В Электротеатре Станиславский, на фестивале Нового Европейского Театра NET, состоялась долгожданная премьера двойного спектакля «Пиноккио», над которым Борис Юхананов и театр бились целый год. Андрей Вишневский, однокурсник худрука Электротеатра, пишет пьесы давно, и две трети текстов есть у него на сайте. Но полномасштабная постановка пьесы, то есть сказки «Безумный ангел Пиноккио» произошла впервые. Тексты Вишневского – авторская разомкнутая мифология, настоянная на темах лучших мировых сказок. В данном случае нам, как советским людям, читавшим Алексея Толстого, тема Пиноккио особенно близка. Вчитываясь в этот текст, отчётливо понимаешь – между «Пиноккио» Карло Коллоди и мифом Вишневского почти непроходимая пропасть.
Образы мифа несут чистую, неадаптированную разомкнутость фантазии, то есть возбуждают воображение взрослого читателя. А устные предания нам недоступны, если только они не инициированы здесь и сейчас. Так случилось со Срединным миром, о котором я узнал на модулях «Золотого осла», наблюдая разговоры режиссёра и зрителей. И сейчас этот мир возник в процессе репетиций, а режиссёр и драматург как только встречаются, то говорят о человеческой срединности. В тексте «Пиноккио» этот мир не назван, но действует суггестивно, как и всё неназванное. Если вспомнить о Мишне, устном предании, ставшем основанием записанной Торы, то деятельность драматурга – Гемара, толкование услышанного или воображённого. В Гемару входит не только толкование законов, но есть, как ни странно, важнейшая для генезиса искусств часть – Агада. Это то, что построено на символических формах - притчи, басни, параболы, аллегории, гиперболы. Агада пользуется библейскими стихами для написания монологов и диалогов, что и есть нынешняя деятельность драматургов. Только вместо Библии у них в головах имаго, воображение. Ещё важно различать Срединный мир Стивена Кинга, вписанный в его главный эпос «Тёмная башня», и срединность в транскрипции мастера Юхананова, имеющего в виду мир нынешних людей. Однако и здесь есть немалые пересечения, о которых позднее скажем.
Собственно говоря, спектакль–диптих как раз о явлении имаго, редком госте Срединного мира. Имаго здесь – объективный образ воображения, то есть восприятие невидимого наяву. На самом деле образ ткётся из субъекта и объекта, только тогда у него есть шанс стать архетипом, о чём всегда знал Карл Густав Юнг. Образ, пребывающий не в нашем мире, не выводимый из деятельности ДНК, но директивно подпирающий любые проявления биоса, есть основа подсознания. Потому наш мир – срединный, между подсознанием и сверхсознанием, грубо говоря. Но и сам Срединный мир включает в себя, то есть подпирается множеством неизвестных нам существ, ключевое из которых – Пиноккио, потенциальный древесный принц, рождающийся из древа в качестве «имаго». Конечно, имаго для Сверча – куколка любого насекомого, классу которых Пиноккио ни в коем случае не принадлежит. Сделаем три вещи. Рассмотрим ключевые сцены двойного представления «Пинноккио. Лес» и «Пиноккио. Театр», опишем аспекты мифа, проснувшегося в воображении, и назовём артистов неотменяемых, запомнившихся:
1.
Первое сильное ощущение спектакля «Лес» – раздвоение персонажей, уходящее в неопределимую множественность. Причём это умножение, размножение, а не шизоидное расщепление и жонглирование масками. Двое хирургов Джеппетто и двое Вишень-ассистентов достают из опухоли на дереве нечто кричащее, пинообразное, ставшее сквозным действием спектакля. Опухоль на сцене – саркофаг, жутковато краснеющий срединной трещиной. Нечто родившееся – два Пиноккио – актрисы Светлана Найдёнова и Мария Беляева. Они сходу начинают давать кукольный балет имени дель арте, то есть двигаться как на шарнирах и говорить специальным наивным, детским голосом. Игра этой парочки — главная удача спектакля. Режисссёр-педагог по работе с масками дель арте Алессио Нардин хорошо поработал. Но сила ощущения поначалу даже не в рождении человечков из опухоли древа познания, а в хоре ремаркеров, которые непрерывно и десятикратно повторяют разнообразные авторские слова. Лазурное сияние вырывается из раны дерева и уходит вверх.
