На фестивале Solo показали моноспектакль итальянской актрисы и режиссера Джорджи Черрути. Об этой работе, поставленной по пьесе мало знакомо русским зрителям драматурга Массимо Згорбани, рассказывает Алиса Литвинова.
Зрители собираются в зале. Пространство сцены задымлено, невозможно различить очертания сценографии. С трудом можно заметить движущуюся от одной кулисы к другой обнаженную мужскую фигуру. В зале тоже туман, чувствуешь себя ёжиком из мультфильма Норштейна. Еле слышен – тихий мерный плеск воды.
Спектакль начался. Джорджа Черрути, режиссер и исполнительница, большую часть времени проводит на помосте, окруженном водой. Помост настолько маленький, что помещается на нем одно только деревянное кресло и сама Черрути. Ее напарнику, практически безмолвному Давиде Джильо, который играет сына героини, повезло меньше: весь спектакль он находится в воде. Кроме того, на нем прозрачная пластиковая маска, которая деформирует черты лица и приглушает голос.
В основу спектакля лег текст Массимо Згорбани, написанный по мотивам мифа о Зевсе и Европе. На сцене грубоватая буквальность произведения Згорбани противопоставляется театральной условности. Когда в тексте идет физиологичное описание процессов мочеиспускания или родов, визуальные образы подчеркнуто эстетизированы. Впрочем, если в начале текст и действие работают на контрасте, то чем дальше, тем больше одно проникает в другое, демонстрируя постепенное усиление животного начала в героине.
Постановка идет на итальянском языке с переводом на русский. Обычно субтитры в такой ситуации выполняет чисто техническую функцию передачи содержания, однако из-за противоборства литературного и сценического текстов у титров появляется дополнительный смысл. Они становятся визуальным элементом спектакля, отделяющим текст, произносимый актрисой, от текста литературного, написанного драматургом. Згорбани создал ироничное произведение, встраивая шаблонные сексистские фразы в античный миф. Мужчина — Бог. «Есть всего две причины прихода бога: похоть и месть», «если он тебя возжелал, то возьмет в любом случае». Подобные фразы в субтитрах, то есть в письменном виде, кажутся штампами. Зритель понимает, что это ирония над резким и однозначным отношением к любому из полов, ирония над дискриминацией, а текст на самом деле феминистский. Но Черрути произносит все так, будто для нее это объективная реальность, нет сомнений, что насилие — это обыденность, и в нем нет ничего страшного. Безусловно, в этой манере существования есть гуманистический посыл, так же, как и у Згорбани. Но в большей мере он раскрывается для зрителя благодаря возможности видеть литературный и театральный текст параллельно. От сопоставления усиливается ощущение диссонанса, которое заложено в спектакль, но могло остаться незамеченным.
Спектакль подходит к концу. До финала осталось двадцать минут, когда зритель узнает, что сын — это не просто человек, которому рассказывают историю рождения. Он — единственный из тринадцати детей Бога родился «блаженным», героиня избивала его для того, чтобы сделать «нормальным» («Все худое, что я тебе сделала, было во благо»). Она настолько стыдится своего ребенка, что говорит всем, что он утонул. Совершенно неожиданно в спектакле меняется тема, посыл, хотя он продолжает быть гуманистически направленным. Меняется даже образная система, вернее она почти исчезает: спектакль становится очень тенденциозным. Теряется изящество, ироничность, многослойность образов, с которыми была создана первая часть спектакля, теперь все произносится в лоб.
Прозрачная маска, надетая на Джильо, это его образ в глазах матери, но внутри он другой, он тоже чувствует, как все мы, поэтому в конце маска снимается и зритель видит его подлинного, такого, каким не смогла или не захотела увидеть его мать.
