Влюбленный в Россию

3 апреля в Большом зале Московского международного дома музыки вместе с Национальным филармоническим оркестром России выступит известный немецкий дирижер Томас Зандерлинг.

Маэстро, что заставило вас принять предложение Владимира Спивакова занять пост главного приглашенного дирижера  Национального филармонического оркестра России?

– Мы с Владимиром Спиваковым ходили в одну музыкальную школу в Петербурге, и мне польстило предложение Владимира поработать с созданным им оркестром, у которого очень сильный потенциал. В этом коллективе собрались яркие музыканты и мне интересно внести свой вклад в становление оркестра с такими возможностями. Поэтому я с удовольствием согласился.

– Вы уже во второй раз кряду представляете «чисто немецкую» программу концерта…

– Это не случайность. Только что в России начался Год немецкой культуры. На первом концерте мы исполняли исключительно произведения Брамса, а сейчас прозвучат Третья симфония Шумана, Фортепианный концерт Мендельсона, «Полет валькирий» и вступление к опере «Тристан и Изольда» Вагнера. Во время следующих выступлений многое может быть уже по-другому. Планов у меня предостаточно.

– Ваш контракт с оркестром ограничен какими-нибудь сроками?

– Нет. Мы договорились устно. Без всяких формальностей.

– Судя по вашей биографии, вы чаще всего выбирали статус именно приглашенного дирижера. С чем это связано?

– Просто так сложилось.  В этом нет никакой системы. Мне в жизни очень повезло: ассистировал и у Караяна, и у Бернстайна. Я не чувствую себя представителем какой-либо определенной дирижерской школы. Меня просто научили думать не о карьере, а прежде о партитуре.

– Вам нравится наша публика?

– До сегодняшнего дня мне везло с публикой во всех российских городах. Но, если честно, я считаю, что музыкант не должен думать о публике и тем самым идти у нее на поводу. Ему следует быть сосредоточенным на музыке, от такой позиции все стороны – и исполнитель, и слушатель – будут только в выигрыше. Кстати, не могу не признаться, что к Петербургу, где буду стоять за пультом оркестра Мравинского и моего отца, я питаю совершенно особые чувства.

–  А каково быть дирижером – сыном знаменитого дирижера?

– Отец уже давно не выступает. Должен сказать, что его мнение никогда не довлело надо мной. Но сейчас мне его суждение о моей работе во сто крат дороже, чем тогда, когда я был еще студентом.

– Как так случилось, что вы родились в СССР?

– Вообще-то моего отца, несмотря на его молодость, звали работать в Нью-Йорк, в «Метрополитен-оперу». Едва закончив школу, он уже стоял за дирижерским пультом Берлинской Staatsoper и был довольно известен. Тогда в Германии дирижеры в консерватории не учились, их «выращивали» непосредственно в стенах театров. Однако для отъезда в Америку требовались гарантии, что у музыканта есть средства к существованию. А в Россию его позвал родной дядя – строитель, работавший в СССР по контракту. Выбирать не приходилось. Понятно, что ждало еврея в рейхе. Надо было спасать жизнь – свою и родных. Другое дело – как ему удалось избежать советских репрессий. Но ведь по большому счету логики в происходивших здесь событиях, мне кажется, не было никакой. Одних  казнили, других миловали. Думаю, тут помог авторитет Мравинского – руководителя оркестра Ленинградской филармонии, с которым работал мой отец. К мнению Мравинского прислушивались даже тогдашние власти.

– Оказало ли на вас влияние  ленинградское детство?

–  Безусловно, притом ключевое. Я вырос в России, и у меня было много русских друзей. Учился в русской школе. В то же время жил в доме с сильными немецкими традициями. И, надеюсь, у меня есть основания полагать, что я принадлежу к обеим культурам. Петербург – это уникальный город, в котором слились воедино все исконно русские и истинно европейские традиции. Все великие дирижеры, кроме Фуртвенглера и Тосканини, бывали в Петербурге. К тому же в Петербурге выросли три гения ХХ века  – Стравинский, Прокофьев, Шостакович.

– Кстати, как получилось, что не только у вашего отца, но и у вас сложились дружеские отношения с Шостаковичем?

– Этим я искренне горжусь. Мы познакомились в конце 60-х годов, когда я приехал в Советский Союз на свои первые гастроли. К тому моменту наша семья уже вернулась в Германию. Я тогда безумно волновался – ведь многие здешние музыканты помнили меня еще ребенком, и хоть и относились тепло, воспринимали исключительно как «сына Зандерлинга», а не как самостоятельную творческую личность. Конечно, я пригласил на свое первое дирижерское выступление в Москве друга своего отца – Шостаковича. Но, говоря откровенно, не ожидал, что столь занятой и знаменитый человек придет на мой дебютный концерт. И буквально обомлел, когда на пороге моей гримерки появился Дмитрий Дмитриевич! Он не только поздравил меня с дебютом, но и пригласил к себе домой. И когда через несколько дней я воспользовался его приглашением, то получил в подарок партитуры его новых симфоний – Тринадцатой и Четырнадцатой.

–  У вас остается время еще на что-нибудь, кроме музыки?

– Нет. Мои мозги постоянно заняты музыкой. Но если вдруг выдается свободное время, провожу его с книгами. Сейчас я живу в Лондоне, но очень люблю читать на языках своего детства – русском и немецком.