Зрители начинают потихоньку засыпать, я тоже пару раз клюнул носом. Пиноангелы пока без длинных носов, а ремаркеры создают вихрь голосов. Догадываешься, что это прозаическая опера на тихую, готическую музыку Дмитрия Курляндского. Итак, режиссёр создал существенный барьер восприятия, и кто не смог перестать слушать смысл слов ремаркеров, остановить их диалог внутренней пустотой и прозрачностью, тот заснул окончательно. А кто остановил этот внешне-внутренний диалог, тот начал слышать звуки, цвет и форму, тот и прошёл дальше, в состояние обострённого внимания к... мифу. А цвет фронтальной конструкции первого спектакля, городских врат и портала, с которого вещали ремаркеры, вполне «твинпиксовый», красно-синий. Пиноккио рождается из пробирки, из стеклянного дерева, причём тайна его носа – в солнце. Лучи солнца, преломленные стеклянным деревом. Лучи солнца, преломленные прозрачным носом человечка. Пиноккио кричит. Суггестия, нарастающая возгонка, слияние и сияние элементов спектакля достигается четырьмя вещами. Сохранение и преумножение смысла, приводящее зрителя к "затоплению тоналя", отключению дискурсивного восприятия. Это делают ремаркеры. Сочетание конкретнейших действий и закреплённых детских голосов и жестов Пиноккио, разнообразия населения спектакля с разворачиванием абстрактного мифа, что создаёт ощущение растущего на глазах нечеловеческого мира. Это делают режиссер, драматург и актеры. Звук распределён по десятку колонок, что позволяет разделить музыку Курляндского и голоса актеров, а зрителям оказаться внутри происходящего. Это делают саунд-дизайнеры Владимир Горлинский и Олег Макаров. Но главным в суггестии, как и всегда, оказывается форма-цвет, то есть костюмы, постройки, маски, лазеры и свет. Художники Юрий Хариков, Анастасия Нефёдова и Сергей Васильев сказочные спецы, золотые маски у них в кармане, как и у хореографа Андрея Кузнецова-Вечеслова. Но мифогенные, суггестивные свойства работы Юхананова и Вишневского вряд ли оценят эксперты «Золотой Маски», ибо живут они, вестимо, не в сказке. Но мы отвлеклись
Так проходят четыре сцены – Древо, Роды, Инкубатор, Бегство.
2.
Шестой эпизод «Возвращение», диалог двойного Сверча и двойного Пиноккио врезался в память. Два Пиноккио-зрителя следят за радикально красным ритуалом, пышным разглагольствованием Сверчей о важности отмены Отца и превращения Пиноккио в отель для пожирающих дерево насекомых. Столетний даос Сверч хочет сам стать Отцом. Сверч называет Пиноккио древом незнания и отказывает ему хоть в каком-то месте. Все места заняты, и карта мира не географическая, но антропологическая. Вот интересный список насельников Пиномифа: эльфы, эфирные девы, ангелоподобные существа всех мастей, Лунные Гости, Хранители Сфер, Навсегда Растворенные, Господа Нездесь, Вечные Странники, Евнухи Иллюзии, Водники, Мутники, Лесные Обрубочки, Райские Куколки, произошедшие от выкидыша Евы. Мол, изучение этой географии - школа человечков.
3.
Чем-то это подобно, по цветоформе и мрачному смыслу, древнеиндийскому поклонению Дурге. Тёмно-красный зловещий аспект божественной шакти – Кали, убивающая без промедления. Так и вышло, Пиноккио убил Сверча-провокатора. В роли Сверча запомнилась Анна Даукаева, плетущая логические силки деревянному человечку. Удар молотка превратился в медленное схлопывание двух половинок саркофага, сгущающих кроваво-красную световую начинку. Пиноккио освобождается от ложного учителя и приступает к программе Бибихина «присутствуй, видь, а не смотри».
4.
