Владислав Наставшев: «Я вообще не про актуальность»

InnerVIEW — первая масштабная попытка взглянуть на современное искусство изнутри. В формате интервью-бесед ведущие театральные режиссеры, продюсеры, композиторы, менеджеры, кураторы, исполнители, музыканты, художники, драматурги и писатели делятся с шеф-редактором «Вашего Досуга» Inner Emigrant своими взглядами на профессию и размышлениями о происходящих тенденциях. Гостями уже были Максим Диденко, Кристоф Рок, Всеволод Лисовский, Ильдар Абдразаков, Томас Остермайер, Максим Виторган, Анатолий Васильев и Патрик де Бана.

Девятым героем стал режиссер, чей спектакль «Митина любовь» — до сих пор чуть ли не единственный в афише Гоголь-центра, куда из-за ажиотажа не продают билеты онлайн. Он занимался у Льва Додина, учился в Лондоне, работал с Кириллом Серебренниковым. Помимо этого он — музыкант и автор нескольких музыкальных перформансов. В скором времени один из них покажут в последний раз, но за ним последует другой, а затем он предстанет в неожиданном качестве режиссера оперного спектакля на камерной сцене Большого театра.

Владислав Наставшев (ВН) рассказывает Inner Emigrant (IE) о своем восприятии советских и досоветских поэтов, перформативности в искусстве, музыкальных предпочтениях и тяге к пустому танцполу.

• 1. О синти-попе и перформансе «Я говорю, что люблю тебя»
• 2. О советских песнях, Леониде Десятникове, ностальгии и «Зловещей долине»
• 3. О личном и гражданском
• 4. О пустом танцполе и форме музыкальных перформансов
• 5. О преодолении, авторитетах и внимании к себе
• 6. О Кирилле Серебренникове и «деле Седьмой студии»
• 7. О прошлом и настоящем
• 8. О Москве и спектакле «Митина любовь»
• 9. Об авторитарности, актерах и перформерах
• 10. О работе в новых театрах
• 11. Об иммерсивных спектаклях и режиссуре
• 12. О лучшем увиденном в Москве спектакле
• 13. О премьере оперы в Большом театре и собственном плейлисте
• 14. О жизни вне

IE Владислав, 11 и 12 июня ваш перформанс «Я говорю, что люблю тебя» в Новом Пространстве Театра Наций покажут в последний раз. Почему такое решение?

ВН Мы какое-то время его показывали уже. Есть ощущение, что какой-то этап пройден, и надо двигаться дальше. У меня новая программа сейчас будет в Петербурге. Мы презентуем ее, потом в Москву привезем. Вот поэтому.

IE Что за программа в Петербурге?

ВН Я написал новые песни на стихи советских, и не только советских, поэтов. Точнее, на самом деле, совсем не советских поэтов, кроме Арсения Тарковского, который тоже никакой не советский поэт, просто жил в то время. Там Блок, Пастернак, Цветаева — такие классики наши. Я написал музыку, и мы с моим аранжировщиком, композитором и другом Иваном Лубенниковым сейчас делаем электронные аранжировки. Такой синти-поп, нью-вейв чуть-чуть. Нам было интересно посмотреть, как эти стихи заживут в такой вот неожиданной интерпретации. Надеюсь, они не будут переворачиваться в гробах, все эти поэты.

IE В перформансе «Я говорю, что люблю тебя» аранжировки тоже выполнены в эстетике синти-попа.

ВН Ну в ту сторону, да. Все-таки в этом перформансе больше живого, потому что со мной вместе выступают Дима Жук и Андрюша Поляков — музыканты и артисты из Гоголь-центра. Мы втроем выступаем вживую. Да, это синти-поп, но при этом там есть живой посыл, все-таки живые инструменты. У Димы живой бас. Электронный, конечно, но все равно это живой бас. А в Петербурге все будет происходить более отстраненно, холодно и призрачно. 

IE Эта стилистика синти-попа, британской новой волны, сегодня, когда в моде рэп и речитативы, на ваш взгляд остается актуальной?

