В апреле 2021 года состоялась премьера спектакля «Живой Т.» на малой сцене Театра Наций. Режиссер Данил Чащин совместно с драматургом Юлией Поспеловой представили свою сценическую версию незаконченной пьесы Толстого, написанной в 1900 году и оставленной автором в черновике. «Живой Труп» превратился в «Живой Т.», что помимо явного намека на исходное название, является и ироничным жестом преклонения перед нетленностью текстов вечного классика Льва Николаевича — «Живой Толстой – Живой текст». Еще одним нюансом иронии о нетленных текстах в данном случае является то, что в версии Чащина и Поспеловой на сцене переплетены воедино дневники самого Толстого и его жены Софьи Андреевны (урожденной Берс). Никогда не знаешь, что окажется интереснее для потомков — творчество или сама твоя жизнь во всех ее мелочах и неприглядностях. Впечатлениями от премьеры делится Анастасия Ильина.
На сцене два черных продолговатых стола и за ними стенка из деревянных панелей, разделяющая пространство на «публичное»: для приема гостей, официального семейного чаепитие напоказ, пространство ночного клуба или бара, и на «частное», интимное, куда актеры скрываются, уходя как будто к себе в спальню, куда доступ посторонним взглядам воспрещен. В центре — огромная горизонтальная черная балка, опирающаяся на такую же черную и плоскую колонну-подпорку: вместе они образуют подвижную, ездящую конструкцию, двигающуюся по линейной траектории, и отдаленно напоминающую движения башни подъемного крана. В переднюю часть плоской колонны вмонтирован экран, на котором видны черно-белые помехи, как будто бы антенна барахлит, сигнал потерян. Тонкая визуальная метафора отсутствия взаимопонимания между людьми — связь потеряна, остается только фоновый шум. И только лишь вглядевшись попристальнее мы видим, что эта черная конструкция представляет собой обгоревшую деревяшку, обуглившиеся, с мелкой сетью трещинок поверхность, как после пожара — обуглившиеся чувства, сожженная дотла любовь.
Федор Протасов в исполнении Дмитрия Лысенкова — молодой игрок и кутила, начинает свой рассказ-исповедь с пошлой шутки о своих способностях рассказывать истории: «На словах я Лев Толстой, а на деле *** простой». Эту шутку он повторит дважды, и в первый раз зал еще смеется. Мы видим сразу середину этой истории, герой Лысенкова честно признается, что его жена замужем за другим человеком, а он — «живой труп». Но как же так получилось? «Сейчас расскажу» — как будто говорят глаза Лысенкова, испытующе смотрящие в зал. Этот исповедальный монолог пьяного Федора, спрятанный Толстым в середину пьесы, выносится в самое начало, тем самым создавая рамочное повествование. Чащин сознательно сдвигает фокус интриги с детективного сюжета о трупе на более глубинные проблемы. Зритель погружается в поиск психологической первопричины — есть ли общие для всех закономерности в распаде семьи, или «а каждая несчастливая семьи несчастлива по-своему»?
Мы видим Федора в момент сладостного загула, он с наслаждением напивается в баре, беря со стола и выплескивая на себя по очереди несколько бокалов с «шампанским»(искрящимися серебристыми блестками) под драйвовую клубную музыку. Параллельно с этим его жена Лиза, в исполнении Елены Николаевой, стоя за вторым столом со злостью бьет деревянным молотком сначала себя в грудь, а затем лежащий перед ней свадебный портрет-фотографию. Режиссер отмечает, что этот эпизод с молотком, поразивший всю постановочную команду, задокументирован в дневниках Софьи Андреевны. Она описывает, как била себя молотком в грудь, когда узнала об уходе Льва Николаевича из Ясной Поляны в ночь на 28 октября (10 ноября) 1910 года. Эта сцена сразу задает весь тон спектаклю: мир тихого семейного счастья рушится у нас на глазах, семейная идиллия рассыпается, и это происходит здесь и сейчас. Семейный совет в лице матери Лизы Анны Павловны(Людмила Трошина) и сестры Саши (Елизавета Юрьева) за вечерним чаепитием решают вопрос о дальнейшей судьбе брака Лизы и Федора. Мать хочет выгнать зятя-пьяницу и соединить доченьку с Виктором Карениным, давним другом семьи, которого Лиза знает с детства. Виктор давно и тайно влюблен в Лизу, и материнское сердце чует, что именно с ним Лиза сможет обрести, наконец, долгожданное счастье. Сестра Саша, угловатый сутулый подросток в очках и тяжелых черных ботинках на толстой платформе, со всей силой юношеского максимализма хочет сохранить сестре мужа, считая развод невозможным.
