Роман Виктюк, режиссер-легенда, ниспровергатель традиционной морали, нарушитель общественного спокойствия и неисправимый романтик, недавно отметил семидесятилетие сразу двумя премьерами – возобновил легендарных«Служанок» в своем Театре и поставил в антрепризе малоизвестную у нас комедию польской беллетристки Габриэли Запольской «Масенькие супружеские преступления».
Два спектакля отразили путь юбиляра за последние два десятилетия: от элитарного театра для избранных к театру, доступному самому неискушенному зрителю. Зато, как утверждает режиссер, его «Масенькие супружеские преступления» помогут сохранить семью не одной паре супругов-долгожителей. Корреспондент «ВД» побеседовал с Романом Виктюком о джокере супружеских отношениях, шифре судьбы и ортодоксальной морали.
 
«Жизнь человека предопределена, нужно только научиться разгадывать небесный шифр. Чем точнее расшифруешь, тем точнее проживешь свою судьбу». Это из вашей книжки, Роман Григорьевич. Как научиться разгадывать шифр? Слышать «щелчки»?
Этому научить нельзя. Важна Вера с большой буквы. Если жизнь представить пирамидой, то внизу будет то, что мы проживаем в земной жизни, а на вершине будет Абсолют – то, откуда мы все приходим и куда возвращаемся. Самый главный шифр – слышать то, что идет оттуда, сверху. Но есть и другой шифр, позволяющий «считывать» те посылы – гармоничные, злые, хитрые, нежные, - которые идут от окружающих тебя людей. Это – внизу пирамиды, в материальном круге. И если ты все это понимаешь, ты владеешь этим шифром.
 
Вы владеете им?
Да. Я часто живу в гостиницах и всегда знаю, что за человек жил в номере до меня. Я вхожу в номер и говорю: «Нет, не подходит!» Не потому, что там койка не такая или стены в потеках. Поверьте, это не имеет никакого значения. Значение имеет только то, кто здесь был до тебя. И горничная, если она тебя знает и любит, скажет: «Да, Вам сюда не нужно – здесь жил мерзостный человек...» А бывает и так – ты посылаешь человеку доброжелательный импульс, а в ответ чувствуешь фальшь. От таких людей надо бежать, они опасней, чем откровенные недоброжелатели. Еще опасно разрушение по неведению. 
 
Бывает и так?
Конечно. Когда, например, в старом МХАТе делали ремонт, они сделали то, чего нельзя было делать – сняли крышу. И ушла энергия, накаченная жизнью великих артистов. Это были великие души, и они всю свою нежность и любовь отдали этому зданию! Сколько теперь понадобится поколений, чтобы опять заполнить ею пространство театра! Ведь все это – дрожжи, на которых растет потом спектакль... Я обожаю приходить в театр, когда там никого нет. Выхожу на пустую сцену, слушаю пространство. Потому что режиссура для меня – это динамическое озвучание пространства. Я слышу одновременно – голоса артистов, музыку, движение, настроение, атмосферу – все! И вот я стою на пустой сцене и направляю свою энергию в эту тишину. И она или отталкивает ее, или говорит мне: «Мы тебя ждали!»
 
Я знаю, что однажды эту фразу вам сказал великий Завадский…
Да! В ГИТИСе я обманывал учителей, делал то, что хотел, и меня собирались выгнать. Все мизансцены Керубино из «Женитьбы Фигаро», я играл так, как написано в режиссерских тетрадях Станиславского. Проверяли меня его первые ученики, и я все ждал, когда меня разоблачат. А все молчали. Потом моего Керубино увидел Завадский и сказал: «Этот будет артистом». Это меня спасло.  Потом прошло столько лет, что я даже сейчас сказать боюсь, и когда мы встретились, он вдруг сказал: «Я ждал тебя!» И в два часа ночи у себя дома читал мне монологи Калафа из «Принцессы Турандот» и рассказывал мне о святом Антонии – как он играл его в спектакле Вахтангова «Чудо святого Антония»… А святой Антоний – это мой покровитель, видишь, у меня его образок на груди? И я сказал Завадскому: «Это вы для меня святой Антоний! Вы меня тогда спасли…» Второй заступницей в ГИТИСе стала для меня Коонен. Она сказала, что судить других она не имеет права, но есть один студент, который, как ей кажется, достоин быть артистом. И показала на меня. Как она поняла это, я знаю. Все вокруг кричали, что она ведьма.
 
Кто кричал, что она ведьма?
Да все кричали! Она ведь прокляла Камерный театр (ныне – имени Пушкина) после того, как их с Таировым оттуда выгнали. Помню, мы играли там «М. Баттерфляй» – зимой, все вокруг покрыто снегом, и сидит со мной рядом в зале Люда Максакова и говорит: «Бабочка! Ты видишь?!» – «Какая бабочка зимой?» – «Смотри, прямо над нами! Ведь это душа Алисы Георгиевны Коонен!» После спектакля вышли старики-таировцы и дали мне медаль Коонен и Таирова, которую сами придумали. Зал встал. И тогда Максакова говорит: «Ну вот, она наконец простила этот театр». Сколько ж мне тогда было? Девятнадцать, как всегда…
 
Вы поставили спектакль «Масенькие супружеские преступления» по пьесе польской писательницы Габриэли Запольской…Говорят, она попросила вас поставить свою пьесу, когда вы пришли к ней на кладбище?
Да. Она умерла в 1921-м году. Ее могила находится на старом львовском кладбище сразу слева, в самом почетном месте. На могиле всегда живые цветы. Это и приезжие поляки, и украинцы. Она – одна из наиболее почитаемых драматургесс Польши. Поскольку я знаю польский, то читал ее пьесы в оригинале, и об этой пьесе я помнил. Но я ее не перечитывал лет пятнадцать – а тут открыл и поразился: в ней – предугадан весь психоанализ ХХ-го века. В оригинале пьеса называется «Скиз». Это такая карта в карточной игре, которая, если попадает тебе в руки, то ты выигрываешь. Как джокер.
 
И какой нужен джокер, чтобы загладить маленькие супружеские преступления?
Габриэля считает, что это – молодая кровь. Герои ее пьесы – немолодая супружеская пара. Герой влюбляется в девушку, а героиня – в юношу. И они делают это… неоднократно. Тем самым, через это приобщение к свежей крови, сохраняя свои старые чувства живыми. Этот секрет не нов, его знали многие. Юная кровь дает омоложение старой, позволяет вернуть ощущение новизны и свежести бытия.
 
Такая позиция вступает в конфликт с ортодоксальной моралью. У вас найдется много обвинителей…
Я отошлю их к Габриэле. На старое львовское кладбище, налево от входа.