
– Меня из-за джаза чуть не выгнали из школы! Он ведь тогда был под запретом. А все оттого, что Горький написал свою абсолютно идиотскую сентенцию «джаз – музыка толстых». Она стала руководством к действию: в Питере уничтожили блистательный оркестр Вайн-штейна, в кафе «Аэлита» и «Синяя птица» – единственные места в Москве, где играли джаз, – приходили бригады милиции и постоянно вертелись стукачи. Жизнь джазмена в Москве была очень непростой!
– А вы играли на джем-сейшенах?
– Играл, но отношусь к этому как к любительству. Я могу импровизировать просто так, как говорится, для кайфа. Но, безусловно, уступаю профессиональным джазменам.
– В 60-х вас можно было назвать стилягой?
– Нет, я вообще не тусовщик по своей природе. Было время – просил маму сделать мне брюки поуже. Дальше этого не пошло.
– Вы помните, как впервые услышали звуки рояля?
– Я вырос под эти звуки. Еще только ползал, а моя бабушка Евгения Николаевна Петрова, которая закончила консерваторию с золотой медалью, сидела за роялем и играла арии из опер и другие сочинения.
– И ей не пришлось заставлять вас заниматься музыкой?
– Пришлось, еще как! Я никогда не был примером усидчивости. Спасибо Господу Богу за то, что я быстро учил новые сочинения и медленно забывал старые. Знаете, я недавно подсчитал, что сыграл 84 концерта с оркестром: 17 концертов Баха, 5 – Бетховена, 6 – Рахманинова (я играл две редакции Четвертого концерта), все концерты Прокофьева. И более 60 сольных программ.
– Меняются ли со временем ваши вкусы?
– Почти не меняются, я привыкаю к тому, что происходит изо дня в день. Страшно консервативен в выборе книг, еде и многих других вещах.
– А в выборе концертных площадок?
– Я не расширяю географию своих концертов. Например, никогда не был в Уфе. И если меня пригласят выступить, не поеду. Зачем ехать туда, где за сорок лет не поинтересовались Николаем Петровым? Лучше в Екатеринбург, Самару или Саратов, где меня прекрасно знают.
– Правда ли, что вы знаете пять языков?
– Я свободно владею немецким, французским, английским. Немного разговариваю по-сербски и польски. Могу объясниться на итальянском и… на русском ненормативном. Но со словарем!
– Какие книги вам сейчас нравятся?
– Я прочел чертову пропасть книг. Честно говоря, сейчас меня все меньше тянет к серьезной литературе. Приходя домой после тяжелого дня, читаю детективы. Маринину, признаюсь, не могу читать, Незнанского читаю с удовольствием. Прочел Пелевина и Акунина. Все это написано очень ловко. Скоро мне придется прочесть много самых разных произведений. Я согласился быть членом жюри Букеровской премии. Боюсь, что среди них будет немало литературы на четвертую букву алфавита – «г»...
– Говорят, у вас огромная коллекция гжели.
– Мне безумно нравится бело-синий фарфор. В двух комнатах все уставлено гжелью – от громадных ваз до статуэточек. Я на нее с удовольствием смотрю, иногда мы с женой переставляем что-то со стеллажа на стеллаж. Новые предметы уже некуда ставить.
– Вы давно живете за городом?
– Тридцать лет. Купил старую избу на Николиной Горе. Потом надстроил второй этаж. Потом двухэтажный домик на месте сторожки. У меня обычный, теплый, уютный дом, устроенный по заветам профессора Преображенского. Помните, в «Собачьем сердце» у Булгакова: «Мы режем зайцев в прозекторской, едим в столовой, спим в спальне и читаем в библиотеке».
– У вас большая семья?
– Моя матушка в июле прошлого года покинула этот мир, и мы остались втроем: моя жена Лариса Григорьева, дочь Женя и я. Больше у меня никого нет на этом свете.
– А друзей у вас много?
– После разных коллизий их осталось мало. Я часто жестоко разочаровывался в людях, которые считались друзьями нашей семьи. Полной чашей испил горечь предательства тех, кого считал близкими. И сейчас живу довольно замкнуто. Но все же не стал обзаводиться секретным телефоном и секретарями. И бизнеса у меня никакого нет, кроме моего рояля. Что заработаю, то и получаю.
– Ваша дочь занимается музыкой?
– Она окончила «Мерзляковку», училась в МГУ, прошла курсы «Spesial English» в МГИМО. Пишет музыку и стихи по-русски и по-английски для солистов разных групп. Мне очень нравится один из них, Жан Милимеров из группы «Премьер-Министр». Больше всего я боялся, что Женя захочет стать концертирующей пианисткой. У нее прекрасные данные, но вряд ли ей удалось бы без моей помощи преодолеть частокол коррупции и недоброжелательства, встречающих любого молодого пианиста. А я слишком часто видел, как наши великие музыканты шагали по трупам, прокладывая дорогу своим детям. Не хотел бы им уподобиться. А еще Женя блестяще говорит по-французски, хорошо знает компьютер и отлично играет на бильярде! Она очень талантливый и интересный человек.
