Порой художник, который прежде влиял на общество, в один момент сообщает со сцены, что не знает, как дальше существовать в новых реалиях. Это сродни бессилию людей, рождённых до бума цифровой эпохи, перед новыми гаджетами. Отказываясь принимать изменения, приходиться либо признавать, что ты не можешь за ним угнаться, либо убежденно отрицать их, либо посмеяться ними как над временным явлением, которое скоро пройдет. «Изменчивая сила любви» избрала третий путь. Юлия Кармазина увидела в новом спектакле Яна Фабра, показанном в рамках фестиваля «Территория» в Москве, шутливое высмеивание небинарных гендерных идентичностей и субкультур как сиюминутной моды, к которой отнеслись слишком серьезно.
Снова за парту
Фабр предлагает почувствовать растерянность первоклассника, на которого обрушилась лавина новых слов и понятий. На сцене расставлены столы, как в школьном кабинете. За каждым — только один перформер, что объясняется спецификой времени — социальной дистанцией на карантине. Прикосновения в спектакле отсутствуют, каждый участник находится в своем пространственном пузыре, что еще больше обостряет выстроенную Фабром дихотомию между «я» и «мы». Участники спектакля один за другим причисляют себя к той или иной гендерной группе. «Я» в тексте звучит лишь при упоминании цисгендерности, людей, чья гендерная идентичность совпадает с биологическим полом. Они в спектакле характеризуются как вымирающий вид. Остальные идентичности причисляют себя к сообществу через «мы», создавая иллюзию, что их больше. В тексте, иронично описывающем каминг-аут, буквально подчеркивается преимущество небинарных гендеров — «нас поддерживают правительство и СМИ».
В российских реалиях это утверждение далеко от истины, даже «школьный период» по версии Яна Фабра у нас еще не наступил: большинство априори находится в том же поле отрицания, веря, что это мода, которая пройдет. В этом смысле «Изменчивая сила любви» — идеально русский спектакль, который может сделать доброе дело: сообщить букварные истины о том, что люди — разные. Так получилось, что в нашем обществе к этому еще не пришли, в то время, как режиссеру уже хочется сбежать от этого факта.
Судорога и симметрия
Пластический рисунок спектакля также подчеркивает противостояние между «одним» и «множеством». В массовых сценах зрители любуются не столько движением, сколько его балетной симметрией, и каждый жест притягивает своей синхронностью больше, чем индивидуальностью. Авансцена как крупный план противопоставляется «множеству». Перформеры выходят на нее по одному, чтобы противостоять собственному телу.
Сольные танцы напоминают судорогу, которую нельзя остановить, пока человек ограничен в правах на владение собой. Хотя сам режиссер говорит о том, что текст в спектакле для него первичен, именно тело честнее раскрывает идею. Через текст Фабр выражает надежду, что человек как уникальная единица победит человека как некую идентичность. Однако те судороги, в которые заковано единичное тело, и красота, которой наделено «общее тело», довольно точно дают понять, что каждую стадию развития общества надо пройти честно. Если «я» — бабочка, то «мы» — кокон. И прекрасная бабочка, которую вообразил Ян Фабр, родится не в этом столетии.
В чем сила любви?
Спектакль построен не на вопросе, а на утверждении, что уникальность «я» победит все идентичности, и люди в конце концов откажутся от всех определений кроме одного: «Я — человек». Однако вопрос в постановке все-таки есть: что делать не вписавшимся, пока это светлое будущее не наступит?
Человечество развивается агрессивно и жестко. Какие бы мы не прикладывали усилия для позитивных изменений, наступает момент, когда даже самый открытый человек ощущает себя в новом обществе архаичным и уязвимым. Для неспособных перестроиться нет никакой адаптации или поддержки. Обратная сторона толерантности в наши дни заключается в том, что обновляющемуся обществу проще оскорбиться и отречься от любого не поспевающего за ним. За этим следует ответная, защитная реакция. Как бы «хороши» и «правильны» ни были окружающие нас люди, мы по-прежнему находимся в замкнутом круге дискриминации.
