Сцена в подсолнухах
В Театре наций вышли «Рассказы Шукшина». Для своей первой постановки с русскими актерами Алвис Херманис, создатель знаменитого Нового рижского театра, выбрал 10 рассказов Василия Шукшина.
Перед началом зритель долго рассматривает громадный снимок поля с подсолнухами. Три щита с фотографиями да длинная лавка – вот и все декорации, придуманные Алвисом Херманисом вместе с Моникой Пормале. Позже вместо подсолнухов на щитах появятся фото нынешних обитателей села Сростки – родины Шукшина, куда актеры ездили в начале осени: трактористы, фельдшерицы, старики и старухи.
У Алвиса Херманиса слишком хороший вкус, чтобы заставлять современных актеров перевоплощаться в обитателей советской деревни 60-х. На своих героев актеры в его спектакле смотрят не свысока, но со стороны: на секунду погружаясь в образ и тут же «выныривая» обратно. С той же дотошностью, с какой Херманис восстанавливал мир юности своих родителей в «Звуке тишины» и мир их старости в «Долгой жизни», режиссер исследует мир героев рассказов Шукшина. Но на этот раз он опирается не на быт, сгущенный до символа, а лишь на остро подмеченные детали, на фольклорные песни и на «вкусное» шукшинское слово.
Спектакль открывается новеллой «Степкина любовь». Слева на лавке две деревенские сплетницы (Чулпан Хаматова и Юлия Свежакова смешно копируют звонкий сельский говор), аппетитно лузгая семечки, рассказывают, как Степка однажды подвез городскую модницу – и влюбился. А справа этот самый Степка (Павел Акимкин) – метр с кепкой, в пиджаке до колен, смотрит на высокую статную красотку (Юлия Пересильд) с накладной косой. Помутнев от любви, он решает свататься. Вперед выступает громадный отец (Дмитрий Журавлев). Стрекочут языками сплетницы, а отец с сыном, неловко застыв, таращатся на невесту. Лишь сварливый дед, скорчившийся на лавочке спиной к залу, то бормочет несуразицу, то гнусавит песню, а после сует им в кулачке мятые, несусветной расцветки галстуки.
По контрасту с другими персонажами этот полоумный, шепелявый дед – как настоящая физиономия, всунутая в прорезь лубочной картинки. Кажется, его притащили сюда прямо с деревенской печки. Но нет – деда играет Евгений Миронов.
В тех же брюках, кедах и обвисшем пиджаке появляется Миронов в следующей новелле. Рот по-дурацки открыт, взор заведен куда-то вбок, тощий чубчик – дыбом. Это Сергей из рассказа «Сапожки», приехав в город, увидел фасонную дамскую обувь. Увидел – и утратил покой, пока, выложив кровные 65 рублей, не притащил сапоги жене… Обходясь без грима, но меняясь до неузнаваемости, чередуя кепочки, цветастые рубахи или очки на тесемках, Миронов, одного за другим, выводит на сцену вереницу шукшинских мужичков. Из обыденности колхозных трудодней каждый из них норовит вырваться по-своему. Герой рассказа «Микроскоп» тратит все сбережения на микроскоп. Фронтовик Бронька Пупков без конца врет, как чуть не убил Гитлера (рассказ «Миль пардон, мадам»), а Серьга из рассказа «Беспалый» до одури влюбляется в блудливую медсестру…
Ради этих скомканных, с боем добытых мгновений «праздника» и живут шукшинские герои. Евгений Миронов то исступленно пляшет, то поет – нет, не пляшет и не поет, а одним движением, одним вскриком передает мгновения распирающего грудь счастья, за которыми непременно следуют тоска, похмелье или тюрьма. И странное дело: спектакль Алвиса Херманиса повествует об ушедшей в прошлое советской деревне, а у зрителя крепнет ощущение, что все это происходит здесь и сейчас.
