В романе «Красный-крест» Саши Филипенко присутствует образ комнаты, как реальности, в которую герой то и дело возвращается, слыша задевающие за живое слова. Разговор течет мимо него, пока рассказ о прошлом бабушки-соседки не пересекается с настоящим. Режиссер Семен Серзин воссоздаёт на театральной сцене образ этой комнаты, куда приходится возвращаться и которое хочется покинуть, улетев мыслями, пока не раздается реплика Светланы Брагарник: «неужели не интересно?». Юля Кармазина рассказывает о первой премьере в Гоголь-центре после карантина.
Усталость факта
В реплике, произносимой героиней Татьяной с отчаяньем, заключен ключевой для постановки вопрос – «зачем нас заставляют помнить?». Убедительных причин знать о постыдном прошлом своей страны нет. Знать темную сторону истории полезно, но неприятно и навязчивое желание рассказать о репрессиях и ужасах тоталитаризма начинает казаться конъюнктурным, будь оно реализовано в романе или в театральной премьере.
Режиссер обозначает в спектакле два полюса. С одной стороны находится дядя Гриша, карикатурно бьющий себя в грудь со словами «не было этого» и мечтающий о втором пришествии Сталина. С другой — свидетельница прошлого Татьяна с вопросом «неужели не интересно?». Спрашивает она явно не у дяди Гриши, поклонника вымышленного прошлого. Вопрос адресован занятому своими повседневными заботами и уставшему слышать об ужасах Советского союза человеку в зале. Этот вопрос требует дополнения: почему нам стало не интересно?
Причины для гордости
Роман, который лег в основу спектакля, вырос из трех папок. Ровно такая по объему переписка Красного креста с СССР во время Второй мировой войны. Для сравнения та же переписка с Германией о судьбах военнопленных занимает в архиве гораздо больше места. На письмах, отправленных в Россию, ставили резолюцию «не отвечать», а представители Красного креста продолжали писать, думая, что неправильно оформляют запрос.
Стыд как реакция на такое прошлое — правильное и горькое чувство. Для страны позорно так пренебрегать своими гражданами, но гораздо хуже, что сегодня это принимается как должное. В спектакле за реплики, обесценивающие человека в масштабах события, отвечает голос Ирины Выборновой. Ее издевательские, жёсткие интонации, по сути, верно отображают позицию государства к человеку, заключающуюся в трех словах: «кто ты такой?!». Допустим, зрители и без спектакля знают цену человеческой жизни в масштабах страны Советов, зачем сейчас ставить роман «Красный-крест»?
В недавно проведённом ВЦИОМ опросе о дате начала второй мировой войны ошиблась почти половина россиян назвавших вместо 1939 года 1941, и это не вопрос к преподаванию истории. Вторая мировая война и победа стали для современной России фундаментальными основами общества, и в сознании большинства россиян — до вступление СССР в боевые действия войны как бы не было. Если отнять у граждан Великую Отечественную возникнет страшная пустота, без нее поводы для гордости сведутся к нулю. Поэтому стремление вычеркнуть стыдные детали из картины прошлого как никогда осознанны.
Мнемический прием
Премьера в Гоголь-центре похожа на крестик, который школьники рисуют шариковой ручкой на руке, чтобы не забыть. Семен Серзин использует в спектакле крест как контрапункт для всех сюжетных линий, сводя их к одной простой мысли о сложности памяти. Сцена выглядит как крест. Главная героиня Татьяна, страдающая от болезни альцгеймера, рисует кресты на дверях, чтобы знать куда вернуться. Кресты возвышаются над захоронениями репрессированных, их в финале пытаются спасти герои — опять метафора борьбы против осознанного беспамятства.
Еще одним способом напомнить, что в основе придуманной фабулы лежат факты, стала фиксация фрагментов постановки на видео. В спектакле присутствует невидимый герой-документалист, и чаще всего зрители смотрят на происходящее его глазами, через камеру.
Изобретение Бога
Когда кажется, что о спектакле заранее все понятно, и он не преподнесет сюрпризов, на первый план выходит работа актерского дуэта — Светланы Брагарник и Евгения Серзина. Их диалог протекает, как болезненная демонстрация шрамов, полученных от Бога. Русского Бога, созданного отчасти Достоевским, отчасти Толстым, а отчасти укоренившейся практикой мук за любое деяние. Это одна из самых утешительных метафор спектакля — великое зло на земле не может исходить от человека, чтотобы найти его источник, приходится изобретать Бога.
В Татьяне нет ненависти, только боль и желание прощения. Светлана Брагарник сохраняет земную оболочку растерянной, медленно уходящей в никуда женщины и при этом до святости чистой в мыслях и помыслах, как маленький, почти новорождённый ребенок. Она приняла Бога боли и отчаянья, и в отсутствии злобы он стал реальным. В такого Бога легко поверить как в универсальный закон страдания. Этот же Бог обрушивается и на Сашу, отнимая у него любимую женщину. В этот момент Саша становится настоящим, словно только боль превращает посланную в мир куклу в человека.
Бог в беспамятном мире придуман для тех случаев, когда «не интересно». После того, как разумные аргументы, «зачем помнить о прошлом», исчерпаны, возникает мистический закон, представленный страшным Абсолютом.