ВН Ой, а я не очень думаю про то, что актуально. Как-то не слежу за этим. Если и попадаю, то бессознательно. Я не про актуальность совсем, на самом деле.

IE Просто я помню период, когда в моде был как раз синти-поп. Его и PJ Harvey делала и Belle&Sebastian все заслушивались, а сейчас жанр вытеснился рэпом.

ВН Ну да, ну да.

IE В перформансе «Я говорю, что люблю тебя» звучат советские песни. Почему именно советские? Откуда такой интерес? Вы их в детстве слушали или уже в сознательном возрасте открыли?

ВН Тут этих почему несколько… Первое почему — это то, что триггером для этой программы послужило то, что я, репетируя спектакль «Три сестры» в Риге, вдруг вспомнил про песню «Дорогие мои москвичи». Я подумал: «Ой, как замечательно будет звучать эта песня в спектакле, что они в провинции слушают песню про Москву и где-то у радио тоскуют и стремятся туда». У меня родилась неожиданная такая аранжировка, медленная очень, лиричная что ли. Потому что песня в оригинале такая разухабистая, а я из нее сделал медляк. Я так написал, и у меня так родилась из этого спектакля идея перформанса. А вообще у меня часто рождается музыка, пока я репетирую спектакли. И потом вдруг возникла идея, что было бы интересно препарировать советские песни сейчас. Ну конечно же я не первый это делаю, можно вспомнить Леонида Дестяникова, который это академически делал для фильма «Москва», например, у Зельдовича была такая история. А я же, собственно говоря, вырос на всем этом. Когда «Москва» вышла, и все эти песни появились в обработке Десятникова, мне как раз было двадцать с чем-то лет. И до сих пор у меня это тянется. И потом у меня, конечно, была своего рода травма: я когда учился в Петербурге на актерском факультете, у нас один из курсовых спектаклей был по советским песням. Я эти песни не застал, это же 60-е, 70-е, а то и 50-е с 30-ми, но, так как я учился в Петербурге у почтенного прекрасного мастера Галины Андреевны Барышевой, она все эти песни знала и нам их привила. Вот я их как-то апроприировал что ли. И наконец сейчас это кажется интересным, это вдруг стало актуальным. В 90-е, наверное, в голову бы не пришло ничего такого делать. 

IE Потому что наше «сейчас» очень похоже на советское «тогда»?

ВН Ну да. У нас даже лоточки с мороженным как будто из 50-х стоят, меня так они умиляют. 

IE А ностальгия по советскому периоду не пугает? 

ВН Пугает ли меня ностальгия? Ну, как сказать… Нет, она меня в принципе не пугает. Как не пугает по большому счету ничего из того, что происходит. Потому что все это происходило, происходит и будет происходить. Если людей не убивать, если все живы-здоровы, то меня это совершенно не пугает, потому что это уже было много раз. Я, по-моему, это уже говорил где-то, что мне кажется, это такой анти-стресс. Мы с каждым днем живем все в более и более другое время, новое время, все быстрее развивается и до такой степени, что человек уже перестает понимать, что вообще происходит из-за вот этого всего. Не будем говорить банальностей про поток информации и так далее. И, наверное, требуется это облечь в какую-то более-менее узнаваемую человеческую форму. Это как с роботами. Их тоже делают человекоподобными, чтобы человеку было как-то уютнее, комфортнее с ними общаться.

IE Но при этом есть эффект «Зловещей долины», когда чем более роботы на нас похожи, тем больше они нас пугают.

ВН Ну тоже, естественно, это все есть. 

IE С советскими песнями возникает похожий эффект, когда ты понимаешь, что эта музыка уже не только про тогда, но и про сейчас...

ВН Ну да, конечно. 

IE А когда вы обращаетесь к наследию советской эпохи, не боитесь быть неверно понятным как певец ностальгии? Вы говорите, что людей не убивают, но процесс над Серебренниковым мы уже видели, и людей уже сажают.