И тут появляется тот самый Виктор Каренин, в исполнении Олега Савцова, воплощение идеального «правильного» мужа — подтянутая спортивная фигура, отутюженный костюмчик с галстуком, сияющая безупречной белизной зубов улыбка, букет цветов и авоська с апельсинами. Виктор идеален настолько, что даже уходя выполнять поручение Лизы («найти и вернуть домой непутевого мужа»), из чувства приличия деликатно допивает чай, с хрустом дожевывает кусок сахара и вежливо осведомляется, где можно помыть за собой чашку.
Во время всего действия на сцене параллельно с главными героями существует еще один персонаж — некое тело, персонифицирующее сам распад семьи. Это тот самый живой труп и исполнении Георгия Иобадзе, выделенный в программке в отдельную строчку. Персонаж Иобадзе — мим с гримом «под Джокера», виртуозно владеющий своим телом. Появившись в первой сцене практически обнаженным, этот труп постепенно от сцены к сцене «приодевается», начиная с белых трусов и заканчивая полным комплектом костюма-тройки с галстуком и элегантной шляпой-котелком. Никто из героев не замечает его, а он тем временем, сидя с ними за одним столом, кривляется, гримасничает, как бы передразнивая всех. Его движения то резкие, то более плавные, но все они кривые и ломаные: так обычно двигаются люди, у которых перебит позвоночник. Именно этот труп незримо двигает действие вперед, подливая масла в огонь разгорающегося конфликта мужа и жены: то он выталкивает на сцену детскую кроватку с лежащим в ней кулечком-младенцем и буквально принуждает героиню Елены Николаевой качать эту кроватку, то он выносит канистру с бензином-блестками и обливает ее содержимым танцующую пару Федора и Маши, будто бы поджигая в них огонь страсти. Он как тень главных героев, всегда незримый присутствует на сцене, сопровождая каждый их шаг.
Основное действие спектакля периодически приостанавливается, и закадровый суровый голос задает вопросы супругам, выходящим в этот момент на авансцену, в луч света, и они, стоя перед лицом этого неведомого судьи, отвечают на них словами из дневника Толстого и его жены. «За что вы ее любили?», «Помните ли вы вашу первую ссору?» и подобные этим вопросы как будто выбивают героев из колеи привычной реальности, заставляют остолбенеть и наконец-то задуматься о своей жизни. Воспоминания о прожитых годах даются каждому из них по-разному: Федор-Толстой вспоминает некоторые вещи с трудом, явно силится, копается в памяти, или начинает фантазировать на ходу, в то время как его жена Лиза-Софья Андреевна легко воспроизводит подробнейшим образом все мельчайшие бытовые детали ссоры или рождения первого ребенка, как будто это было лишь вчера, а не 20 лет назад. Вся эта сцена очень напоминает Володинскую пьесу «С любимыми не расставайтесь», с той лишь разницей, что мы интуитивно знаем наперед, чем все происходящее в итоге кончится. Декорация в виде той самой балки — пепелище после пожара, обуглившееся сгоревшее счастье, также не дает забыть о финале жизни самого Толстого.
В спектакле Чащина есть и другие любопытные режиссерские находки, так цыганку Маша, в красном облегающем полупрозрачном комбинезоне и в туфлях на шпильке очень похожую на стриптизершу, играет Елизавета Юрьева. Та же актриса, которая играет и Сашу, сестру-подростка главной героини Лизы. Причем о том, что обе эти роли исполняет одна и та же актриса понимаешь не сразу(если, конечно, не прочитать об этом заранее в программке). В тексте пьесы есть небольшой эпизод, где Виктор Каренин, приехав в дом к Протасовым, привозит с собой виноград для Лизы. Эта сцена у Чащина решена в гротескном плане — весь огромный стол в доме завален гроздьями винограда, что дает нам наглядно увидеть избыточность заботы Каренина. Бунтующая сестра Саша вскакивает на этот стол и в порыве ярости давит эти спелые гроздья своими тяжелыми ботинками.
Еще одна актриса, играющая сразу две роли — это Людмила Трошина. Ей достались все матери в пьесе — и роль Анны Дмитриевны (мать Каренина) и роль Анны Павловны (мать Лизы). В чем-то эти роли схожи, ведь каждая мать желает счастья своего ребенку. Хотя чисто внешне поведение героинь-матерей резко контрастирует. Анна Павловна, мать Лизы, современна и деятельна, активно включается в семейные неурядицы дочери и методично продавливает свою идею. Вторая же, Анна Дмитриевна, мать Виктора, скорее пассивна, нерешительна, только и может что переживать, но сама даже не хочет включиться в переговоры, перепоручает ответственное задание своему давнему знакомому, другу семьи, Сергею Абрезкову в исполнении Виктора Кулюхина.
