На фестивале Нового Европейского Театра в Москве показали спектакль Питера Брука и Мари-Элен Этьен «Why?», посвященный жизни Всеволода Мейерхольда. Ставя спектакль о театре, Брук начинает с вопроса выносимого в заглавие, словно подчёркивая, что театр — вопрос всей его жизни. Спектакль о Мейерхольде зрители ждали еще в 2010 году. Постановка о театральном реформаторе полгода значился в планах цюрихского театра, но вместо ожидаемого проекта вышел моноспектакль Мириам Гольдшмидт, по текстам Антонена Арто, Гордона Крэга и Всеволода Мейерхольда. В названии звучал идентичный вопрос — «Warum, Warum». Сначала режиссер с русскими корнями (родители Брука эмигрировали из Латвии входившей на тот момент в состав Российской Империи), хотел назвать спектакль «Pochemu, pochemu», но в последний момент отказался от этой идеи. Прошло девять лет и Брук снова вернулся к замыслу спектакля о судьбе Мейерхольда, обратившись к нескольким ключевым для себя моментам. Первый — это биомеханика, которой Брук увлекся, когда начинал карьеру в Лондонском театре, как бы в противовес бытовавшему на тот момент мнению, что актеру нужно только лицо. Второй — попытка Станиславского спасти находящегося под дамокловым мечом ученика — Мейерхольда.
Ставя о Мейерхольде, Брук непроизвольно создает спектакль и о своем театре. В распоряжении актеров (Кэтрин Хантер, Хейли Кармайкл и Марчелло Маньи) ковер, стулья, пюпитры, экран, но сама сцена для «Why?» кажется излишней роскошью. Спектакль мог с таким же успехом играться в пустыне. Как было в 1972 году, когда Брук с труппой поехал в Алжир. Для представления им хватало ковра, расстеленного на песке. Функция ковра — сфокусировать пространство. Он — подлинная площадка, в то время, как кулисы, подмостки и софиты — чистая условность. Питер Брук еще не раз использовал этот прием в постановках, иногда это был призрак, след на полу. Ковер стал талисманом режиссера, извлекаемым для самых сложных в работе спектаклей. В «Why?» Брук снова рассыпает по полу персидские узоры как отправную точку – это я. Остальное можно в любой момент вычесть без потери смысла, главное для Брука рассказать историю и для этого ничего кроме актеров ему не нужно.
Начинается «Why?» с мифа. Приходят к Богу ангелы с жалобой: люди не знают, что им делать в восьмой день недели, на земле появилась скука. Тогда Бог подумал и придумал театр. В театре сразу начался беспорядок — директора, режиссеры, актеры, драматурги стали выяснять кто главный? Ответ на этот вопрос Бог написал на бумажке и спустя столетие она дошла до нас, с одним словом – «Why?». Этой притчи нет в Ветхом завете, но ее, такую незатейливую, стоило придумать. Работы Питера Бука последних десяти лет предельно просты. Режиссер обращается к зрителям, как к детям, отметая наросший на них с годами опыт. У людей в зале есть айфоны, они смотрят «Игру престолов», читают Мураками, а Брук пытается привлечь их внимание подозрительно несложным способом. «Палка, палка, огуречик» — спектакль создан в технике, схожей с примитивизмом в живописи, как ряд студенческих эскизов и зарисовок. Старый мудрый рассказчик словно ждет, когда человеческая наносная сложность уступит чистоте и наивности сказки.
Первые тридцать минут актеры рассказывают о театре: о мучительности распределения, когда исполнителю достается роль слуги без имени, или о системе Станиславского, задействовав в своих сценках зрителей. Актеры у Брука не лишены радости игры, но герои у них общие, как и канва повествования, движущаяся от комедии к трагедии. Когда внимание фокусируется на Мейерхольде, настроение резко меняется. Поворотным моментом становится рассказ о встрече Анненкова с Маяковским в Париже. Поэт спрашивает, когда Анненков вернется, а тот отвечает, что не хочет в советскую Россию, потому что планирует оставаться художником. Маяковский на это заявляет: «А я вернусь, так как перестал быть поэтом». Возвращение в Россию для него равно самоубийству, и центром второй части становится постановка Мейерхольда под названием «Самоубийца».
Хейли Кармайкл, заняв место Подсекальникова, подбиваемая Марчелло Маньи, разговаривает с Кремлем. Текст перетасован и герою удается дозвониться до Сталина. В реальности спектакль запретили до премьеры, драматурга ждал скорый арест и судьба Мейерхольда уже предрешена. Последние дни режиссера впитали письма — светлое, написанное жене на даче, и обессиленное из Бутырской тюрьмы к Молотову, с отказом от признательных показаний. Текст писем зачитывает Кэтрин Хантер объединяя их в одно предание о любви и смерти. Маленький спектакль внутри спектакля.