ВН Ну, во-первых, тут вопрос, как петь. Петь можно по-разному. А во-вторых, у Богомолова, например, есть спектакль «Слава» в БДТ. Самое прекрасное в этом спектакле это то, что ты не понимаешь это что? Юмор? Ирония? Или это всерьез? Отсутствие какой-то концептуальности что ли в этом притягивает. Ты просто это делаешь. И мне кажется, это на самом деле самое страшное. Я не могу сказать, что мы просто это делаем, потому что песни звучат совершенно иначе. То есть это можно воспринимать как воспоминание, как сон, как какой-то макабр. И в этом тоже, кстати говоря, очень много лирики. Ну да, конечно, мы зрителю подмигиваем чуть-чуть, но это надо делать очень тонко. Потому что иронизировать – самое простое, но в том то и дело, что тут уже не до иронии. Да, и поэтому мне кажется, что эта ирония – она уже неуместна так, как она была уместна в нулевых или в 90-х. Мы, мне кажется, уже давно перешагнули через постмодернизм куда-то дальше.

IE В перформансе «Я говорю, что люблю тебя», как и в другом вашем спектакле «Кузмин. Форель разбивает лед», личное чувство перерастает и смешивается с любовь к родине. 

ВН Местами, да.

IE Можно ли сказать, что вас интересует тема перехода личного чувства в гражданское?

ВН Ну как сказать. Там просто звучит песня «С чего начинается родина», и она дается как некий контекст того времени и места, в которых эти песни рождались. И в какой-то момент уже становится непонятно, где что заканчивается и начинается, где заканчивается государственное и начинается личное, частное. Я даже не знаю, что тут еще можно добавить.

IE В последние годы вы начали активно заниматься музыкальными перформансами. Интересно, как они у вас рождаются. Приходит ли музыкальный фон сразу с действием? Или сначала приходит действие, и вы уже под него делаете аккомпанемент? Либо это изначально музыка, а потом вы оформляете действие? 

ВН Сначала я песни выбирал, мне друзья подкидывали какие-то идеи по поводу того, что можно спеть. Дальше придумывается форма, конечно, и в случае с «Я говорю, что люблю тебя» это форма пустого танцпола. У меня такой образ – пустой зал или пустая танцплощадка где-то, то ли в поле, то ли непонятно где. Там играют музыканты для пустого танцпола. Меня это так завораживает, этот пустой танцпол. Перфоманс заключается в том, что люди должны танцевать и участвовать. И меня спрашивают, а что, если люди не танцуют или не захотят танцевать? Мне даже лучше, когда не танцуют. Потому что петь в пустоте гораздо интереснее... Пустой танцпол, на котором играют музыканты непонятно для кого, непонятно зачем, непонятно, кто эти музыканты. 

IE Часто зрители выходили на танцпол?

ВН Выходят, да, регулярно выходят.

IE А были случаи, когда зрители переходили границы? Может кого-то оскорбила ваша подача материала?

ВН Нет, кстати, особенно такого я не слышал. Потому что в перформансе нет издевки. Ничьи чувства не оскорбляются в этом плане. Интересно иногда себя ведут люди, воспринимая перформанс как повод для знакомства. Зрители начинают друг с другом танцевать, знакомиться. Мне кажется, это прекрасно. Для этого танцы, собственно говоря, и существовали и существуют до сих пор, чтобы люди пришли, показали себя другим.

IE Вы умилялись советским киоскам с мороженым, а сейчас в парках начинают возвращать ракушки-эстрады…

ВН Правда, да?

IE Да. Нет ли у вас желания выступить на таком пустом танцполе?

ВН Ну конечно да. Ракушка – это получается как «Рождение Венеры», сразу будет такой Боттичелли. Я с удовольствием, я только за. 

IE Вы говорили, что в процессе подготовки к перформансам в Новом Пространстве и Петербурге друзья присылали вам какие-то песни, что-то вы сами находили. Как вообще выбор материала происходит? Почему именно советский период, советские песни и советские поэты так часто видны в ваших спектаклях Гоголь-центра и перформансах.

