– Сейчас вы один из немногих дирижеров, которые сами могут выбирать оркестры, фестивали и концертные залы мира, сами решать, сколько концертов давать. К чему же вам такой сумасшедший, изматывающий график?
– График-то, конечно, изматывающий, но ведь он и очень интересный. Причем интереснее всего мне работать с теми людьми, с которыми я работаю уже четверть века – с артистами Мариинского театра. Не все создается на пустом месте – значительную часть репертуара Мариинки, например, составляют те спектакли, которые когда-то стоили нам огромных усилий. Зато сейчас они легко и быстро восстанавливаются. Повторять их действительно большое удовольствие.
Вот, например, коллективу миланского театра La Scala требуется около трехсот репетиций, чтобы разучить «Богему» Пуччини – в Милане могут корпеть над спектаклем два месяца. Нам столько времени не нужно – все делается гораздо быстрее, потому что многое уже наработано. А кроме того, когда в спектаклях участвуют самые лучшие певцы, вроде Ольги Бородиной или Николая Путилина, то вдохновение, которое они привносят в спектакль, воодушевляет всех, придает дополнительные силы.
Помните нашего «Бориса Годунова» на Соборной площади Кремля под проливным дождем? Это же было потрясающе – как артисты сражались с погодой и каких удивительных результатов добивались. Что остается после таких событий? Не чувство усталости, а потрясающий заряд энергии. В этом и ответ на ваш вопрос.
– В Мариинском театре на вас лежит огромный груз обязанностей, которые вовсе необязательно связаны с творчеством. Не обидно ли огромную часть своего времени посвящать вещам, с музыкой не связанным?– Понимаете, моя должность называется художественный руководитель-директор. На меня возложены функции, которые в западных театрах почти всегда разделены между несколькими людьми. И я это воспринимаю как данность. Моя должность напоминает мне работу шкипера, которому требуется провести корабль мимо подводных камней. А камней таких всегда было (и остается) много, хотя самое худшее время – начало 90-х – уже, слава Богу, позади.
Кроме того, от меня требуется неусыпное внимание ко всем, кто работает в театре – особенно к молодым. Ведь надо успеть заметить и оценить потенциал каждого артиста – а вдруг этот певец в перспективе станет новым Карузо, а та балерина станет знаменитой Жизелью? Всякое может быть, учитывая то, что и великого тенора, и замечательную балерину все ищут и ждут, а их часто, как говорится, и днем с огнем не сыщешь.
– Своих детей, согласно «цеховым традициям», в музыку отдадите?– Я бы с этим подождал– они еще малы. И даже если бы отдал, то скорее всего ставил бы им определенные преграды на этом пути. Мне кажется, нет ничего более жалкого, чем тщетные попытки родителей заставить детей полюбить музыку, принудить еще пару часиков провести за роялем или поиграть на скрипочке.
Меня очень интересует та загадочная формула, которую знают далеко не все родители – как действительно заинтересовать ребенка музыкой, разбудить его воображение. Помочь слушателю увидеть в музыке пение птиц или рык медведя – большое искусство. Вот Мусоргский, например, им владел в совершенстве. Вспомните, например, «Балет невылупившихся птенцов» из «Картинок выставки» – любой ребенок будет в восторге.
– Учить детей не хотели бы?– Не уверен, что у меня бы получилось. С начинающими дирижерами и то нелегко – нужно дать такой объем знаний… Впрочем, пусть идут своей дорогой, я не хочу чтобы они думали, что Гергиев – истина в последней инстанции. В Мариинке, например, много молодежи, но я не считаю нужным давать молодым советы чаще, чем, скажем, пару раз за полгода – в театре им предоставлена возможность учиться самим.
– Трудно ли, уделяя столько времени театру, поддерживать реноме за рубежом? Не легче ли было в свое время уехать?– Наверное, легче, но у нас и так более чем достаточно людей, которые покинули страну. Я поступил как раз наоборот – методично портил отношения со многими театрами, ссорился с агентами, которым эта Россия поперек горла, потому что здесь не платят и им выгоды никакой. Остались же в стране, что любопытно, самые значительные фигуры – Плетнев, Башмет…
Я всегда старался противодействовать утечке талантов, но с другой стороны, если здесь вырастает действительно мощный инструменталист или певец, который на сцене показывает просто сумасшедшую концентрацию, то он не может принадлежать только одной стране. Главное, что у русских артистов всегда было внутреннее желание вернуться, продолжать оставаться частью своей родной культуры – вспомните Шаляпина и Рахманинова.
Поэтому, объездив весь мир с Мариинским театром, я с таким интересом смотрю на перспективу «освоения» российских регионов, что мы и начнем делать на этом Пасхальном фестивале. И поверьте, я это сделаю не для того, чтобы повесить себе лишнюю цацку на грудь, а из искреннего убеждения, что выступление Мариинского театра или других прославленных артистов поможет восстановить в провинции нужный жизненный тонус.
– Московский Пасхальный фестиваль растет как на дрожжах: в 2002 году вы начинали с 20 концертов, год спустя их стало около 40, сейчас будет под 90… Что дальше?– Неужели действительно под 90?! Хотя да, с колокольными звонами и хоровыми концертами это вполне реальная цифра. Не думаю, что мы ее превысим, ведь главное – не количественные рекорды, а качественные, надо научиться оценивать фестиваль с позиций чистого творчества. Знаете, обычно говорят – какое там творчество, нет денег, артистам не платят! В нашем случае и деньги есть, и артисты довольны, и вообще я не считаю сейчас Россию бедной страной. Мы действительно можем себе позволить подумать о творчестве.
Пусть в Москву приезжает дюжина хоров, пусть они даже соревнуются между собой, а публика оценивает – это полезно абсолютно всем, это стремление к высокому качеству исполнения. Фестиваль вышел за пределы Москвы, а мы вышли за рамки русской музыки, у нас в программе появился Бах – публике это интересно. Да и вообще праздник Пасхи – событие яркое, поэтому и фестиваль, надеюсь, будет ярким и запомнится слушателям.
– А есть ли какие-то вещи, помимо музыки, которые заряжают вас энергией?– Есть. Но говорить об этом не буду, потому как музыка для меня все равно главное.