«Голод» - седьмая часть «Леса», убийство Сверча даром не прошло и Пиноккио, как любой голодный Буратино ищет пропитание, только у Толстого он грызёт луковицу, а у Вишневского находит гигантское яйцо. Оно разверзается трещиной, откуда весело появляются два космонавта, признавших Пиноккио молекулой и предложившие править миром. Интересно, что в тексте драматурга из яйца появляется уродливый птенец, похожий на того дракона, из которого вылез Хуан-ди в одной редкой разновидности легенды о Жёлтом императоре. Да, на Кастора и Поллукса космонавты мало похожи, но может, это серебряное орфическое яйцо, из которого вылупился двуполый змей Фанес. А может, двойной Пиноккио обладает силой Пуруши и сотворил мировое яйцо. И правда, драматург предваряет свой текст цитатами фон Клейста и Гёте, утверждающими, что божественное сознание есть в наших предках-марионетках и Боге. Кстати, восемь ремаркеров имеют имена – Гёте, фон Клейст, Эдгар По и Мэри Шелли, причём последних целых пятеро актрис. Одна из Шелли – Алла Казакова, именно её мощный голос вас разбудит, в конце концов.
5.
Голодающий двойной Пиноангел ищет пропитание и сталкивается с весёлым Старичком, играемым Владимиром Кореневым. Дорогие (имя собственное), в количестве шести, жарят что-то вкусное прямо на сцене. Буфет в антракте сметён зрителями. Но главное в эпизоде «Дорогая» - полив стремительно растущего деревянного паяца. Его, состоящего из двух девушек-детей, обливают тонной воды из-под колосников. Началось алхимическое превращение, потому что в сценах «Огонь», «Ноги», «Одеяние» и «Азбука» пропитанный водой Пино-имаго сгорает и воскресает подобно Фениксу. Соединение инь-ян, воды и огня - техника Цигун, приводящая к внутреннему «парообразованию» в трёх котлах дянь-цянь, исцелению внутреннего ребёнка и возвращению в древнейший мир драконов и Жёлтого туманного императора. Это проявится воочию во втором спектакле «Театр». И правда, растительное тело человека – внутреннее тело жизни, состоящее из линий-ци, ветвей-ци и листьев-ци. Но когда оно деревенеет, Пиноккио превращается в Буратино. Кстати, ремаркеров ровно восемь, по числу главных меридианов ци.
6.
В финале «Леса» была световая феерия, двойной Джеппетто соединился в единую фигуру Короля леса и внутри объёмного лазерного треугольника, захватившего зрителей, вручил Пиноккио кристалл видения «урим и тумим», древнееврейский прибор, проникающий тайны Срединного мира марионеток, то есть людей. Одежда сгустилась из «лесного вещества», во лбу звезда горит – Пиноккио готов к внедрению во внутреннюю структуру мира, театр. Выросшими наконец носами Пино-посвящённые протыкают световую завесу Майи, окутывающую мир.
7.
Наступает второй вечер, «Пиноккио. Театр». После 14 эпизодов «Леса» предстоит сыграть ещё 19. А всего в сказке Вишневского 137 сцен. То есть впереди у Электротеатра, будем надеяться, ещё три спектакля. Самое интересное, что испытав множественное превращение и мутацию, Пиноккио не меняет ни на йоту кукольных жестов и детского тона. Вокруг происходят поразительные вещи, а Пиноккио залог устойчивости, подобен пяти золотым талантам, никогда не зарываемым в землю. Потому что вместо азбуки он получает дар второго рождения, становится дваждырождённым. Дикий, детский, необученный паяц Пиноккио подобен Парсифалю вагнеровского мифа. Из-за носа, подобного солнечному лучу, Пиноккио обладает неукротимым любопытством, и вместо никчемной школы идёт в театр. На этом пути его поджидает нечто уникальное, нераздвоенное, похожее на мутанта-муравья, превратившегося в Николсона из «Сияния». Игра Антона Лапенко минималистична, он ведь управляет изнанкой мира и суетиться ни к чему. И король изнанки выманивает кристалл видения у деревянного дурачка. Однако уже виден высочайший статус, новая власть дурачка, поэтому Пиноккио становится наваждением, триггером и джокером для Манджафокко, владельца театра и паяцев, самого ценного, что есть в Срединном мире. По сути дела, урим и тумим не нужен Пиноккио, способного сливаться с паяцами в одно, ведь он помнит Розу и способен её видеть во всём.
8.