ВН Я тут неверно выразился, в Петербурге это как раз будет несоветская поэзия. Ну то есть эти авторы они меньше всего ассоциируются с советской эпохой, кроме, опять же, Арсения Тарковского. Поэтому не надо сейчас на меня крепить ярлык «певца советской эпохи». Мне, конечно, интересно советское время и интересен образ советского интеллигента, потому что все-таки это момент какой-то запрещенности и существования вопреки. Это все равно в некотором смысле преодоление. Акт творчества — вообще некое преодоление времени, пространства. Наверное, поэтому мне интересно. Поэтому мне интересен Кузмин, который так трагически не попал во время. Даже не то, чтобы не попал, он просто из него выпал после революции, и это меня, конечно, завораживает. Как эти люди, талантливейшие, тончайшие, живут где-то, затерявшись в складках империи, как Бродский говорил. Может быть, я просто себя ассоциирую с ними… И поэтому я вообще не про актуальность, понимаете? Я даже в какой-то степени бегу от нее, и вообще ни в коем случае не собираюсь за ней гнаться, в нее попадать. Я, наоборот, стараюсь из нее как бы выпадать. 

IE В последних работах вы все чаще стали выходить на сцену. При этом в одном из интервью говорили, что вас внимание и интерес к себе смущает.

ВН Ну, не то, что меня смущает. Я просто уже настолько часто говорю о себе в своих спектаклях и со сцены, что кажется, зачем еще это делать вне? Я настолько часто делаю это в театре или на эстраде, что уже кажется, что хватит. 

IE Тут вспоминается ваш последний спектакль в Гоголь-центре «Спасти орхидею», где рассказывается во многом автобиографическая история одной семьи. Это намерение «рассказать о себе» — тоже преодоление?

ВН Нет, это никакое не преодоление. В принципе с самого начала, как только я начал заниматься театральной режиссурой, я стал задаваться вопросом, насколько ты можешь быть откровенен? Мои авторитеты в искусстве, дурацкое слово, — это люди, художники, которые особенно не разделяли свою личную жизнь и свое творчество. Потому что есть художники, и их много, которые разделяют. Это ни хорошо, ни плохо, просто другой подход к тому, что ты делаешь. Вот здесь моя семья и так далее, а вот здесь то, что я делаю, и одно с другим никак не коррелирует. А меня всегда интересовало другое. Вот, Михаил Кузмин возник поэтому. Он всю жизнь вел дневник, его дневник был, собственно говоря, формой искусства. То есть свою жизнь он превращал в некий акт творчества. Или Евгений Харитонов. Был такой советский автор, в 80-м году умер, подпольный, не печатавшийся нигде и никогда. Поэтому для меня это не преодоление, а, наверное, единственно возможный в каком-то, странном таком, парадоксальном смысле, единственно возможный способ вообще что-либо делать в искусстве — идти только супер от себя.

IE Вы упомянули авторитетов, можете их назвать?

ВН Я их назвал, Михаил Кузмин и Евгений Харитонов. 

IE Это все авторитеты? 

ВН Да, но это в литературе. 

IE А в театре? Я знаю, что вы учились у Додина, потом заграницей...

ВН В этом смысле, конечно, Кирилл Серебренников — мой авторитет очень большой, вообще мой крестный отец в театральной режиссуре. Благодаря ему мы сейчас с вами сидим на этой скамейке и разговариваем. Потому что он меня в какой-то момент позвал в Москву и многому научил меня.

IE Как на вас повлияли арест Кирилла Серебренникова и так называемое «Дело Седьмой студии»? Может быть вас произошедшнн озлобило? Или напротив ударило по рукам? Никакой переоценки не произошло?

ВН Она уже давно произошла, эта переоценка. 

