Театр — искусство, которое сложнее всего цензурировать. Стоит артисту со сцены немного поиграть с интонацией во фразе «Неладно что-то в Датском королевстве», как зрители понимают намеки. Возможно поэтому в том числе в последние годы, когда цензура захватывает кино, музыку и выставки, в России наступил такой повальный бум увлечения театром. Редактор раздела «Театр» «Вашего досуга» Юлия Кармазина разбирается, есть ли сегодня в театре цензура, или это все иллюзии.
Иллюзия первая: у нас цензуры нет или «отрубите им головы»
Система надзора, она же цензура, сложилась задолго до октябрьской революции, но именно с советским временем чаще всего в нашем восприятии связана традиция цензурировать произведения искусства. По той же субъективной логике с распадом СССР ассоциируется ощущение свободы, когда, казалось, ставить в театре стало можно все. На практике цензура не исчезла. Она пережила метаморфозу. Из кокона предупредительной цензуры вышла карательная. Разница между прежней и новой формами цензуры состоит в способе ее осуществления. Нет больше комиссий, знакомящихся с постановкой до премьеры. В существующем виде цензура более демонстративна и может закрыть уже вышедший спектакль или «наказать» его создателей.
Самым освещаемым в прессе столкновением с цензурой стал скандал вокруг оперы «Тангейзер» в Новосибирском Академическом Театре Оперы и Балета. Премьера спектакля состоялась в декабре 2014 года, а в феврале 2015 городская прокуратура возбудила в отношении директора театра Бориса Мездрича и режиссера Тимофея Кулябина дело об «умышленном осквернении предметов религиозного почитания».
Начало административному разбирательству положила жалоба митрополита Новосибирского и Бердского Тихона. Его возмутило новое прочтение оперы Вагнера. Действие было перенесено в настоящее время, рыцарь Тангейзер стал режиссером, снимающим фильм о Христе, попавшем в грот богини Венеры. Помимо сюжетного поворота, чувство верующих оскорбил постер вымышленного фильма, изображающий Христа между женских ног.
Театральное сообщество выступило в защиту оперы и права художника на интерпретацию. В итоге судебное дело было закрыто за отсутствием состава преступления. Но спектакль сняли с репертуара, а директор Новосибирского оперного театра был уволен со своего поста. Сейчас скандальную постановку можно увидеть в сети и самостоятельно оценить, насколько справедливы были обвинения, выдвинутые против нее.
Появление спектакля в свободном доступе можно считать единственным положительным результатом драмы, разыгравшейся в Новосибирске. Многие люди, которые были вовлечены в конфликт не видели сам спектакль и только запись позволила им вынести самостоятельное суждение о происходящем.
Сначала видео распространялось полулегально, «из рук в руки», а затем и более открыто. История с «Тангейзером» отчасти доказывает, что единственным способом борьбы с цензурой может стать свобода информации. Интернет — первый помощник художника, не столько ущемляющий его авторские права, сколько помогающий быть услышанным.
Иллюзия вторая: долгая светлая память
Со стороны может показаться, что цензура ничего не решает. Можно убрать спектакль со сцены, увековечив его при этом в зрительской памяти. Проблема состоит в том, что память — вещь сложная, ее надо долго подпитывать, чтобы неизгладимо запечатлеть в ней некое событие. Поэтому Новосибирский «Тангейзер» — скорее исключение из правила, подтверждающего, что карательная цензура — рабочая модель запрещения. Региональные истории о снятых спектаклях, запрещённых фестивалях, даже если обсуждаются в прессе, забываются нами на следующий день.
Если быстрое забвение того, что происходит в удалении от столицы, нам кажется нормой, рассмотрим противоположный случай, произошедший не так давно в пределах МКАДа и напрочь стершийся из памяти рядового зрителя.
Почти каждый год на один из международных театральных фестивалей в Москве привозят спектакли Мило Рау, но мало кто знает, что сам режиссёр не может въехать в Россию.
Театральная байка гласит следующее. В 2018 году в Санкт-Петербург показывали спектакль Яна Клята «Враг народа». Вместо текста финального монолога актер, исполняющий роль доктора Стокман, импровизировал. Рассуждая о свободе, он обратился к залу с вопросом: «Может ли на спектакле присутствовать Кирилл Серебренников?» (художественный руководитель Гоголь-центра на тот момент находился под домашним арестом). Эта речь сопровождалась живой реакцией зала, поддержкой, выраженной аплодисментами. На следующем его вопросе «Может ли в страну приехать Мило Рау?» возникало неловкое молчание. Большинство людей в зале даже не понимали, о чем идет речь.
В марте 2013 года в Сахаровском центре прошел показ спектакля-трилогии Мило Рау «Московские процессы». Режиссер воссоздал три самых нашумевших процесса, на материалах которых можно было проанализировать взаимоотношения художника с властью. Среди них были разбирательства по поводу выставок «Осторожно, религия!» (2003), «Запретное искусство» (2007) и панк-молебен Pussy Riot в Храме Христа Спасителя (2012). Если первые два показа спектакля прошли относительно спокойно, третий несколько раз пытались сорвать. К Сахаровскому центру подтянули отряды полиции, здание, по сообщениям очевидцев, окружили казаки. Мало кто видел сам спектакль (вспомните вместительность зала Сахаровского центра и помножьте на общую зрительскую неосведомлённость), поэтому в прессе обсуждался не столько спектакль сколько усилия по его закрытию. Продолжение эта история получила в сентябре 2013, когда режиссёр узнал, что больше не может въехать в Россию. Официальной причиной послужило не содержание его постановки, а сам факт работы над спектаклем. В визе было отказано потому, что Мило Рау нарушил внутренние миграционные правила, въехав в страну по визе, которая не предполагает занятия трудовой деятельностью. Запрет все еще действует, хотя о последствиях спектакля о Pussy Riot теперь помнят разве что театроведы.