Прорвав оборону Контроля и Кассы, весёлый двойной человечек изменяет безвозвратно судьбу режиссёра Манджафокко, состоящего из гениального творца игры (Олег Бажанов) и продюсера-манипулятора (Юрий Дуванов). Продюсер-администратор подобен Иностранцу-муравью, если бы тот стал человеком. Олег Бажанов настолько изменяет рисунок игры «Леса», что «Театр» совсем другой спектакль, преисполненный психологизма, аффективной памятью и сквозным действием. Вот такой примерно разбор ключевой линии «Пино – Ман» делал двойник Манджафокко из нашей реальности, параллельной срединной – Борис Юхананов:
9.
(Ман – Манджафокко, Пино – Пиноккио).
«Творец, который сокрылся от всех людей, не сокрылся от Пиноккио. Объял его любовью и это есть внутреннее ощущение Пино. Он кричит - папа! И исчезает из поля зрения упавших ангелов. И здесь разворачивается истерика Мана, увидевшего исчезновение Пино. Поймать и привести! – кричит режиссёр. И паяцы ловят их, в театре случилось хоть что-то живое. Ман видит загадку и начинает разбираться. Видя это, паяцы тоже проникаются загадкой Пино. У паяцев Ман вместо творца, а когда-то они были высшими марионетками Бога. При виде Пино что-то в них пробуждается и заражается пино-небесным языком. А вместе с языком пробуждается стремление к воле. Ман получает укол в сердце от Розы, потому что он великий режиссёр. Обнаружив, что ангелы летят вниз, и что творца нет, Ман создал механизм Раффлезии, превращающий энергию падающих ангелов в энергию игры.
Так как он страстно любит театр, то пользуется этой энергией на крике и страхе, давлении и плётке, гениальном озарении и совершенной форме. Ман пользуется полным успехом в Срединном мире, обожающем страсти ниже пояса. Поэтому ему стали заказывать идеологию компромисса. Это радостная жизнь с лозунгом «после меня хоть потоп», а потоп уже идёт. Олицетворение потопа – ангел Пино, дитя-идиот, он уже здесь, сидит и смотрит. Поцелуй ангела – невероятная боль, Ман гонит от себя что-то, чего не может быть, как в «Бесах» Достоевского и в финале «Фауста», не выдерживает и падает. В нём что-то начинает рваться, пробуждаться, выходит наружу Нижинский. Ман решает показать Пиноккио весь театр, раз он пришёл из лесных низин, а творца нет. Значит, Пино есть новая власть, и надо её открыть, исследовать и узнать. Ман видит, как Пино в роли рыссёра ставит спектакль «свобода», и перестаёт бежать от себя. Из него рвётся неосознанная мысль, вводя в диалог с самим собой. В нём начинает просыпаться исповедальное сознание, он вспоминает о Рыжем, несгораемом паяце и своём альтер-эго. Открываются миры и театры в пространствах души.
Мир джанк-паяцев, свалка отработанного материала дышит любовью к театру и памятью. Пино начинает срастаться с ними душой. Что происходит с Пино? Чем дальше он поднимается на лифте по этажам миров, тем ближе к небесному театру. В нём открываются поры души, просыпается память о небесном театре, он роднится с насквозь понятыми этажами. Одно, другое, третье, девятое видение паяцев, небесных марионеток, а потом потоп и воскрешение, записанные в нём Творцом. В Пино вызревает своё, самостийное понимание театра. Пино обнаруживает с ужасом и восторгом чудовищное извращение первичного театра божественных марионеток. Движение лифта приводит Пино к сокровенной мистерии воскрешения. Ман наполнил Пино памятью и позволил стать творцом. Идёт восстановление, возвращение в ангелов всех паяцев. В Мане созревает отчаянный последний акт, в лотосе исповедальности, и он говорит – мой театр закончился.
Монты возьмут и увезут кристалл лазурной ванны. Начинается божественный театр, представителей которого (Гротовского, Васильева) и других мы знаем. Они есть взрослые Пиноккио, оргАны апокалипсиса. Мир материи отступил, никаких мизансцен, никакого света, снежная пустыня и свободный диалог. И Нижинский, вышедший из Мана, в блеске точных движений. Финал, они остаются в истинной картине, не заслонённой театром срединного мира. И вдруг Ман вспоминает – когда он был юным гением, Творец вручил ему сокровище бытия, пять золотых. И падают пять золотых с неба, и Ман отдаёт их Пиноккио из своего уходящего мира, где его стирают из картины бытия».