IE Ну одно дело, когда просто нечем дышать, а другое, когда пошли аресты…

ВН Единственное, что я могу сказать на эту тему, что с каждый таким чудовищным происшествием мы все еще не потеряли способность удивляться. Мы вот все удивляемся и удивляемся, господи, ох, как же! А это уже давно все случилось, мы уже давно живем в эту эпоху, когда происходит то, с чего мы начали наш разговор о том, что советское  возвращается и как к этому относиться. Это давно уже наступило. И произошедшее с Кириллом — просто лишнее тому подтверждение. Что с этим делать, не очень понятно. Как с этим быть, как к этому относиться, не очень понятно. 

---

IE Есть мнение, что настоящего не существует, существует только суммарный, накопленный опыт прошлого. С этой концепцией особенно наглядно работает перформативное искусство. Момент здесь-и-сейчас — эфемерен, будущее — иллюзорно, и всё есть только прошлое.

ВН Да, конечно. Мой последний спектакль в Гоголь-центре «Спасти орхидею» про это, например. Он абсолютно точно про это. Все, что вы сейчас говорите, вот про это спектакль. То есть да, я абсолютно согласен с этим. 

IE Вы упомянули, что если бы не Кирилл Серебренников, вы бы не приехали в Москву…

ВН Кстати, может быть и приехал бы. Просто так получилось, что началось все с Кирилла. Кирилл был тот человек, который меня первым в Москву позвал, и с тех пор мы сотрудничаем.

IE Какое впечатление на вас произвел московский театральный ландшафт? У вас, как у человека, который мыслит в том числе ушами и музыкой, голосовые атаки, кричащие актеры, не всегда толковые звукорежиссеры, грубая работа с микрофонами, какое ощущение вызвали?

ВН Ничего не могу сказать. Я, к своему стыду, не очень много хожу смотреть, что происходит. Я сижу в своем Гоголь-центре и сижу. Очень редко выбираюсь куда-то. 

IE А свои спектакли вы смотрите?

ВН Свои смотрю, конечно. 

IE «Митину любовь», например, как часто отсматриваете?

ВН Очень изредка, может раз в 2 года ее посмотрю. Ей уже столько лет… Сколько она идет?

IE И тем не менее до сих пор всегда все продано.

ВН Ну да, пока артисты совсем уже с подагрой перестанут двигаться, будут до старости обречены лазать по этим шестам, бедные.

IE «Митина любовь» — один из немногих спектаклей Гоголь-центра, который не продается онлайн. Его только в кассе можно купить, вы знаете это? 

ВН Да?

IE Да. Слишком большой ажиотаж. До сих пор очереди.

ВН Это странно, конечно. Первый мой спектакль, самый-самый мой первый спектакль после окончания. Как странно. 

IE Я так понимаю, что вам не очень нравятся истории, когда спектакль очень долго живет? Спектакли должны уходить на пике?

ВН Почему? Мне нравится. Я же ученик Додина, а у них там спектакли как раз с годами набирают силу, театр-дом, все это. Нас воспитывали в этом. Пока есть энергия внутри спектакля, пока между артистами что-то происходит, пока им в первую очередь это интересно, тогда и зрителю интересно. Потому что артисты — все-таки чуткие существа, они же тоже чувствуют время и понимают, хотят они это играть или не хотят. Говорят про артистов, что это зависимая профессия. Но режиссеры — не менее зависимая профессия, мы не менее зависим от артистов, кстати говоря. Я-то точно зависим от артистов.

IE И у вас артисты меняют что-то в спектакле? 

ВН Конечно, это всегда коллективное творчество. Поэтому очень важно, какая команда по человеческим темпераментам соединяется. Я не тот режиссер, который может просто взять и поставить, что бы то ни было, с кем бы то ни было, где бы то ни было. Я так не умею. Но мне это и неинтересно, собственно говоря, что-то дома придумать. А есть люди, которые дома все придумают, и им дальше не интересно – работает это, не работает это, как к этому относятся артисты. Они просто мочат, и нормально иногда получается. Я так не умею, к сожалению. 

