Гоголь-центр открыл новый сезон поистине долгожданной премьерой. Спектакль «Декамерон» по мотивам одноименного сочинения Джованни Боккаччо — это совместный проект театра с Deutsches Theater Berlin, который уже окрестили «немецким МХТ». В спектакле заняты шесть российских (Филипп Авдеев, Ян Гэ, Георгий Кудренко, Виктория Мирошниченко, Олег Гущин, Ирина Выборнова) и четверо немецких (Мария Шнайдер, Марсель Колер, Джереми Мокридж, Регина Циммерманн) артистов. Также в спектакле заняты трое музыкантов из Германии: Изабель Клемт, Мария Шнайдер и лично композитор спектакля Даниэль Фрайтаг.
Премьера состоялась в Германии еще до ковида. И лишь спустя полтора года смогла добраться до Москвы. Теперь проект будет исполняться в Германии и России посменно. На премьерный блок билеты были проданы за минуты. Следующие показы в Москве состоятся в ноябре 2021 года. Шеф-редактор «Вашего досуга» Inner Emigrant посетил премьеру и делится своими впечатлениями.
ФАБЛИО И ДОПОЛНЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Первое, что впечатляет в постановке Кирилла Серебренникова — совсем не ее пророческий потенциал (произведение о разразившейся в мире чуме режиссер адаптировал для сцены как раз накануне эпидемии ковида). Акцента на чуме в спектакле нет. Как нет и других средневековых артефактов. Серебренников филигранно поработал с текстом Боккаччо. Это даже не адаптация. Режиссер написал новую пьесу, взяв из произведения Боккаччо лишь форму. Так вдруг фаблио (небольшие новеллы, целью которых было развлекать и поучать слушателей) воскресли в современности в виде истории про дополненную реальность, средневековые притчи предстали в виде компьютерных игр, рассказы флорентийских купцов наполнились армейским бытом, народные поэмы обернулись ситуативными комедиями о поиске святости, сказки — историей созависимой, травматичной любви, а рыцарские романы — чатом в мессенджерах.
В качестве драматурга Серебренников проделал титанический труд, внушающий уважение своей щепетильностью и достоверностью. По сути режиссер написал свой «Декамерон», полный баек из современности. Остросюжетность этих историй, их добрый юмор, интриги в лучших традициях триллеров и прекрасные диалоги — главная причина, по которой четырехчасовой спектакль, составленный из 10 разрозненных новелл, смотрится, словно ситком Netflix, на одном дыхании. К слову, полный текст пьесы Серебренникова можно купить в Гоголь-центре за 1000₽.
РЫЦАРИ И ТРЕНАЖЕРЫ
В первой же новелле мы видим «рыцаря нашего времени» — программиста, влюбившегося в микроинфлюенсера Елену. Ради любви к своей прекрасной даме он готов на подвиги, она просит его проторчать на морозе несколько часов, раздеться догола, попрыгать, снять это на видео и прислать ей. Ослепленный порывом высокого чувства он покорно выполняет задание. А она — выкладывает полученное видео в интернет, насмехаясь и инициируя травлю парня. Вот она — обратная сторона рыцарских порывов в XXI веке.
Из подобных эпизодов (где-то комичных, где-то пугающих, где-то полных эротических аттракций) и складывается спектакль. Но если у Боккаччо эти истории были встроены в канву из пути — герои путешествуют, без цели, путь для них — уже цель, и травят байки. То Серебренников воспринимает путь как процесс и предлагает ему альтернативу — тренажерный зал — современный аналог места, где процесс важнее результата. Внимательный зритель, знакомый с прежними работами режиссера, без труда заметит рифму с его предыдущим спектаклем «Маленькие трагедии». Вновь небольшие истории, объединенные в единый массивный конструкт. Вновь где-то на периферии разразилась чума. Даже старушки, занимающиеся лечебной физкультурой под присмотром медсестры в начале «Декамерона» — словно продолжение последнего действия «Маленьких трагедий» в доме престарелых. Течение времени в своем «Декамероне» режиссер подчеркивает сменой времен года, отмеряемых вокальными номерами приглашенной дивы Жоржетты Ди, которая исполняет стихи Рильке (зима), Домин (осень), Браша (лето) и Ласкер-Шюлер (весна).
НЕМЕЦКИЙ РОМАНТИЗМ И РОССИЙСКОЕ ОТЧАЯНИЕ
Второе, чем сильно впечатляет «Декамерон» — работой с языком. Немецкоязычные актеры в одних и тех же новеллах работают с русскоязычными. Немецкая речь расшифровывается титрами, которые встроены непосредственно в тело спектакля — где-то в качестве окон чата, где-то просто на фоне пейзажа. Дискомфорта от постоянной смены языков не возникает. Сталкивая их, Серебренников словно получает некую алхимическую эссенцию, где зрителям, как в Германии, так и в России, понятна идея каждой новеллы даже без перевода — по обрывкам и строчкам на родном языке.
По форме спектакль получился типично немецким — в эстетике немецкого театра, в его строгости, обстоятельности, масштабности и при этом скупости средств. Во время просмотра даже не верится, что 4 часа действия держатся на всего 10 исполнителях, то и дело меняющих «маски». Российские реалии отвечают больше за «заземление» немецкого романтизма. Каноны аристократической прозы, мастерство слога и даже аналоги неаполитанского «умничества» оказываются в устах героев, облаченных в российские шинели и офисные пиджаки.
Таким столкновением реалий двух стран Серебренников внезапно достигает того же эффекта, которого почти 700 лет назад достиг Боккаччо — он изображает мир таким, «как он есть», он показывает «изнанку» этого мира, но при этом где-то на периферии маячит совсем не чума, а образ мира, «каким он должен быть». Это особенно чувствуется в финале, где происходит выход из театрального — пожилые актрисы Гоголь-центра рассказывают свои истории любви. Это же ощущение усиливает и финальный аккорд — обнаженный человек, запертый в аквариумной трубе выползает из мира спектакля к лучу света, пока вся труба заполняется дымом. Блэкаут. Выход возможен и недостижим одновременно.
Пожалуй, в этом и кроется третье сильное впечатление от спектакля. Нам сразу показывают тренажерный зал со старушками как спокойный и гармоничный мир жизни в «благом уединении». А потом 4 часа в этот мир вторгаются новеллы, рассказывающие о разложении современного общества, снедаемого алчностью и себялюбием. Но в отличии от Боккаччо у Серебренникова не было цели только высмеять персонажей или поучать зрителей. Вместо этого он словно стремится объяснить пороки своих героев нанесенными им прежде травмами. От этого возникает образ идеального человечества, в котором благородство, взаимное согласие и любовь становятся высшим законом, так как отвечают глубинным, естественным человеческим побуждениям. Находясь в атмосфере идиллии тренажерного зала (как бы вне времени и пространства), рассказчики могут возвышенно рассуждать о сильных страстях и доблести независимо от конкретной сути изображаемых эпизодов и событий.