Конфликт упирается в невозможность развода, точнее в нежелание Федора дать развод Лизе, поскольку, по тогдашним законом, развод возможен был только в том случае, если супруг публично был уличен в прелюбодеянии и свидетели могут это подтвердить. И вроде бы приходящий к Федору Абрезков предлагает решить все мирным путем, полюбовно. Он предлагает подписать бумаги, но Федор не может решиться публично подвергнуть себя такому позору. Хотя Абрезков прямо указывает Федору на зримое свидетельство прелюбодеяния — спящую под боком Машу, для Федора это не аргумент. Тупиковая ситуация завершается сценой объяснения с Машей, которая дает ему пощечину после слов о нежелании развода. Ссора плавно перетекает в примирение Федора с возлюбленной: сцена страстного поцелуя и дальнейшего баловства с запрещенными веществами происходит параллельно со сценой умиротворенного домашнего времяпрепровождения Лизы и Виктор. Оба они, переодевшись в уютные одинаковые серые спортивные костюмчики, бегут друг за другом на беговых дорожках. Чащин дает зрителю колоритную картинку-слайдер в духе «было/стало»: глупо насильно удерживать людей друг возле друга нелепыми бумажками и подписями, ведь у каждой пары свои общие интересы и радости.
Переломный момент наступает, когда находится выход из положения — Федор по совету Маши решает инсценировать собственное самоубийство. Мим выносит связку черных шаров, откупоривается бутылка вина и начинается «долгожданное счастье»: Лиза радостно режет салат из огромного кочана пекинской капусты, ведь ее новая семья — это пышущий здоровьем муж, весь такой экологичный и безупречный, как будто сошедший с экрана рекламного ролика полезного обезжиренного майонеза. И в самым пикантный момент, когда Каренин уже совсем было пристроился, чтобы наконец-то насладиться близостью с Лизой, сестра приносит ей письмо с якобы предсмертной запиской Федора.
На псевдо-похоронах Федора собираются все герои, одетые в черное и в темных солнечных очках. Мим тащит по полу траурный венок, по центру стоит гроб, на который каждый символично и робко кидает по горсти земли. Вздох облечения, и все снимают свои черные очки. Тут же на наших глазах происходит полное преображение Лизы — под черным траурным плащом обнаруживается свадебное платье и фата, и как та самая Гертруда, «вдовьих башмаков не износив», Лиза бросается как в омут с головой в безудержный свадебный танец с Виктором. Они двигаются по сцене, постоянно переступая и задевая ногами в танце тот самый труп. Федор покорно изображает безжизненное тело, валяющееся на полу как забытая тряпичная кукла, об которую то спотыкаются, то резко отшвыривают ее каблуком. Танец с трупом как метафора всей жизни, бесконечного мучения, когда не знаешь, как отделаться от того, что опостылело, а счастья все равно очень хочется.
Страдание у русских в крови, это наш стиль жизни. Кризис семьи, хоть на рубеже 20, хоть и в 21м веке все равно по-прежнему важнейшая веха в жизни каждого человека. Счастье — всего лишь иллюзия и передышка, «ярка вспышка в море проблем».
И вот уже заново замужем, беременная Лиза в идиллической обстановке родного дома ждет возвращения Виктора, умилительно сидит сложив ручки на животе. Виктор привозит в поместье сестру Сашу, а с ней и письмо от судебного следователя. В одну минуту эта семейная идиллия превращается в бешеную и конвульсивную пляску-истерику, где герои дергаются как под разрядом электрического тока то ли от смеха, то ли от осознания катастрофы.
Судья (в исполнении того же Виктора Кулюхина) и сидящий за ним труп-мим, напяливший дурацкий парик с буклями и держащий детский молоточек с пищалкой представляются нам как олицетворение закостенелого в своей архаичности норм и бессмысленного закона, рушащего человеческие судьбы. Афера Федора вскрылась благодаря доносу, труп уже не труп, а вновь муж. И лучшее что грозит Федору и Лизе — это церковное покаяние и расторжение второго брака с Карениным, а худшее — это сибирская ссылка для обоих. Судья удаляется принимать решение. Мим уже глухо застегнут на все пуговицы, снимает с руки Федора обручальное кольцо и также уходит. У Федора не остается выбора, борьба за счастье проиграна вчистую — в финале от подносит к виску микрофон и мы как будто слышим выстрел. Только теперь труп становится действительно мертвым, как бы абсурдно это ни звучало. Собственная смерть как реальная цена, только за нее можно купить счастье своих близких. А счастье ли покупается за такую огромную цену?
