23 апреля в Театре на Таганке прошла премьера спектакля Юрия Муравицкого «Вишневый сад. Комедия». Казалось бы, новая работа — рифма к успешному «Lё Тартюф. Комедия», который признавался одним из лучших спектаклей прошлого года. Но это только на первый взгляд. Шеф-редактор «Вашего досуга» Inner Emigrant делится впечатлениями от премьеры и рассказывает, почему на этот раз работа Муравицкого гораздо трагичнее, чем кажется.
Чеховские персонажи в поисках чистоты жанра
Решение режиссера Юрия Муравицкого вернуть «Вишневому саду» жанровую чистоту выглядело самоубийственным еще на этапе замысла. За более чем сто лет с момента создания пьесы споры о ее жанровой принадлежности не утихали. Во многом проблема заключается в том, что Антон Чехов — родоначальник «антидрамы» в России. Определения в его век на русском языке еще не существовало, поэтому он предусмотрительно обозначал «комедией» такие сюжеты, которые не казались смешными тогда и вряд ли кажутся смешными сегодня. Разорившееся дворянство, потеря родового имения как потеря корней и истории, наконец трагедия Фирса — все это нивелировано в спектакле Муравицкого. С первых минут Ирина Апексимова обращается к залу с просьбой отключить мобильные телефоны, с объявлением, что сама сыграет Раневскую, и с неожиданным признанием, что именно зрители в зале и есть тот самый «вишневый сад». И вот уже возвращение Раневской домой и ее встреча с родным «вишнёвым садом» воспринимается не иначе, как метафора встречи актеров с полным зрительским залом после года ограничений из-за распространения коронавируса.
Весь первый акт развивается по тем же законам, что и прошлогодний «Тартюф». У каждого персонажа свой вайб. Актерская подача времен Островского соседствует с эстетикой кабаре. Тотальная эклектика создает комические ситуации даже там, где Чехов их вряд ли мог бы помыслить. Но главное, что, стараясь сбросить с Чехова вереницу многолетних штампов и сакральность общепризнанных интерпретаций, Муравицкий, похоже, воздал должное драматургу.
Широкого известно, что первая постановка «Вишневого сада» Чехову сильно не нравилась. И именно своим жанровым несоответствием. Одной из главных ошибок явилось то, что главными героями спектакля внезапно стали Раневская и Гаев, хотя Чехов неоднократно говорил, что центральный герой — именно Лопахин. Не понравилось драматургу и то, что на поверхность были выведены драматические переживания по поводу потери фамильного имения. Хотя сам автор постоянно старался объяснить, что на самом деле их переживания — это следствие слабых характеров и безвольности, следовательно, они не заслуживают сочувствия и жалости. Похоже, к этим авторским ремаркам и прислушался Муравицкий, перевернув сложившийся за столетия шаблон: в его постановке Гаев, Раневская и утрата «Вишневого сада» ушли на второй план. Они — не более чем сеттинг. Поэтому все «слезливые» истории героев подаются у Муравицкого в кабарешных песнях. Им не веришь, над ними смеешься, и вновь вспоминается Чехов, который обращал внимание, что пусть в пьесе и присутствует слезливость, но настоящих слез на лицах быть не должно.
Кто же оказался в центре постановки? Сугубо комические герои, которых мы привыкли видеть в лучшем случае в эпизодических сценах, в худших — их реплики и присутствие вовсе купируют. Желание режиссеров ставить драматичный «Вишневый сад» без Епиходова, Яши, Дуняши или гувернантки Шарлотты Ивановны — понятно. Эти герои изображены слишком нелепыми и, многим кажется, что не так уж они в сюжете и нужны. Например, Епиходов (в исполнении харизматичного и обаятельного Романа Колотухина) настолько неуклюж, что получил прозвище «двадцать два несчастья». Слуги Яша и Дуняша (в исполнении Надеждой Флеровой с уже знакомой по спектаклю «28 дней» подачей) — простые необразованные крестьяне, считающие себя чуть ли не ровней своим господам. Бывшая циркачка Шарлотта Ивановна (роскошная Любовь Селютина) — гувернантка, да только воспитывать ей некого, так как в пьесе нет ни одного ребенка.
Элегия об ушедшей серьезности
Казалось бы, секрет успеха раскрыт — используешь драматические переживания главных героев как фон и два с половиной часа смеешься над второстепенными персонажами. Об утрате вишневого сада и родового гнезда можно не вспоминать вовсе. Если бы не одно «но»… Муравицкий словно каждому из героев прописывает принадлежность к той или иной исторической эпохе. Здесь и недобитые аристократы царской России теряют свою родину и уезжают на Запад, и интеллигенция живет романтическими идеалами, и «Молодой Ленин» (Петр Трофимов, блистательно исполненный приглашенным артистом Олегом Соколовым), который этими идеалами опьянен. Такое решение подкреплено сценографией Наны Абдрашитовой, которая в духе «Бориса Годунова» Иво ван Хове запирает героев на внушительной мраморной лестнице с красной ковровой дорожкой. И вот уже перед глазами метафора современной России — герои с ценностями из разных исторических эпох одинаково комичны в декорации из пафосного мрамора, красных ковров и помпезных светильников. Как будто попал в Большой театр после ремонта. Все дорого, богато и нарядно. Все фальшиво и от этого «до слез» смешно.
Куда интереснее становится во втором акте. «Современная Россия» так отчаянно хохочет от столкновения разных мифов и иллюзий, что невольно смехом подменяются слезы, смех превращается в истерический. И вот уже персонажи оказываются в поисках автора, они не понимают зачем они, кто их придумал, и почему все это комическое действие неизбежно катится в трагедию. Кульминационная сцена окутывающего сцену морока становится сильной аллюзией на современное российское общество, где люди разных ценностей и идеалов из поколения в поколение переписываемой истории уже не понимают откуда они и зачем. Единственное, что всех объединяет, — желание смеяться, будь то кабарешные песни в «Вечернем Урганте» или очередной stand-up на YouTube. Если пьеса Чехова получила признание как печальная элегия об уходящем времени «дворянских гнезд», то спектакль Муравицкого — элегия об ушедшей серьезности и потерянной истории.
Заканчивается спектакль вовсе ложным финалом, который многие в зале принимают за истинный: Лопахин готов вернуть имение Раневской, все делятся со всеми деньгами, все ко всем добры, все смеются и радуются. Все прекрасно, если бы не финальный минорный аккорд, который напоминает: желание постоянно смеяться и нерушимая вера в «чудо» — хороши лишь до определенных пределов и до определенного возраста. Стоит переборщить — и комедия неизбежно обернется трагедией утраты не только серьезности, но и собственной идентичности. И вновь все по Чехову: ироничное высмеивание пошлости, обличительный пафос и «смех сквозь слезы», который сменяется «смехом вместо слез».