IE Лев Додин — довольно авторитарный режиссер, а вы получается совсем не авторитарный?

ВН Я – авторитарный режиссер, только я иначе это все делаю. 

IE В чем тогда проявляется ваша авторитарность, если вы признаетесь, что зависимы от актеров?

ВН Моя авторитарность проявляется в том, что артисты должны попадать в некий тон. Это требует больших усилий, потому что очень часто нет каких-то внешних манков. Иногда я с удивлением вспоминаю, что, господи, я же режиссер, мне надо придумать что-то… Раньше, когда я «Митину любовь» ставил, мне это было интересно, придумать там на стене, чтобы выпендриться. Но чем дальше, тем меньше меня это интересует. 

IE Перформативность — сегодня тренд. Игровой театр, где надо что-то заранее придумать, предложить какую-то интерпретацию чужого текста, — это все уже остается в прошлом, а актуальность как раз за перформативностью. 

ВН Ну да, конечно. Но я не берусь за весь театр говорить. Куда он движется, я не знаю. Я просто могу сказать за себя, что да, артистам из-за этого бывает сложно, потому что они должны попадать в некое настроение. А что может быть более эфемерным, чем настроение, некий тон? Это сложно и иногда бывает очень мучительно, потому что ты выходишь на сцену и от того, куда и с какой скоростью ты повернешь головой, меняются смыслы. А эти смыслы, они не видны. Ты можешь захватить тексты, которые часто бывают ни о чем и обо всем одновременно. И как сделать так, чтобы они были обо всем одновременно, а не ни о чем – это большой вопрос. И не всегда получается… Иногда получается, изредка.

IE Одним режиссерам нравится работать с большими артистами, другие как раз больше любят набирать себе перформеров, эдаких абстрактных нолей, которые будут выполнять задачи. Как вам комфортнее? 

ВН Понимаете, «абстрактные ноли» — нельзя так сказать про артистов. Перформер – это особое свойство артиста. Да, есть артисты, есть перформеры, и перформеры – это не абстрактные ноли. Просто это особый род людей, и это, в общем, мечта, с такими людьми работать. Они совсем иначе воспринимают сценическую реальность, способны ловить тон, попадать в некое настроение. Любой хороший артист может это делать, но перформеры, подразумевается, что они умеют двигаться, могут движением передать кучу смыслов. То, как человек встал со стула, в этом уже много всего можно прочитать. Не знаю... На самом деле, мне кажется, что это все одно. Просто есть талантливые люди, а есть не очень. Вот и все. И неважно, это известный, какой-то большой, заслуженный, народный артист, или начинающий. Есть люди, и люди. Ведь это все так индивидуально. С кем ты можешь работать, а с кем не можешь — часто зависит от каких-то личностных моментов, как в любых человеческих отношениях. Ты либо сходишься, либо не сходишься. Это не значит, что человек плохой или хороший, талантливый или неталантливый. Много всяких нюансов. Потом, кому-то одно близко, кому-то другое, и очень часто встречаются какие-то интереснейшие актеры, с которыми я не могу работать, потому что у них другое восприятие реальности. А они со мной не смогут работать, «что он хочет?!» и так далее.  

«Все меньше и меньше хочется обслуживать и все больше хочется уходить в перформативность»

IE Вы, когда в новый театр приходите, с собой людей приводите или работаете со штатными труппами? 

ВН Во-первых, я вообще редко прихожу в новые театры. Это на самом деле редкость, потому что у меня сформировался некий определенный круг, некое количество трупп и театров, с которыми я сотрудничаю. И это тоже, кстати говоря, меняется сейчас, их становится меньше. Потому что все меньше и меньше хочется обслуживать и все больше хочется уходить в перформативность. А очень часто театры не про это.

IE Ну вот у того же Льва Додина — театр-дом. При этом есть другая модель независимого, кочующего театра, в вашем случае, наверное, даже коммерчески успешного. Вторая модель вам ближе? Вот в Петербурге у вас сейчас премьера, она в каком-то конкретном театре?

