Режиссер Евгений Каменькович, недавно получивший премию «Хрустальная Турандот» за спектакль «Самое важное» в Мастерской Петра Фоменко, поделился с «ВД» своими впечатлениях об уходящем театральном сезоне.
Видела вас на спектаклях Чеховского фестиваля…
К сожалению, я посмотрел только Робера Лепажа и до сих пор пребываю под впечатлением. Я впервые увидел его постановку, когда преподавал в Лондоне в начале 90-х. Это был моноспектакль со всякими свето- и звуковыми чудесами, причем те, кто управлял светом и звуком, сидели на виду у зрителей.
Спектакль про Париж, одиночество, с темами пьес Кокто и музыкой Майлза Дэвиса. Мне всегда казалось, что моноспектакль – это безнадега, но тут был верх актерского и режиссерского изящества. Там, естественно, не было перевода, но я сперепугу все понял, даже то, что он иногда специально говорил с акцентом. Потом мне долгое время казалось, что Лепажа у нас знают только немногие критики, поэтому страшно обрадовался, узнав, что он приедет в Москву.
У меня сумасшедшее ощущение от его «Обратной стороны Луны»! Лепаж оставляет в своем спектакле много воздуха, много пространства для размышления – это дар, которым мало кто владеет. Я такое видел только в «Семейном счастии» у Фоменко. Мне даже бегущая строка перевода понравилась – каждое слово отобрано, его можно подержать и попробовать на вкус, каждое предложение – действенно. При этом Лепаж – очень тонкий актер. За кулисами после я услышал: «На его месте мог бы быть каждый». Неправда! Так отобрать, отточить детали может не каждый. Словом, я еще долго буду думать об этой «Луне»…
А как вам другой моноспектакль Лепажа – «Проект Андерсен».
Пресыщение – одна из главных проблем нашего века. Когда я пошел на «Андерсена» впечатление было уже не то. Там тоже колоссальное количество театральных чудес, но спектакль понравился мне меньше. Но я согласен с мнением одного из критиков: «Если бы Чеховский фестиваль на этот раз привез в Москву только спектакли Лепажа, уже было бы хорошо».
Нас ждет еще самый знаменитый его спектакль - «Трилогия драконов».
Мне недавно рассказали анекдот: Эймунтас Някрошюс, будучи в Европе, отправился как-то на «Трилогию драконов» и понуро ушел после первого же действия. Его спрашивают: как же так?! А он: «Господи, чем я, по сравнению с этим, занимаюсь!» Если это правда – это грандиозно. Чтобы один гений так сказал про другого!
Как вы думаете, эти гастроли что-то изменят в наших головах и в театре?
Да с мозгами у нас нормально, у нас с системой театральной – ненормально. Вот сейчас Фоменко набирал стажеров. Два-три парня-режиссера пришли просто гениальные. Но я не понимаю, что с ними будет дальше. Вот, скажем, я переживаю за юношескую сборную России по футболу. Но что с ними будет, когда они вырастут – понятно. А что произойдет с режиссерами после окончания стажировки – неясно. Что-то неправильно в нашей системе. Как было некуда идти режиссерам после окончания института – так и сейчас некуда.
Вы и сами недавно набирали курс совместно с Дмитрием Крымовым…
Да, я еще не отошел от этого – мы ведь набирали на один курс актеров, режиссеров и сценографов. Вот странно: театр у нас вытеснен в лакейскую, а умные, талантливые люди по-прежнему идут поступать. Но что с ними будет потом?! У нас ведь все сидят на местах и ничего не происходит. Один Табаков дает всем работу…
Ваши впечатления от уходящего сезона?
Мне неловко говорить, но я только в этом сезоне посмотрел «Донкого Хота» Крымова. Ошеломляющее впечатление! Сцена, в которой Дон Кихоту делают трепанацию черепа – это про меня. У нас говорят, что такого много на Западе, но я такого не видел нигде! Ну, а еще – «Рассказ о счастливой Москве», который Миндаугас Карбаускис поставил в «Табакерке». Очень высоко ценю этот спектакль, восхищен работой художницы Марии Митрофановой. Финал, в котором герои сдают свои гардеробные номерки, думаю, войдет в театральные учебники. Это классная работа.
В сентябре закончится строительство новой сцены в Мастерской Петра Фоменко. Я знаю, что сцена откроется «Бесприданницей» в постановке самого мастера. А что планируете делать вы?
Петр Наумович, после девятилетних раздумий, наконец, дал мне добро на постановку одного великого романа. Но какого – сказать пока не могу. Из суеверия.