10.
После разбора Бориса Юхананова уже нечего описывать, сценические эпизоды мчатся мимо проснувшихся зрителей, как скорый поезд мимо перрона. Есть сцена, сделанная путём импровизации Ихтиандром, мощным и старейшим артистом Владимиром Кореневым, который создал воображением целый ЦК КПСС и довольно жуткий парад. Превращение Старичка из «Леса» в короля Брежнева, обвешанного «бранзулетками», было незапланированно драматургом, поэтому особенно ценно. Двойник Брежнева – кукла, которой Арлекин отрубил голову. Поэтому история Брежнева – пребывание в посмертном состоянии Бардо. Пиноккио проходит насквозь «Тибетскую книгу мёртвых». Ключевая фраза Брежнева – не могу отличить, сплю я, или уже проснулся. Зрители точно проснулись, или наоборот, нырнули в «сон во сне». Дюжина зудящих квадрокоптеров вдруг вылетела под Вагнера, напомнив о миссии Парсеваля, но не забывая помянуть страшный фильм «Апокалипсис сегодня» Копполы. В «Театре» деревянный рыцарь ещё не получил золотого ключика, будем ждать продолжения.
11.
Пиноккио сорвал длиннейший мифогенный спектакль, где три пары Арлекинов и Пьеро служат семи господам, а ожившие карты Таро прогуливаются на дискотеке – Танцовщица, Козёл, Ведьма, Монашка. Запомнилась пламенная Вера Кузнецова, вот уж кто прирождённый паяц. Пиноккио может носом превращать всех в труху, а может оживлять, что он и сделал, обнюхав павших бойцов спектакля «Нежный гомункул». А главное, что он натворил – увидел гигантскую Розу и принял её облик, заняв вакантное место шипа. Теперь даже Манджафокко, чьё имя говорит о том, что он питается исключительно огнём, не может сжечь невероятного паяца.
12.
И признаёт Манджафокко новую власть Пиноангела, и проводит его сквозь адский лифт, девять этажей мира паяцев, театр через ступени мирового бытия. А вестибюль оккупировали старые наркоманы джанк-паяцы, вкалывающие себе паузы и роли. Они подсели на театр, как и мы, наша пенсия не за горами, джанки! Режиссёр показывает эфирно-растительному принцу своё главное дело – Раффлезию, мастерскую подделку невидимой Розы. Ибо как ещё было ему соблазнить метаморфических ангелов-паяцев, как не вкуснейшей, хищной кристаллической травой, прокалывающей иглой крышу мира. Ангелы растворяются хищным цветком и превращаются в энергию игры, без которой нет театра. Ибо кто же по своей воле воплотиться в безумные фантазии художников Срединного мира. Что такое Раффлезия, важнейший элемент нашего мира. Ещё рано проводить аналогии и параболы. Здесь содержится ещё не разработанный миф о механизме воплощения пиноангела, то есть даймона. В «Розе мира» Даниила Андреева даймоны жители Верхнего мира, Солнца. Они первое человечество, не подверженное коррозии и вампиризму Срединного мира. Поэтому они живут внутри Сократа и всех мало-мальски творцов, жертвуя огонь мысли, манас. В другом, но близком мифе «Тёмная башня» Кинга тоже есть Роза, противостоящая тёмной лифтовой Башне. Причём кинговская роза есть везде, не только в Срединном мире. Ну, розенкрейцеров вспоминать не будем, хотя «Химическая свадьба» точно одна из гиперболизирующих Пиномиф вещей. Театр Юхананова – очень древний в спектакле «Пиноккио», ведь венецианские маски дель арте или Пекинской оперы – сокрытие деревянной личности и свобода солнечного луча одновременно. Пино-даймон настоящий паяц, оживляет и выпускает наружу двойников, внедряется лучом через наш нос в Срединный мир, это каждый сновидец знает. Чтобы как-то закруглить, скажем, что финальный Нижинский, вылупившийся из Манджафокко, сильно напоминает Жёлтого императора. Впрочем, и Брежнев, и Король леса тоже ему подобны.