ВН Это в рамках перформативной программы, которую ведет Вера Мартынов в БДТ. И это театр на Каменноостровском. И это, естественно, нерепертуарная история. Это разовое мероприятие. 

IE Собственно и в Новом Пространстве Театра Наций вас тоже Вера привела?

ВН Да-да, она меня сюда привела. Спасибо ей огромное! Вера, кстати, один из немногих сподвижников перформативности. Она не единственная, но таких людей у нас еще маловато, мне кажется. И мне точно ближе такие модели, чем работа в государственных структурах. 

IE А насколько вам интересны иммерсивные или пусть даже псевдо-иммерсивные форматы?

ВН Вот я ничего из этого не видел еще.

IE Да?

ВН Всякие бродилки, никуда еще не ходил, поэтому ничего не смогу прокомментировать. А, нет! Единственное, на чем я был – это Rimini Protokol, что-то они делали. 

IE Наследие? Комнаты без людей?

ВН Нет, про войну там что-то было. 

IE А, Situation Rooms.

ВН Да-да. Вот это я смотрел. 

IE Cделать подобное самому желания не возникает? С такой формой поработать? Вообще, как вы относитесь к тому, что зрителей трогают, водят куда-то. Rimini Protokol – это, конечно, здоровый иммерсив, а бывает что зрителям нальют, дадут поесть, за руку отведут куда-то и называют это иммерсивом.

ВН Не знаю, может… Это же дело материала. Наверняка есть материал, который диктует некую такую штуку. Я не зарекаюсь, но пока что-то не доходило до этого, пока не занимался этим. Да я вообще на самом деле думаю, вот это занятие режиссурой – мое ли это? Нужно ли мне заниматься режиссурой? Режиссер ли я? Одно время я перестал задавать себе этот вопрос. «Ну конечно же я режиссер». А сейчас как-то снова начинаю задавать себе все эти вопросы, насколько я режиссер, хочу ли я заниматься режиссурой, интересно ли мне, как было раньше. Все же меняется.

IE Сейчас очень многие, кто чувствуют время, к таким сомнения склонны. Лисовский, например, определяет себя комиссаром, сознательно отказывался от статуса режиссера. И наоборот, художники начали вытеснять режиссеров. Например, Перетрухина по большому счету — тоже режиссер, но себя позиционирует как художник.

ВН Да. Я при этом очень часто выступаю как сценограф. В большинстве случаев я еще и сценограф собственных спектаклей. И это тоже толкает на вопрос, кто я?

IE И композитор.

ВН Ну да. То есть мне кажется, что часто я больше сценограф или композитор, чем режиссер. Моя режиссура заключается в том, что я придумываю некое пространство. Мне не то, что это интереснее. Мне кажется, что это важнее. Потому что без пространства артистам трудно существовать, а с пространством как-то классно.

IE Владислав, а где в Москве вы видели спектакль, который вас чем-то зацепил? Именно не работа друзей или знакомых, а какой-то неожиданный спектакль. 

ВН Я с большим интересом смотрю все, что делает Константин Богомолов. 

IE И даже последние — «Ай фак», «Теллурия»?

ВН Этого я не видел, к сожалению. Последнее, что я видел, это «Слава». До этого видел «Три сестры» в МХТ. И все это мне очень нравится. Могу сказать, что для меня это интересный театр, мне очень интересно за ним наблюдать, ход его мыслей, все это прекрасно, все что он делает, я его обожаю. За Кириллом я слежу, конечно, с большим интересом. В Театре Наций, естественно, «Рассказы Шукшина». Еще мне интересно было посмотреть на спектакль, не помню…

IE «Иранская конференция»?

ВН Этого я еще не видел. Ну это давно уже было, поляк ставил..

IE А, Яжина. Гжегож Яжина. 

ВН Да-да, вот что это за спектакль был..

IE «Ивонна. Принцесса Бургундская».

