Охлаждающей свободолюбивыми водами, поражающей, при мнимой внешней скромности, удивительной мощью, завораживающей внезапными всплесками и неожиданными поворотами русла. Способной помочь в минуты удушающего зноя и имеющей силу причинить боль. Если не будешь соблюдать правила игры и технику безопасности. Этот текст не рецензия и не обзор: выставка, открывшаяся в Петербурге в середине октября (куратор — Татьяна Гетман), в них попросту не нуждается, а любая оценка — беззубое вторжение в проверенные временем миры. Скорее, это рассуждение о моменте и сокрушительно честном авторе, который, боясь, что его фильмы забудут, стал главным режиссёром современной России. Его можно не любить, на него можно раздражаться, его работы можно ругать и обвинять во всех возможных грехах. Но второго такого нет. И вероятно, не будет.
«Ослика, кстати, я придумал», — говорит Алексей Октябринович, пересматривая свои ранние «Счастливые дни» вместе с режиссёром Любовью Аркус, снявшей про него совсем свежий фильм «Балабанов. Колокольня. Реквием» (картина будет в русском прокате с 8 декабря). И в этой простой, детской фразе столько честного, прямого и настоящего, что диву даёшься: даже такому мастеру важно, чтобы его работу заметили. Как ребёнку, сделавшему что-то, по его мнению, крутое. Важно, чтобы увидели, важно, чтобы знали. Чтобы через экран почувствовали запах лилий Иогана, ощутили холод «Реки», увидели мир глазами Землемера из «Замка» и Таты из «Мне не больно». Чтобы через 9 лет после его смерти полный зал «Ленфильма» обсуждал «Груз 200».
Хрестоматийные проходки, ритм, усиленный музыкой, постоянный самостоятельный поиск натуры. Балабанов — всегда про дорогу. Вечную, призрачную, русскую. Максимально неудобную. Кажется, как только его герои остановятся, обязательно случится что-то непоправимое: что в «Кочегаре», что в «Счастливых днях», что в «Я тоже хочу». Лишь бы не заканчивалась батарейка в плеере, лишь бы ноги не подвели. Отсюда и сам формат выставки — путешествие по жизни, прогулка от начала до конца, поход от значимого к значимому. От события к событию, от задумки к задумке, от картины к картине. Не то по мирам, не то по дневникам и мыслям, не то по волнам памяти. В сопровождении голосов сыновей, Пети и Феди, историй простых зрителей, саундтреков, рассказов команды. И с постоянным незримым присутствием Надежды Васильевой — художника по костюмам, супруги, ангела-хранителя.
Огромное пространство модного нынче «Севкабеля» (которое, казалось бы, совершенно не монтируется с антигламурным Балабановым, но в итоге «садится» как влитое). На входе — лестница со строчками про «я узнал, что у меня есть огромная семья» на ступенях, дальше — гардероб и магазин с одним из лучших (!) мерчей, потом — получение аудиогида, огромных наушников и небольшой коробочки, способной «цепляться» за звуковые дорожки. И вот ты уже не просто посетитель, а практически «Данила, который с плеером».
Над головами сушатся тельняшки, перед глазами мелькают строки писем и заметок: кино случится намного позже, а пока Балабанов Алёша учится в екатеринбургской школе, Балабанов Алексей поступает в институт, Балабанов А. О. работает военным переводчиком. Живёт ежедневную жизнь. Ты сам выбираешь ритм, в котором будешь по ней двигаться, сам решаешь, куда зайти, а что пропустить. С первых же минут создатели выставки чётко дают понять: вы здесь — свои. Трогайте, фотографируйте, гуляйте. Свои, но гости. Слушающие истории, смотрящие фрагменты, внезапно попадающие то к Насте и Егору из одноимённой короткометражки, то в квартиру к Журову из «Груза», то к дяде Кочегару. А порой и просто подглядывающие (как и сам Балабанов, например в стильнейшем «Про уродов и людей»).
«Обещал — стой ровно», — часто повторял Алексей, сделав фразу девизом, позицией. Нет права ни на фальшь, ни на лукавство, ни на шаг назад. Что дома, что в кино, что в этой выставке. Многие не признавали острой правды, окрестив её дурацким словом «чернуха», многие не верили в реальность историй. А Балабанову, кажется, по-настоящему важно было только одно: чтобы люди хоть на минутку задумались, что все его фильмы — про любовь (да-да, «Груз 200» в первую очередь). Косую, кривую, некузявую. Но настоящую и искреннюю. Способную убить.
Про любовь, надежду, свет («Севкабель» буквально пронизан всем этим; а как иначе, если в команде проекта практически вся семья?).
Другое дело, что ведь и свет бывает разным: один — до трагедии в Кармадоне/на съёмках «Реки», где команда попала в страшную аварию, иной — после. Если сначала свет тёплый, внутренний, укутывающий, то потом — нездешний, жутковатый, обжигающий. Тот, от приближения к которому становится по-настоящему не по себе. Как и от приближения к самому Балабанову.
Перевёртыши и продуманные уколы в сердце, радушное «добро пожаловать в душу» и чёткое выставление границ дозволенного, нежные слова и постоянная оговорка, что «и без сопливых скользко». Эскизы, костюмы, диски, чёткое разделение пространств, культовый трамвай без внутренностей... Очень насыщенно, но без информационных переборов, талантливо, но не красивенько, запредельно многолюдно, но удивительно лично. Самое интересное же случается в конце: тебе вдруг начинает казаться, что ты здесь просто-напросто один. Вернее, не так: в толпе, как тот же Багров, но один на один со своими мыслями, оценками и восприятием каждого фильма. Неприкаянный и одинокий (опять же, как большинство героев фильмов), ищущий своё и своих. Дом, колокольню, счастье, надежду, брата, справедливость. Но брат уехал, колокольня рухнула на сороковой день после смерти Балабанова, локальная справедливость ничего не меняет, а «в счастье» возьмут не всех. Надежда лишь на сердце. На смешное сердце, которому остаётся только бродить, искать и любить.
Автор: Катя Нечитайло