Существует и обратный эффект: если упорно работать над запоминанием, память усвоит урок. Именно так долгие годы и существовала цензура. Столкнувшись с ее механизмами в советское время, театр как учреждение сильно зависимое от государства старается избежать любого столкновения с властью. Воспитанная память, закреплённая в форме условного рефлекса, часто срабатывает на опережение. Этот механизм привел к закрытию лаборатории «Смещение» в Театре на Таганке в мае этого года. Алексей Ершов показал на лаборатории перформанс в котором два его участника провели одиночные пикеты в разных частях города. Вероника Никульшина находилась на Лосином острове, а Алексей Ершов на Красной площади, с табличками с надписью «Я против системы Станиславского». Акция на Лосином острове предсказуемо не привлекла ничьего внимание, акция на Красной площади закончилась задержанием органами правопорядка и отказом театра продолжать работу лаборатории.
Иллюзия третья: цензура дело власти или «работа у них такая»
Цензура не всегда имеет вертикальную структуру. Попытки повлиять на репертуарную политику театра оказывают и представители общественных движений. Показы спектакля «Все оттенки голубого» театра Сатирикон в Санкт-Петербурге пытались сорвать активисты православного движения «Народный собор». Они раздавали зрителям листовки о вреде гомосексуализма, а непосредственно перед показом поступил звонок, что зал заминирован, и зрителей пришлось эвакуировать. Участники радикального движения SERB пытались сорвать спектакль «Идеальный муж» в МХТ, выйдя на сцену с плакатами прямо во время спектакля. Акции, не подкреплённые авторитетом представителей силовых структур или министерства культуры, конечно, не имеют серьёзных последствий для театров. Обе упомянутые постановки по-прежнему идут на сцене. Но это не отменяет того, что цензура может быть горизонтальной и стать устойчивым явлением в общественной жизни.
Самое распространённое после вертикальной модели явление цензуры в искусстве «самоцензура». Рассматривать ее сложнее всего. Самоцензура невидима со стороны, и мы можем лишь догадываться, что меняет художник и по каким причинам он склонен от чего-то отказываться в своем высказывании. Зато мы можем увидеть, какие знания о себе готово или не готово принять общество на примере зарубежных спектаклей, адаптированных под Россию. Одной из самых наглядных иллюстрации последних лет стал «100% Воронеж» Rimini Protokoll.
В «100% City» на сцене собираются сто человек, первый участник приводит второго, второй третьего и так далее. В результате мы видим срез города, состоящий из людей разных возрастных групп, убеждений, достатка. В каждом городе спектакль меняется, отражая наиболее актуальные проблемы его граждан, будь то финансовый кризис или политическая обстановка. Русская версия отличается тем, что в первую очередь замечаешь не то что в ней есть, а чего там нет.
Участникам спектакля по всему миру, кроме России, задавали вопрос, состоит ли кто-то из них в однополых отношениях. В нашей версии он звучал так: «Примет ли кто-то из вас нетрадиционную сексуальную ориентацию своего ребенка?». В русской версии не обсуждалась политика, внешние конфликты, экономика, сексуальное насилие, в группе людей, собранных по цепочке от одного к другому, не оказалось инвалидов. «100%Воронеж» обозначил границы самоцензуры, которые общество создает для себя самостоятельно. Зрители не увидели на сцене ровно то, что по мнению общества не стоит выносить на сцену. Для сравнения узости наших границ стоит ознакомится с версиями спектакля, записанными в Риге, Ванкувере, Берлине, Амстердаме.
Иллюзия четвертая: за рубежом цензуры нет или «заграница нам поможет»
Если вы уверились, что цензура — это исключительно русское изобретение, то в последнем абзаце вас ждет утешение: цензура есть везде, и методы работы у нее одинаковые.
Вспомним, как развивалась история вокруг спектакля хорватского режиссёра Оливера Фрилча «Проклятье» в одной из самых прогрессивных театральных стран — Польше. Фрилч выступил против агрессивного доминирования католицизма и национализма спектаклем, посвященным отношениям польской власти и католической церкви. В сюжете фигурировали случаи сокрытия растления малолетних, а папу Иоанна Павла II открыто называли защитником педофилов. Следом за осуждением в СМИ у театра прошли демонстрации оскорблённых верующих, многие из которых честно признавались, что не видели спектакля. Дальше происходило практически точное повторение истории «Тангейзера». 22 февраля 2017 года региональная прокуратура завела дело о «публичном подстрекательстве к совершению убийства», и после просмотра видеозаписи спектакля подтвердила факт публичного оскорбления религиозного культа.
В 2019 мы снова вспомнили про роковую оперу Вагнера, когда страницу Баварской государственной оперы заблокировали в Facebook. В трейлере, как и самом спектакле режиссера Ромео Кастеллуччи, присутствовали обнажённые тела. В ответ Баварская опера выпустила новую версию видеоролика, лучше всяких слов демонстрирующую абсурдность цензуры.