ВН Да, «Ивонна». Вот это было любопытно, надо было посмотреть, чтобы понять, как к этому относиться. 

IE Обожаю этот спектакль. Одна из главных потерь Москвы, на мой взгляд, что его сняли. Он же близок к перформативности, каждое движение на сцене – звук, видеоряд. 

ВН Да-да. Он хороший был, интересный. 

---

IE Собственно не могу не спросить, что у вас в плейлисте?

ВН В плейлисте у меня в данный момент, к сожалению, мои собственные композиции, потому что их петь буквально через неделю, уже даже меньше. И поэтому я их сейчас слушаю, чтобы что-то понять про них, как выступать. Потом это пройдет, и я буду слушать что-то из Spotify, каких-нибудь французов, наверное. А, еще у меня в плейлисте, естественно, Жорж Бизе  — опера «Искатели жемчуга», которую я буду ставить в Большом театре в следующем сезоне.

IE Ого! Вы ставите оперу? Это Новая сцена?

ВН Это Камерная сцена Покровского.

IE Крутых они туда людей зовут. Сейчас там Григорьян ставит, потом вы...

ВН Да-да. 

IE А почему вдруг вы и опера? Это же такой элитарный вид искусства. Или это будет перформативная опера?

ВН Ну, это мы увидим. Я надеюсь, я очень надеюсь. Сейчас пока рано что-то говорить. Опера потому, что я давно хотел поставить оперу. Во-первых, меня вообще интересуют поэзия и музыка. Все это мне гораздо интереснее, чем драматический театр, потому что все-таки это некие другие сферы. И поэтому я очень люблю Гоголь-центр, за то, что они все очень музыкальные. 

IE Да, там принципиально живая музыка на любом спектакле.

ВН Вот именно, они все очень музыкальные, и они все мыслят образами. Это очень круто. Они как раз все перформативные очень ребята. С ними можно поговорить про настроение, про какие-то такие невесомые штуки, которые надо ловить. А опера в этом смысле... Я просто надеюсь, что там мне удастся. Потому что все-таки поэтичность меня очень интересует.

IE Перефразирую вопрос, с которого мы свернули в оперу: были ли за последние год-два-три какие-то музыкальные потрясения, которые мне, например, стоит послушать?

ВН Ой, мне часто какая-то такая ерунда нравится, что даже стыдно признаваться. Я иногда такое слушаю, что просто сам удивляюсь. В последнее время я слушаю синти-поп, 80-е года.

IE Может какие-то имена?

ВН А я, честно говоря, даже и не знаю. Оно у меня просто все идет потоком.

IE Ну то есть вы слушаете то, что решает Spotify.

ВН Ну да, в принципе да. Spotify все за меня уже придумывает, что мне нравится, что мне не нравится, уже давно. 

IE И вас не пугает увеличивающееся количество «тефалей», которые начали думать за нас?

ВН Пугает, не пугает... Если так к этому относиться, то тогда вообще все пугает. Ну это есть, ничего страшного. Пока не пугает и не мешает. Пока еще не наступил у нас (или может и наступил уже) сериал «Черное зеркало». Понимаешь, я не могу сказать, что мне было хорошо все время, а теперь вот из-за этих технологий стало плохо, и так мне вдруг стало страшно жить. Мне никогда, знаешь, не было комфортно существовать, чтобы прямо сильно хуже стало. 

IE Я вот сейчас задумался... Это «никого на танцполе», отказ от актуальности, декадентство – оно в вас всегда было?

ВН Нет, не знаю, было ли это всегда. Просто у меня такое воспитание. Я же в музыкальной школе с детства, во дворе не гулял никогда. Это всегда была некая такая жизнь вне. И какое-то такое странное детство, когда ничего толком неизвестно, сидишь в своей коробочке, что-то на скрипке играешь, никуда не выходишь.

IE Вы на скрипке играли в музыкальной школе?

ВН Да. И, наверное, может быть так было всегда. А может это все из Питера пришло, потому что я 5 лет проучился в Петербурге, черт его знает.